-- Он  будет,  когда  обещал,  -- ответил я. -- Ни минутой
раньше, ни минутой позже.
     И я  не  ошибся:  едва  пробило  восемь,  как  к  подъезду
подкатил  кеб,  и  из  него  вышел наш друг. Мы стояли у окна и
видели, что его левая рука перевязана  бинтами,  а  лицо  очень
мрачное и бледное. Он вошел в дом, но наверх поднялся не сразу.
     -- У  него  вид человека, потерпевшего поражение, -- уныло
сказал Фелпс. Мне пришлось признать, что он прав. -- Но,  может
быть,  --  сказал  я,  --  ключ  к делу следует искать здесь, в
городе. Фелпс застонал.
     -- Я не знаю, с чем он приехал, -- сказал он, -- но я  так
надеялся  на  его возвращение! А что у него с рукой? Ведь вчера
она не была завязана?
     -- Вы не ранены. Холме? -- спросил я, когда мой друг вошел
в комнату.
     -- А, пустяки! Из-за  собственной  неосторожности  получил
царапину,  --  ответил  он,  поклонившись.  --  Должен сказать,
мистер Фелпс, более сложного дела у меня еще не было.
     -- Я боялся, что вы найдете его  неразрешимым.  --  Да,  с
таким  я  еще не сталкивался. -- Судя по забинтованной руке, вы
попали в переделку, -- сказал  я.  --  Вы  не  расскажете,  что
случилось?
     -- После  завтрака,  дорогой  Уотсон,  после  завтрака! Не
забывайте, что я проделал немалый путь, добрых тридцать миль, и
нагулял на свежем воздухе аппетит. Наверно, по моему объявлению
о кебе никто не являлся? Ну да ладно, подряд несколько удач  не
бывает.
     Стол  был  накрыт,  и  только  я  собирался позвонить, как
миссис Хадсон вошла с чаем и кофе. Еще  через  несколько  минут
она  принесла  приборы,  и мы все сели за стол: проголодавшийся
Холме,  совершенно  подавленный  Фелпс  и   я,   преисполненный
любопытства.
     -- Миссис  Хадсон  на  высоте  положения, -- сказал Холме,
снимая крышку с курицы, приправленной кэрри. -- -Она не слишком
разнообразит стол, но для шотландки  завтрак  задуман  недурно.
Что у вас там, Уотсон?
     ' -- Яичница с ветчиной, -- ответил я. -- Превосходно! Что
вам предложить, мистер Фелпс: курицу с приправой, яичницу?
     -- Благодарю вас, я ничего не могу есть, -- сказал Фелпс.
     -- Полноте! Вот попробуйте это блюдо. -- Спасибо, но я и в
самом  деле  не  хочу.  --  Что  ж,  --  сказал  Холме,  озорно
подмигнув,  --  надеюсь,  вы  не  откажете   в   любезности   и
поухаживаете за мной.
     Фелпс  поднял крышку и вскрикнул. Он побелел, как тарелка,
на которую он уставился. На  ней  лежал  свиток  синевато-серой
бумаги.  Фелпс схватил его, жадно пробежал глазами и пустился в
пляс по комнате, прижимая свиток к груди и  вопя  от  восторга.
Обессиленный  таким  бурным проявлением чувств, он вдруг упал в
кресло,  и  мы,  опасаясь,  как  бы  он  не  потерял  сознание,
заставили его выпить бренди.
     -- Ну,   будет   вам!  Будет!  --  успокаивал  его  Холме,
похлопывая по плечу. -- С моей стороны, конечно,  нехорошо  так
внезапно  обрушивать на человека радость, но Уотсон скажет вам:
я не могу удержаться от театральных жестов.
     Фелпс схватил его руку и поцеловал ее. --  Да  благословит
вас бог! -- вскричал он. -- Вы спасли мне честь!
     -- Ну,  положим,  моя честь тоже была поставлена на карту,
-- сказал Холме.  --  Уверяю  вас,  мне  так  же  неприятно  не
раскрыть  преступления, как вам не справиться с дипломатическим
поручением.
     Фелпс положил драгоценный документ  во  внутренний  карман
сюртука.
     -- Я  не  осмеливаюсь больше отвлекать вас от завтрака, но
умираю от любопытства: как вам удалось добыть этот  документ  и
где он был?
     Шерлок Холме выпил чашку кофе, затем отдал должное яичнице
с ветчиной. Потом он встал, закурил трубку и уселся поудобнее в
кресло.
     -- Я буду рассказывать вам все по порядку, -- начал Холме.
-- Проводив  вас  на станцию, я совершил прелестную прогулку по
восхитительному  уголку  Суррея  к  красивой  деревеньке,   под
названием  Рипли,  где выпил в гостинице чаю и на всякий случай
наполнил свою флягу и положил в карман сверток с  бутербродами.
Там я оставался до вечера, а потом направился в сторону Уокинга
и  после захода солнца оказался на дороге, ведущей в Брайарбрэ.
Дойдя до  усадьбы  и  подождав,  пока  дорога  не  опустеет  --
по-моему,  там  вообще  прохожих  бывает не слишком много, -- я
перелез через забор в сад.
     -- Но ведь калитка была не заперта! -- воскликнул Фелпс.
     -- Да. Но в таких случаях я  люблю  быть  оригинальным.  Я
выбрал место, где стоят три елки, и под этим прикрытием перелез
через  забор  незаметно для обитателей дома. В саду, прячась за
кустами, я пополз --  чему  свидетельство  печальное  состоящие
моих  брюк  --  к  зарослям  рододендронов, откуда очень удобно
наблюдать за окнами спальни. Здесь я присел на корточки и  стал
ждать, как будут развиваться события.
     Портьера  в  комнате  не была опущена, и я видел, как мисс
Гаррисон сидела за столом и читала.  В  четверть  одиннадцатого
она  закрыла  книгу,  заперла ставни и удалилась. Я слышал, как
она захлопнула дверь, а потом повернула ключ в замке. --  Ключ?
-- удивился Фелпс.
     -- Да,  я  посоветовал  мисс  Гаррисон,  когда  она пойдет
спать, запереть дверь снаружи и взять ключ с собой.  Она  точно
выполнила  мои  указания,  и,  разумеется,  без  ее  содействия
документ не лежал бы сейчас в кармане вашего сюртука. Потом она
ушла, огни погасли, а  я  продолжал  сидеть  на  корточках  под
рододендроновым кустом.
     Ночь  была прекрасна, но тем не менее сидеть в засаде было
очень утомительно. Конечно, в  этом  было  что-то  от  ощущений
охотника,  который  лежит  у  источника, поджидая крупную дичь.
Впрочем, ждать мне пришлось очень долго...  почти  столько  же,
Уотсон,  сколько  мы  с  вами ждали в той комнате смерти, когда
расследовали историю с  "пестрой  лентой".  Часы  на  церкви  в
Уокинге  били  каждую четверть часа, и мне не раз казалось, что
они остановились. Но вот  наконец  часа  в  два  ночи  я  вдруг
услышал,  как  кто-то  тихо-тихо  отодвинул  засов и повернул в
замке ключ. Через секунду дверь для прислуги отворилась,  и  на
пороге,  освещенный  лунным  светом,  показался  мистер  Джозеф
Гаррнсон.
      Джозеф! -- воскликнул Фелпс. --  Он  был  без  шляпы,  но
запахнут  в  черный  плащ,  которым  мог  при  малейшей тревоге
мгновенно прикрыть лицо. Он пошел на цыпочках в тени  стены,  а
дойдя  до  окна, просунул нож с длинным лезвием в щель и поднял
шпингалет. Затем он распахнул окно,  сунул  нож  в  щель  между
ставнями, сбросил крючок и открыл их.
     Со  своего  места  я  прекрасно видел, что делается внутри
комнаты, каждое его  движение.  Он  зажег  две  свечи,  которые
стояли  на камине, подошел к двери и завернул угол ковра. Потом
наклонился и поднял  квадратную  планку,  которой  прикрывается
доступ   к   стыку   газовых   труб,  --  здесь  от  магистрали
ответвляется труба, снабжающая газом кухню, которая находится в
нижнем  этаже.  Сунув  руку  в  тайник,  Джозеф  достал  оттуда
небольшой  бумажный  сверток, вставил планку на место, отвернул
ковер, задул свечи и, спрыгнув с подоконника, попал прямо в мои
объятия, так как я уже ждал его у окна.
     Я не представлял себе, что господин Джозеф может оказаться
таким злобным. Он бросился на меня  с  ножом,  и  мне  пришлось
дважды  сбить  его  с  ног и порезаться о его нож, прежде чем я
взял верх. Хоть он и смотрел на  меня  "убийственным"  взглядом
единственного  глаза,  который  еще мог открыть после того, как
кончилась потасовка, но уговорам моим все-таки внял и  документ
отдал.  Овладев документом, я отпустил Гаррисона, но сегодня же
утром телеграфировал Форбсу все подробности этой ночи. Если  он
окажется расторопным и схватит эту птицу, честь ему и хвала! Но
если  он явится к опустевшему уже гнезду -- а я подозреваю, что
так оно  и  случится,  --  то  правительство  от  этого  еще  и
выиграет.  Я полагаю, что ни лорду Холдхэрсту, ни мистеру Перси
Фелпсу совсем не хотелось бы,  чтобы  это  дело  разбиралось  в
полицейском суде.
     -- Господи!   --  задыхаясь,  проговорил  наш  клиент.  --
Скажите мне, неужели украденный документ в  течение  всех  этих
долгих десяти недель, когда я находился между жизнью и смертью,
был все время со мной в одной комнате? ~ Именно так и было.
     -- А Джозеф! Подумать только -- Джозеф оказался негодяем и
вором!
     -- Гм!  Боюсь, что Джозеф -- человек гораздо более сложный
и опасный, чем об этом можно судить по его  внешности.  Из  его
слов,  сказанных  мне  ночью,  я  понял,  что он по неопытности
сильно запутался в игре на бирже и  готов  был  пойти  на  все,
чтобы  поправить  дела.  Как  только  представился  случай, он,
будучи эгоистом до мозга костей, не пощадил  ни  счастья  своей
сестры, ни вашей репутации.
     Перси  Фелпс  поник в своем кресле. -- Голова идет кругом!
-- сказал он. -- От ваших слов мне становится дурно.
     -- Раскрыть это дело было трудно главным  образом  потому,
-- заметил  своим  менторским  тоном  Холме,  --  что скопилось
слишком много улик.  Важные  улики  были  погребены  под  кучей
второстепенных. Из всех имеющихся фактов надо было отобрать те,
которые  имели  отношение  к  преступлению,  и составить из них
картину подлинных событий.  Я  начал  подозревать  Джозефа  еще
тогда,  когда  вы  сказали,  что он в тот вечер собирался ехать
домой  вместе  с  вами  и,  следовательно,  мог,  зная   хорошо
расположение  комнат  в  здании  министерства  иностранных дел,
зайти за вами по  пути.  Когда  я  услышал,  что  кто-то  горит
желанием   забраться   в   вашу  спальню,  в  которой  спрятать
что-нибудь мог только Джозеф (вы в самом  начале  рассказывали,
как   Джозефа   выдворили  из  нее,  когда  вернулись  домой  с
доктором), мое подозрение перешло в уверенность. Особенно когда
я узнал о попытке забраться в спальню в первую же ночь, которую
вы провели без сиделки.  Это  означало,  что  непрошеный  гость
хорошо знаком с расположением дома. -- Как я был слеп!
     -- Я  подумал  и решил, что дело обстояло так: этот Джозеф
Гаррисон вошел в министерство со стороны Чарльз-стрит  и,  зная
дорогу,  прошел  прямо в вашу комнату тотчас после того, как вы
из нее вышли. Не застав никого, он быстро позвонил, и в  то  же
мгновение  на  глаза  ему  попался документ, лежавший на столе.
Достаточно было одного взгляда, чтобы понять, что  случай  дает
ему  в  руки  документ  огромной  государственной  важности.  В
мгновенье ока он сунул  документ  в  карман  и  вышел.  Как  вы
помните,  прежде  чем  сонный  швейцар обратил ваше внимание на
звонок, прошло несколько
     минут, и этого было достаточно, чтобы вор успел скрыться.
     Он уехал в Уокинг первым же  поездом  н,  приглядевшись  к
своей  добыче  и  уверившись,  что она в самом деле чрезвычайно
ценна, спрятал ее, как ему показалось, в очень надежное  место.
Дня  через  два  он  намеревался  в:1нть ее оттуда и отвести во
французское посольство пли с другое место, где, по его  мнению,
ему  дали  бы  большие  деньги.  Но  дело  получило неожиданный
оборот.  Его  без  предупреждения  выпроводили  из  собственной
комнаты,  и  с  тех пор в ней всегда находились по крайней мере
два человека, что  мешало  ему  забрать  свое  сокровище.  Это,
по-видимому,  страшно  бесило его. И вот наконец удобный случай
представился.  Он  попытался  забраться  в  комнату,  но   ваша
бессонница расстроила его планы. Наверно, вы помните, что в тот
вечер вы не выпили своего успокоительного лекарства. -- Помню.
     -- Я  полагаю,  что  Джозеф  принял  меры, чтобы лекарство
стало особенно эффективным, и вполне полагался на ваш  глубокий
сон.  Я, разумеется, понял, что он повторит попытку, как только
будет возможность сделать это без  риска.  И  тут  вы  покинули
комнату.  Чтобы он не упредил нас, я целый день продержал в ней
мисс Гаррисон. Затем, внушив ему мысль, что  путь  свободен,  я
занял  свой  пост.  Я  уже  знал,  что  документ  скорее  всего
находится в комнате, но не  имел  никакого  желания  срывать  в
поисках  его  всю  обшивку  и  плинтусы.  Я  позволил ему взять
документ из тайника и таким образом избавил себя от неимоверных
хлопот. Есть еще какие-нибудь неясности?
     -- Почему в первый раз он полез в окно, -- спросил  я,  --
когда мог проникнуть через дверь?
     -- До  двери  ему  надо  было идти мимо семи спален. Легче
было пройти по газону. Что еще?
     -- Но не думаете же  вы,  --  спросил  Фелпс,  --  что  он
намеревался   убить   меня?   Нож  ему  нужен  был  только  как
инструмент.
     -- Возможно, -- пожав плечами, ответил Холме. -- Одно могу
сказать определенно: мистер Гаррисон --  такой  джентльмен,  на
милосердие которого я не стал бы рассчитывать ни в коем случае.


     Артур Конан-Дойль.
     Случай в интернате

     Наша   скромная   сцена   на  Бейкер-стрит  знавала  много
драматических  эпизодов,  но  я  не   припомню   ничего   более
неожиданного  и  ошеломляющего,  чем  первое  появление  на ней
Торникрофта Хакстейбла, магистра искусств, доктора философии2 и
т.д. и т.п. Визитная карточка, казавшаяся слишком маленькой для
такого  груза  ученых  степеней,  опередила  его  на  несколько
секунд;  следом  за  ней  появился  и  он  сам, человек рослый,
солидный, величественный -- олицетворение выдержки и  твердости
духа.  И  вот,  не успела дверь закрыться за ним, как он оперся
руками о стол,  медленно  осел  на  пол  и,  потеряв  сознание,
растянулся  во  весь свой могучий рост на медвежьей шкуре у нас
перед камином.
     Мы вскочили с мест и минуту молча, удивленно  смотрели  на
этот  внушительный  обломок  крушения,  занесенный к нам бурей,
разыгравшейся где-то далеко, в безбрежном океане  жизни.  Потом
Холме  быстро подсунул ему подушку под голову, а я поднес к его
губам рюмку коньяку. Полное бледное лицо  незнакомца  бороздили
глубокие  морщины;  под опухшими глазами лежали синеватые тени;
уголки  приоткрытого  рта  были  скорбно  опущены;  на  двойном
подбородке  проступала щетина. Видимо, он приехал издалека, так
как воротничок и рубашка у него загрязнились, нечесаные  волосы
прядями  падали  на  высокий,  красивый  лоб.  Перед нами лежал
человек, которого постигла какая-то большая беда. -- Что с ним,
Уотсон? -- спросил Холме. -- Полный упадок сил... вероятно,  от
голода  и  усталости,  -- ответил я, держа пальцы на его кисти,
где тоненькой, еле ощутимой ниточкой пульсировала жизнь.
     -- Обратный проезд до Мэклтона. Это на севере  Англии,  --
сказал   Холме,   вынимая   у   него   из  кармашка  для  часов
железнодорожный билет. -- Сейчас еще нет  двенадцати.  Раненько
же ему пришлось выехать!
     Припухшие  веки  нашего  гостя дрогнули, и его серые глаза
уставились на нас бессмысленным взглядом. Минутой  позже  он  с
трудом поднялся на ноги, весь красный от стыда.
     -- Простите  меня, мистер Холме. Этот обморок -- следствие
нервного потрясения. Нет,  благодарю  вас...  Стакан  молока  с
сухариком -- и все пройдет. Мистер Холме, я приехал сюда с тем,
чтобы  увезти вас с собой. Мне казалось, что никакая телеграмма
не даст вам должного представления о неотложности  этого  дела.
-- Когда  вы  окончательно  оправитесь...  --  Я  чувствую себя
отлично. Просто не  понимаю,  что  это  со  мной  приключилось.
Мистер  Холме, я прошу вас выехать в Мэклтон первым же поездом.
Холме покачал головой:
     -- Мой коллега, доктор Уотсон, подтвердит вам,  что  мы  с
ним  очень заняты. Мне уже выдан аванс на расследование пропажи
документов Феррера, а кроме того, на днях  начинается  слушание
дела  об убийстве в Абер-гавенни. Выехать из Лондона меня может
заставить только что-нибудь сверхважное.
     -- Сверхважное! -- Наш гость воздел руки. -- Неужели вы не
слышали о похищении единственного сына герцога Холдернесса?
     -- Герцога Холдернесса? Бывшего министра? --  Да.  да!  Мы
приложили  все  силы,  чтобы  это  не  попало  в  газеты, но во
вчерашнем "Глобусе" уже промелькнули кое-какие слухи. Я  думал,
что до вас они тоже дошли.
     Холме протянул свою длинную, худую руку и снял с полки том
энциклопедического справочника на букву "X".
     -- "Холдернесс,  шестой  герцог,  кавалер Ордена подвязки,
член Тайного совета..." и так далее, до  бесконечности.  "Барон
Боверли,   граф   Карстон..."   Боже   мой,   сколько  титулов!
"Председатель суда графства Хэллемшир (с 1900). Женат на  Эдит,
дочери   сэра  Чарльза  Эпплдора  (1888).  Единственный  сын  и
наследник лорд Солтайр. Владелец двухсот пятидесяти тысяч акров
земли. Рудники в Ланкашире и Уэлсе. Адрес: Карлтон-хаус-террас;
Холдернесс-холл, Хэллемшир; замок Карлстон, Бангор, Узле.  Лорд
Адмиралтейства3  (1872), министр..." Словом, известный человек,
пожалуй, один из самых известных в нашей стране.
     -- Один из самых известных и, может быть,  самых  богатых.
Насколько  я  знаю,  мистер  Холме,  вы далеко не ремесленник в
своей области и сплошь и рядом беретесь  за  дело  ради  самого
дела.  Но  разрешите  вам  сказать,  что  его светлость обещает
вручить  чек  на   пять   тысяч   фунтов   тому,   кто   укажет
местонахождение  его сына, и дополнительную тысячу фунтов, если
ему назовут похитителя или похитителей.
     -- Щедрое вознаграждение!  --  сказал  Холме.  --  Уотсон,
пожалуй, мы с вами отправимся на север Англии вместе с доктором
Хакстейблом.  А  вы, доктор, выпейте молока, а потом расскажите
нам, что произошло, когда произошло, где произошло и,  наконец,
какое  отношение  имеет  к  этому  доктор Торникрофт Хакстейбл,
директор интерната под Мэклтоном, и почему он только через  три
дня  после  происшествия  --  о  чем  сужу  по вашему небритому
подбородку  --  обращается  ко  мне,  веря   в   мои   скромные
способности.
     Наш  гость  выпил  стакан  молока  и горячо, не упуская ни
одной подробности, повел свой рассказ. Взгляд его  сразу  ожил,
щеки порозовели.
     -- Должен  вам  доложить,  джентльмены, что я основатель и
директор  школы-интерната   под   Мэклтоном.   "Комментарии   к
Горацию"4 Хакстейбла, может быть, напомнят вам, с кем вы имеете
дело.  Мой  интернат  для  мальчиков  несомненно самое лучшее и
самое  привилегированное  учебное  заведение  в  Англии.   Лорд
Леверстоук,  граф  Блэкуотер,  сэр  Кэткарт  Соумс  --  вот кто
доверяет мне своих сыновей. Но вершины славы моя школа достигла
три недели назад,  когда  лорд  Холдернесс  передал  мне  через
своего  секретаря,  мистера  Джеймса Уайлдера, что десятилетний
лорд Солтайр, его единственный сын и наследник, будет учиться у
меня в школе. Мог ли я думать тогда: вот прелюдия,  за  которой
последует величайшее несчастье моей жизни!
     Лорд   Солтайр  приехал  первого  мая,  к  началу  летнего
семестра. Этот очаровательный мальчик очень  скоро  освоился  с
нашими  порядками.  Должен  заметить  --  и,  надеюсь, никто не
обвинит меня в нескромности, ибо умалчивать  об  этом  было  бы
нелепо,  --  мальчику  жилось  дома  не  сладко. Ни для кого не
секрет, что супружеская жизнь герцога  оставляла  желать  много
лучшего  и  по  взаимному  согласию супруги разъехались, причем
герцогиня поселилась на юге Франции. Все это  произошло  совсем
недавно,  а  сыновние чувства мальчика, как нам стало известно,
были всецело на стороне матери. Он затосковал после ее  отъезда
из Холдернесс-холла, и тогда герцог решил определить его ко мне
в  интернат.  Через  две  недели  маленький лорд Солтайр совсем
обжился у нас и, судя по всему, чувствовал себя прекрасно.
     Последний раз его видели вечером тринадцатого мая, то есть
в понедельник. Отведенная ему комната была на втором этаже, а в
большой смежной спали два других мальчика. Эти мальчики  ничего
не видели и не слышали ночью, следовательно, лорд Солтайр вышел
из  своей  комнаты  не через дверь. Окно у него было открыто, а
стену в этом месте густо увивает плющ с очень толстыми ветками.
Следов на земле мы не обнаружили, но можно не сомневаться,  что
он вылез в окно.
     Беглеца  хватились  во вторник, в семь часов утра.