разу за все  годы  моей
службы. Я чуть сознания не лишился, сэр.
     -- Это легко понять, А где вы были, когда вам стало плохо?
     -- Где, сэр? Да вот тут, около дверей.
     -- Странно,  ведь вы сели на кресло там, в углу. Почему вы
выбрали дальнее кресло?
     -- Не знаю, сэр, мне было все равно, куда сесть.
     -- По-моему, он не совсем ясно  помнит,  что  происходило,
мистер Холмс. Вид у него бил ужасный -- побледнел как смерть.
     -- Сколько, вы здесь пробыли по уходе хозяина?
     -- С  минуту,  не  больше.  Потом  я запер дверь и пошел к
себе.
     -- Кого вы подозреваете?
     -- Сэр, я  не  берусь  сказать.  Не  думаю,  что  во  всем
университете  найдется  хоть  один  джентльмен,  способный ради
выгоды на такой поступок. Нет, сэр, в это я поверить не могу.
     -- Благодарю вас, это все, -- заключил Холмс. --  Да,  еще
один  вопрос.  Кому-нибудь  из трех джентльменов, у которых, вы
служите, вы упоминали об этой неприятности?
     -- Нет, сэр, никому.
     -- А видели кого-нибудь из них?
     -- Нет, сэр, никого.
     -- Прекрасно. Теперь, мистер  Сомс,  с  вашего  позволения
осмотрим двор.
     Три  желтых  квадрата  светились  над  нами  в сгущавшихся
сумерках.
     -- Все три пташки у себя в гнездышках,  --  сказал  Холмс,
взглянув  наверх.-- Эге, а это что такое? Один из них, кажется,
не находит себе места.
     Он говорил об индусе, чей темный силуэт вдруг появился  на
фоне  спущенной  шторы.  Студент  быстро шагал взад и вперед во
комнате.
     -- Мне бы хотелось на них взглянуть, -- сказал  Холмс.  --
Это можно устроить?
     -- Нет  ничего  проще, -- ответил Сомс. -- Наши комнаты --
самые старинные в колледже, и неудивительно, что  здесь  бывает
много  посетителей, желающих на них посмотреть. Пойдемте, я сам
вас проведу.
     -- Пожалуйста, не называйте ничьих  фамилий!  --  попросил
Холмс, когда мы стучались к Гилкристу.
     Нам  открыл  высокий  и  стройный  светловолосый  юноша и,
услышав о цели нашего посещения, пригласил войти.
     Комната  действительно   представляла   собой   любопытный
образец  средневекового  интерьера.  Холмса  так  пленила  одна
деталь, что он решил тут же зарисовать  ее  в  блокнот,  сломал
карандаш  и  был  вынужден попросить другой у хозяина, а кончил
тем, что попросил  у  него  еще  и  перочинный  нож.  Такая  же
любопытная  история  приключилась  и  в  комнатах  у  индуса --
молчаливого, низкорослого  человека  с  крючковатым  носом.  Он
поглядывал  на  нас  с  подозрением  и  явно обрадовался, когда
архитектурные исследования Холмса  пришли  к  концу.  Незаметно
было,  чтобы  во  время этих визитов Холмс нашел улику, которую
искал.  У  третьего  студента  нас  ждала  неудача.  Когда   мы
постучали,  он  не  пожелал  нам  открыть и вдобавок разразился
потоком брани.
     -- А мне плевать, кто вы! Убирайтесь ко  всем  чертям!  --
донесся  из-за  двери сердитый голос. -- Завтра экзамен, и я не
позволю, чтоб меня отрывали от дела.
     Наш гид покраснел от негодования.
     --- Грубиян! -- возмущался  он,  когда  мы  спускались  по
лестнице.--  Конечно,  он  не  мог  знать,  что это стучу я. Но
все-таки его поведение в высшей степени невежливо, а  в  данных
обстоятельствах и подозрительно.
     Реакция Холмса была довольно необычной.
     -- Вы  не  можете  мне  точно сказать, какого он роста? --
спросил Холмс.
     -- По правде говоря, мистер  Холмс,  не  берусь.  Он  выше
индуса,  но  не  такой  высокий, как Гилкрист. Что-нибудь около
пяти футов и шести дюймов.
     -- Это очень важно, -- сказал Холмс. -- А  теперь,  мистер
Сомс, разрешите пожелать вам спокойной ночи.
     Наш гид вскричал в смятении и испуге:
     -- Боже  праведный, мистер Холмс, неужели вы оставите меня
в такую минуту! Вы, кажется, не совсем понимаете,  как  обстоит
дело.  Завтра  экзамен. Я обязан принять самые решительные меры
сегодня  же  вечером.  Я  не  могу  допустить,  чтобы   экзамен
состоялся,  если  кому-то  известен  материал. Надо выходить из
этого положения.
     -- Оставьте все, как есть. Я загляну завтра поутру,  и  мы
все  обсудим.  Кто  знает,  быть  может,  к тому времени у меня
появятся  какие-то  дельные  предложения.  А  пока  ничего   не
предпринимайте, решительно ничего.
     -- Хорошо, мистер Холмс.
     -- И  будьте совершенно спокойны. Мы непременно что-нибудь
придумаем. Я возьму с собой этот комок черной  глины,  а  также
карандашные стружки. До свидания.
     Когда  мы  вышли  в  темноту  двора, то снова взглянули на
окна. Индус все шагал по комнате. Других не было видно.
     -- Ну, Уотсон, что вы об этом думаете? -- спросил Холмс на
улице. -- Совсем как игра, которой развлекаются на  досуге,  --
вроде  фокуса с тремя картами, правда? Вот вам трое. Нужен один
из них. Выбирайте. Кто по-вашему?
     -- Сквернослов с последнего  этажа.  И  репутация  у  него
самая дурная. Но индус тоже весьма подозрителен. Что это он все
время расхаживает взад и вперед?
     -- Ну,  это  ни  о  чем  не  говорит.  Многие ходят взад и
вперед, когда учат что-нибудь наизусть.
     -- Он очень неприязненно поглядывал на нас.
     -- Вы бы  поглядывали  точно  так  же,  если  бы  накануне
трудного  экзамена  к  вам  ворвалась  толпа ищущих развлечения
бездельников.  В  этом  как  раз  нет  ничего   особенного.   И
карандаши,  и  ножи  у  всех  тоже  в  порядке.  Нет, мои мысли
занимает совсем другой человек.
     -- Кто?
     -- Бэннистер, слуга. Он каким-то образом причастен к  этой
истории.
     -- Мне он показался безукоризненно честным человеком.
     -- И  мне. Это как раз и удивительно. Зачем безукоризненно
честному человеку... Ага, вот и большой писчебумажный  магазин.
Начнем поиски отсюда.
     В   городе   было   всего  четыре  мало-мальски  приличных
писчебумажных магазина, и в каждом Холмс показывал  карандашные
стружки .и спрашивал, есть ли в магазине такие карандаши. Всюду
отвечали,  что  такой  карандаш  можно  выписать, но размера он
необычного и в продаже бывает редко. Моего друга,  по-видимому,
не  особенно  огорчила  неудача;  он  только  пожал  плечами  с
шутливой покорностью.
     -- Не вышло, мой дорогой Уотсон. Самая надежная и решающая
улика не привела ни к чему. Но, по правде говоря, я уверен, что
мы и без нее сумеем во  всем  разобраться.  Господи!  Ведь  уже
около  девяти,  мой  друг,  а  хозяйка,  помнится мне, говорила
что-то насчет зеленого горошка в половине  восьмого.  Смотрите,
Уотсон,  как  бы вам из-за вашего пристрастия к табаку и дурной
привычки вечно опаздывать к обеду не отказали  от  квартиры,  а
заодно,  чего доброго, и мне. Это, право, было бы неприятно, во
всяком случае сейчас, пока мы  не  решили  странную  историю  с
нервным  преподавателем,  рассеянным  слугой  и тремя усердными
студентами.
     Холмс больше не возвращался в тот день к этому делу,  хотя
после  нашего  запоздалого  обеда  он  долго  сидел  в глубокой
задумчивости. В восемь утра, когда я только что  закончил  свой
туалет, он пришел ко мне в комнату.
     -- Ну,  Уотсон,  --  сказал  он,  --  пора  отправляться в
колледж святого Луки. Вы можете один раз обойтись без завтрака?
     -- Конечно.
     -- Сомс до нашего прихода будет как на иголках.
     -- А у вас есть для него добрые вести?
     -- Кажется, есть.
     -- Вы решили эту задачу?
     -- Да, мой дорогой Уотсон, решил.
     -- Неужели вам удалось найти какие-то новые улики?
     -- Представьте себе, да! Я сегодня поднялся чуть  свет,  в
шесть  утра  б,ыл  уже  на  ногах, и не зря. Два часа рыскал по
окрестности, отмерил, наверно, не менее пяти  миль  --  и  вот,
смотрите!
     Он  протянул  мне  руку.  На  ладони  лежали три пирамидки
вязкой тёмной глины.
     -- Послушайте, Холмс, но вчера у вас было только две.
     -- Третья прибавилась сегодня утром. Понятно, что первая и
вторая пирамидки того же происхождения, что и  третья.  Не  так
ли,  Уотсон?  Ну,  пошли, надо положить конец страданиям нашего
друга Сомса.
     И, действительно, мы застали несчастного  преподавателя  в
самом  плачевном  состоянии.  Через  несколько  часов начинался
экзамен, а он все еще не знал, как ему поступить -- предать  ли
свершившееся  гласности  или  позволить виновному участвовать в
экзамене на столь высокую стипендию. Он места себе  не  находил
от волнения и с протянутыми руками бросился к Холмсу.
     -- Какое  счастье,  что  вы  пришли!  А я боялся, вдруг вы
отчаялись и решили отказаться от этого дела. Ну, как мне  быть?
Начинать экзамен?
     -- Непременно.
     -- А негодяй...
     -- Он не будет участвовать.
     -- Так вы знаете, кто он?
     -- Кажется,  знаю.  А  чтобы  история эта не вышла наружу,
устроим своими силами нечто  вроде  небольшого  полевого  суда.
Сядьте,  пожалуйста, вон там, Сомс! Уотсон, вы здесь! А я займу
кресло посредине. Я думаю, у нас сейчас достаточно внушительный
вид,  и   мы   заставим   трепетать   преступника.   Позвоните,
пожалуйста, слуге.
     Вошел  Бэннистер  и,  увидев  грозное судилище, отпрянул в
изумлении и страхе.
     -- Закройте дверь, Бэннистер, -- сказал Холмс. -- А теперь
расскажите всю правду о вчерашнем.
     Слуга переменился в лице.
     -- Я все рассказал вам, сэр.
     -- Вам нечего добавить?
     -- Нечего, сэр.
     -- Что ж, тогда я должен  буду  высказать  кое-какие  свои
предположения.  Садясь  вчера  в  это  кресло, вы хотели скрыть
какой-то предмет, который мог бы разоблачить незваного гостя?
     Бэннистер побледнел как полотно.
     -- Нет, нет, сэр, ничего подобного.
     -- Это  всего  лишь  только  предположение,  --  вкрадчиво
проговорил  Холмс.  --  Признаюсь  откровенно, я не сумею этого
доказать. Но .предположение это вполне  вероятно:  ведь  стоило
мистеру  Сомсу  скрыться  за  дверью,  как  вы тут же выпустили
человека, который прятался в спальне.
     Бэннистер облизал пересохшие губы.
     -- Там никого не было, сэр.
     -- Мне прискорбно это слышать, Бэннистер. До  сих  пор  вы
еще, пожалуй, говорили правду, но сейчас, безусловно, солгали.
     Лицо слуги приняло выражение мрачного упрямства.
     -- Там никого не было, сэр.
     -- Так ли это, Бэннистер?
     -- Да, сэр, никого.
     -- Значит,  вы  не  можете  сообщить нам ничего нового. Не
выходите, пожалуйста, из комнаты. Станьте  вон  там,  у  дверей
спальни. А теперь, Сомс, я хочу просить вас об одном одолжении.
Будьте любезны, поднимитесь к Гилкристу и попросите его сюда.
     Спустя  минуту  преподаватель  вернулся  вместе  со  своим
студентом.  Это  был  великолепно  сложенный  молодой  человек,
высокий,  гибкий и подвижный, с пружинистой походкой и приятным
открытым лицом. Тревожный взгляд его голубых глаз скользнул  по
каждому  из нас и наконец остановился с выражением неприкрытого
страха на Бэннистере, сидевшем в углу.
     -- Закройте дверь, -- сказал Холмс.  --  Так  вот,  мистер
Гилкрист,  нас  пятеро,  никого  больше нет, и никто никогда не
услышит о том, что сейчас здесь будет сказано.  Мы  можем  быть
предельно   откровенными   друг  с  другом.  Объясните,  мистер
Гилкрист, как вы, будучи  человеком  честным,  могли  совершить
вчерашний поступок?
     Злосчастный  юноша  отшатнулся  и  с  укором  взглянул  на
Бэннистера.
     -- О нет, мистер Гилкрист, я никому не сказал ни слова, ни
единого слова! -- вскричал слуга.
     -- Да, это верно, -- заметил Холмс. -- Но  ваше  последнее
восклицание  равносильно  признанию  вины,  и  теперь,  сэр, --
прибавил Шерлок Холмс, глядя  на  Гилкриста,  --  вам  остается
одно: чистосердечно все рассказать.
     Лицо   Гилкриста  исказила  судорога,  он  попытался  было
совладать с собой, но уже в  следующее  мгновение  бросился  на
колени  возле  стола  и, закрыв лицо руками, разразился бурными
рыданиями.
     -- Успокойтесь, успокойтесь, -- мягко проговорил Холмс, --
человеку свойственно ошибаться, и, уж конечно, никому не придет
в голову назвать вас закоренелым преступником.  Вам,  наверное,
будет  легче, если я сам расскажу мистеру Сомсу, что произошло,
а вы сможете поправить меня там, где я  ошибусь.  Договорились?
Ну,  ну, не отвечайте, если вам это трудно. Слушайте и следите,
чтобы  я  не  допустил  по  отношению   к   вам   ни   малейшей
несправедливости.
     Дело  начало  для  меня  проясняться  с той минуты, мистер
Сомс, как вы объяснили мне, что никто, даже Бэннистер,  не  мог
знать,   что   гранки  находятся  в  вашей  комнате.  Наборщик,
безусловно, отпадал, -- он мог списать текст еще в  типографии.
Индуса  я тоже исключил: ведь гранки были скатаны трубкой и он,
конечно, не мог догадаться, что это такое. С другой стороны,  в
чужую   комнату  случайно  попадает  какой-то  человек,  и  это
происходит  в  тот   самый   день,   когда   на   столе   лежит
экзаменационный   текст.   Такое  совпадение,  на  мой  взгляд,
невероятно. И я сделал вывод: вошедший знал о лежащем на  столе
тексте. Откуда он это знал?
     Когда  я  подошел  к  вашему  дому, я внимательно осмотрел
окно. Меня позабавило ваше  предположение,  будто  я  обдумываю
возможность  проникнуть  в комнату через окно -- при свете дня,
на глазах  у  всех,  кто  живет  напротив.  Мысль,  разумеется,
нелепая.  Я прикидывал в уме, какого роста должен быть человек,
чтобы, проходя мимо, увидеть через  окно  бумаги,  лежавшие  на
столе.  Во  мне шесть футов, и я, только поднявшись на цыпочки,
увидел стол. Никому ниже шести футов это бы не удалось. Тогда у
меня возникло такое соображение: если один  из  трех  студентов
очень высокого роста, то в первую очередь следует заняться им.
     Когда мы вошли и я осмотрел комнату, столик у окна дал мне
еще одну  нить. Письменный стол представлял загадку, пока вы не
упомянули, что Гилкрист занимается прыжками в  длину.  Тут  мне
стало  ясно  все,  не  хватало нескольких доказательств, и я их
поспешил раздобыть.
     Теперь послушайте, как все произошло. Этот молодой человек
провел день на спортивной площадке, тренируясь в прыжках. Когда
он возвращался домой, у него были с собой спортивные  туфли,  у
которых,  как  вы знаете, на подошвах острые шипы. Проходя мимо
вашего окна, он,  благодаря  высокому  росту,  видел  на  столе
свернутые  трубкой  бумаги  и  сообразил,  что  это может быть.
Никакой беды не случилось бы,  если  б  он  не  заметил  ключа,
случайно  забытого  слугой.  Его охватило непреодолимое желание
войти и проверить, действительно ли  это  гранки.  Опасности  в
этом  не  было: ведь он всегда мог притвориться, что заглянул к
вам по делу. Увидев, что это действительно гранки,  он  не  мог
побороть  искушения. Туфли он положил на письменный стол. А что
вы положили на кресло у окна?
     -- Перчатки, -- тихо ответил молодой человек.
     -- Значит, на кресле были перчатки. -- Холмс  торжествующе
взглянул  на  Бэннистера. -- А потом он взял первый лист и стал
переписывать на маленьком столике. Окончив первый, принялся  за
второй.  Он думал, что вы вернетесь через ворота, которые видны
в окно. А вы вернулись, мистер  Сомс,  через  боковую  калитку.
Внезапно  прямо  за  порогом  послышались  ваши шаги. Забыв про
перчатки, студент схватил туфли и метнулся в  спальню.  Видите,
царапина  на столе отсюда малозаметна, а со стороны спальни она
резко бросается в глаза. Это убедительно  свидетельствует,  что
туфлю  дернули  в  этом  направлении и что виновный спрятался в
спальне. Земля, налипшая вокруг одного из  шипов,  осталась  на
столе,  комок  с другого шипа упал на пол в спальне. Прибавлю к
этому, что нынче утром я  ходил  на  спортивную  площадку,  где
тренируются  в  прыжках;  участок  этот покрыт темной глиной. Я
захватил с собой комок глины и немного тонких рыжеватых  опилок
-- ими    посыпают   землю,   чтобы   спортсмен,   прыгая,   не
поскользнулся.  Так  все  было,  как  я   рассказываю,   мистер
Гилкрист?
     Студент теперь сидел выпрямившись.
     -- Да, сэр, именно так,-- сказал он.
     -- Боже  мой,  неужели  вам нечего добавить? -- воскликнул
Сомс.
     -- Есть, сэр, но я просто не могу опомниться,  так  тяжело
мне это позорное разоблачение. Я не спал сегодня всю ночь и под
утро,  мистер  Сомс, написал вам письмо. Раньше, чем узнал, что
все открылось.  Вот  это  письмо,  сэр:  "Я  решил  не  сдавать
экзамена.  Мне  предлагали  не  так  давно поступить офицером в
родезийскую армию, и на днях я уезжаю в Южную Африку".
     -- Я очень рад, что вы не захотели воспользоваться плодами
столь бесчестного поступка, -- сказал Сомс. -- Но что заставило
вас принять такое решение?
     Гилкрист указал на Бэннистера.
     -- Это он наставил меня на путь истинный.
     -- Послушайте, Бэннистер, -- сказал  Холмс,  --  из  всего
мной  рассказанного  ясно,  что  только  вы  могли выпустить из
комнаты этого молодого человека: ведь мистер Сомс  оставил  вас
одного,  а  уходя,  вы должны были запереть дверь. Бежать через
окно, как видите, невозможно. Так не согласитесь ли вы поведать
нам последнюю неразгаданную страничку этой истории и  объяснить
мотивы вашего поведения?
     -- Все  очень просто, сэр, если, конечно, знать подоплеку.
Но догадаться о ней невозможно,  даже  с  вашим  умом.  В  свое
время,  сэр,  я служил дворецким у сэра Джейбса Гилкриста, отца
этого  юного  джентльмена.  Когда  сэр  Гилкрист  разорился,  я
поступил  сюда, в колледж, но старого хозяина не забывал, а ему
туго тогда приходилось. В память  о  прошлых  днях  я  чем  мог
служил  его  сыну. Так вот, сэр, когда мистер Сомс поднял вчера
тревогу, зашел я в кабинет и вижу  на  кресле  желтые  перчатки
мистера  Гилкриста.  Я их сразу узнал и все понял. Только бы их
не увидел мистер Сомс -- тогда дело плохо. Ни жив ни мертв упал
я в кресло и не двигался до тех пор, пока мистер Сомс не  пошел
за вами. В это время из спальни выходит мой молодой хозяин и во
всем  признается... А ведь я его младенцем на коленях качал, --
ну как мне было не помочь ему! Я сказал ему все, что сказал  бы
ему  покойный  отец,  объяснил, что добра от такого поступка не
будет, и выпустил его. Можно меня винить за это, сэр?
     -- Нет, конечно, --  от  всего  сердца  согласился  Холмс,
поднимаясь  с  кресла.  --  Ну вот, Сомс, тайна раскрыта, а нас
дома ждет завтрак. Пойдемте, Уотсон.  Я  надеюсь,  сэр,  что  в
Родезии  вас  ждет блестящая карьера. Однажды вы оступились. Но
впредь  пусть  вами  руководят  во  всем  лишь  самые   высокие
устремления.

     Перевод Н. Гвоздаревой





     Артур Конан-Дойль. Берилловая диадема

     -- Посмотрите-ка,  Холмс,  --  сказал   я.   --   Какой-то
сумасшедший  бежит. Не понимаю, как родные отпускают такого без
присмотра.
     Я стоял у сводчатого окна нашей комнаты и глядел вниз,  на
Бейкер-стрит.
     Холмс  лениво поднялся с кресла, встал у меня за спиной и,
засунув руки в карманы халата, взглянул в окно.
     Было ясное февральское утро.  Выпавший  вчера  снег  лежал
плотным  слоем,  сверкая  в  лучах  зимнего солнца. На середине
улицы снег превратился в бурую грязную массу, но по обочинам он
оставался белым, как будто только что выпал. Хотя тротуары  уже
очистили, было все же очень скользко, и пешеходов на улице было
меньше,  чем  обычно.  Сейчас  на  улице  на всем протяжении от
станции подземки до нашего дома находился только один  человек.
Его эксцентричное поведение и привлекло мое внимание.
     Это  был  мужчина  лет  пятидесяти,  высокий,  солидный, с
широким энергичным лицом и представительной  фигурой.  Одет  он
был  богато,  но не броско: блестящий цилиндр, темный сюртук из
дорогого  материала,  хорошо  сшитые   светло-серые   брюки   и
коричневые  гетры.  Однако  все  его  поведение  решительно  не
соответствовало его внешности и одежде. Он  бежал,  то  и  дело
подскакивая,   как   человек,   не   привыкший   к   физическим
упражнениям,  размахивал  руками,  вертел  головой,  лицо   его
искажалось гримасами.
     -- Что  с  ним?  --  недоумевал  я.  --  Он, кажется, ищет
какой-то дом.
     -