из  жены  и  двадцатилетней  дочери.  Дом
обслуживали две девушки. Служанки часто менялись, ибо жить  там
было  нелегко,  а временами становилось просто невыносимо. Кери
часто пил, и, когда у него наступал запой, он становился  сущим
дьяволом.  Случалось, что он среди ночи выталкивал из дому жену
и дочь и с кулаками гонялся за ними  по  всему  парку.  И  они,
бывало,  так кричали, что в соседней деревне жители просыпались
от их крика.
     Однажды он был привлечен к суду за то, что  избил  старого
священника,  который  пытался  образумить  его.  Короче, мистер
Холмс, трудно сыскать человека более опасного, чем Питер  Кери.
Я  слышал,  что  таков  он был и в те времена, когда командовал
судном. В среде моряков его прозвали Черный Питер -- не  только
за  смуглое  лицо и огромную черную бороду, но и за его бешеный
нрав, который наводил ужас на окружающих. Нечего говорить,  что
все  соседи  ненавидели  и избегали его; я не слышал ни единого
слова сожаления по поводу его ужасного конца.
     Вы, мистер Холмс, несомненно, читали в протоколе следствия
о "каюте" этого человека, но  ваш  друг,  возможно,  ничего  не
слышал   о  ней.  Неподалеку  от  дома  капитан  выстроил  себе
деревянный  флигелек,  который  всегда  называл  "каютой";  там
проводил  он  каждую  ночь.  Это  была маленькая, однокомнатная
хибарка размером шестнадцать футов на десять; ключ  от  нее  он
держал  у  себя  в кармане, сам стелил себе постель, сам убирал
комнату и никому не  позволял  переступать  ее  порог.  В  двух
стенах  этого  домика  прорублено  по небольшому окну. Оба окна
были всегда занавешены и никогда не раскрывались, одно  из  них
выходит  на  проселочную дорогу. Случалось, в домике целую ночь
горел свет, и прохожие с недоумением  спрашивали,  что  же  там
делает  Черный  Питер? Именно это окно, мистер Холмс, позволило
нам  установить  во  время   следствия   некоторые   любопытные
подробности.
     Вы  помните, что каменщик, по имени Слэтер, который шел из
Форест-Роу  около  часа  ночи  за  двое  суток   до   убийства,
остановился  у  владений капитана и посмотрел на квадрат света,
видневшийся сквозь деревья. Он клянется, что на занавеске  ясно
обозначалась  тень  мужского профиля, но это был не Питер Кери,
которого он хорошо знал. Это был  тоже  бородатый  мужчина,  но
борода  у  него  была  короткая  и  торчала  она  иначе,  чем у
капитана. Так утверждает каменщик. Впрочем, нужно сказать,  что
перед  этим  он  провел два часа в трактире, да и расстояние от
дороги до окна порядочное. Кроме того, его показания  относятся
к понедельнику, а убийство совершено в среду.
     Во вторник Питер Кери находился в самом ужасном состоянии.
Он был  совершенно пьян и, как дикий зверь, свиреп и опасен. Он
бродил вокруг дома, и женщины, заслышав его голос, закрылись  в
доме.  Поздно  вечером  он отправился к себе в хижину. Его дочь
спала с открытым окном. Около двух  часов  ночи  страшный  крик
донесся  со стороны "каюты". Девушка не придала этому значения,
ибо капитан в пьяном виде часто кричал и ругался. Поднявшись  в
семь  часов  утра,  одна из служанок заметила, что дверь хижины
открыта настежь, но человек этот внушал  такой  страх,  что  до
самого  полудня  домашние  не  отваживались  заглянуть  к нему.
Посмотрев в открытую дверь,  они  увидели  ужасное  зрелище  и,
бледные  от страха, пустились бежать в деревню. Через час я был
на месте и приступил к следствию.
     Нервы у меня крепкие, вы это знаете, мистер Холмс, но  даю
вам слово -- меня затрясло, когда я заглянул в этот домишко. Он
весь гудел, как фисгармония, от налетевших тучами мясных мух, а
пол   и  стены  его  напоминали  бойню.  Капитан  называл  свое
помещение каютой, и вправду оно вроде каюты:  войдешь  туда,  и
кажется -- ты на борту корабля. В одном конце комнаты -- койка,
рядом  --  корабельный  сундук,  на  стенах  --  морские карты,
фотоснимок с "Морского единорога",  кипа  судовых  журналов  на
полке  -- все в точности, как полагается в капитанской каюте. И
посреди всего этого сам  капитан  --  лицо  искаженное,  как  у
грешника,  терзаемого  муками ада, а большая черно-седая борода
стала дыбом во время предсмертной агонии. Широкая грудь пробита
стальным гарпуном. Гарпун прошел насквозь и глубоко вонзился  в
деревянную  стену.  Капитан  был  приколот к стене, словно жук,
прикрепленный булавкой к картону. Конечно, мертв он был  с  той
самой минуты, как испустил вопль.
     Я  знаком  с  вашими  методами,  сэр,  и  тотчас  же  стал
применять их. Не позволив что-либо трогать  с  места,  я  очень
тщательно  осмотрел землю снаружи и пол в комнате. Но следов не
было.
     -- Вы хотите сказать, что вы не заметили их?
     -- Уверяю вас, сэр, там не было никаких следов.
     -- Дорогой мой Хопкинс, я расследовал много  преступлений,
но  ни  разу  не  встречал  еще  преступника  с  крыльями.  Раз
преступник стоит на ногах, он непременно  оставит  какой-нибудь
след,  что-нибудь  заденет  или  сдвинет.  И человек, владеющий
научными   методами   розыска,   непременно   обнаружит   самую
незначительную перемену в расположении окружающих вещей. Нельзя
поверить,  чтоб  в  этой  залитой  кровью  комнате  не осталось
следов, которые могли бы  помочь  нам  отыскать  преступника...
Впрочем,  из  протокола следствия я вижу, что на некоторые вещи
вы даже не потрудились обратить внимания.
     Молодой инспектор насупился; язвительное замечание  Холмса
задело его за живое.
     -- Глупо  я  сделал,  мистер  Холмс,  что не пригласил вас
тотчас же, -- сказал он. -- Однако теперь уж ничем не поможешь.
Да, в комнате было несколько предметов,  заслуживавших  особого
внимания.  Начать  с того гарпуна, которым убит капитан. Кто-то
снял этот гарпун со стены. Два гарпуна висят на своих крюках, а
третий  крюк  пустует.  На  ручке  имеется  надпись:   "Пароход
"Морской единорог", Данди". Это, по-видимому, свидетельствует о
том,  что  преступление  было совершено в припадке ярости и что
убийца схватил первое орудие, какое попалось под  руку.  А  то,
что  Кери  был  вполне одет, хотя убийство произошло в два часа
ночи, наводит на мысль, что у него было свидание с убийцей.  Об
этом  говорит  и  то, что на столе оказалась бутылка рома и два
грязных стакана.
     -- Да, -- сказал Холмс, -- пожалуй, оба ваши вывода  можно
принять. А что, в комнате нашлись и другие спиртные напитки?
     -- Да,  на  сундуке  был  поднос;  там  стояли  графины  с
коньяком и виски. Но это не имеет значения. Ведь  графины  были
полны, значит, к ним не притрагивались.
     -- Все  равно  их присутствие имеет некоторое значение, --
сказал  Холмс.--  Какие  же  еще  предмету,  по-вашему,   имеют
отношение к делу?
     -- На столе лежал тот табачный кисет.
     -- Где именно?
     -- На  самой  средине стола. Он сделан из грубой и жесткой
тюленьей кожи и завязан кожаным ремешком. Внутри него буквы "П.
К.". В кисете было примерно с пол-унции крепкого табака,  какой
курят моряки.
     -- Прекрасно. А еще?
     Стэнли  Хопкинс  вытащил  из  кармана  записную  книжку  в
желтовато-сером  переплете.  Переплет  ее   был   шероховат   и
потрепан,  а  странички пожелтели и выцвели. На первой странице
значились инициалы "Д. X. Н." и дата "1883".
     Холмс положил книжку на стол и начал  разглядывать  ее  со
свойственной  ему  тщательностью,  в  то  время как Хопкинс и я
смотрели из-за его плеча. На второй странице мы  увидели  буквы
"К.  Т.  Ж.", дальше на двух-трех страничках -- сплошные цифры.
На  иных  страничках  были  слова:  "Аргентина",  "Коста-Рика",
"Сан-Паоло", и снова столбцы цифр и каких-то значков.
     -- Что вы думаете об этих записях? -- спросил Холмс.
     -- По-видимому,  это  опись  биржевых акций. Я считаю, что
"Д. X. Н." -- инициалы маклера, а "К.  Т.  Ж.",  возможно,  его
клиент.
     -- Или "Канадская Тихоокеанская железная дорога",-- сказал
Холмс.
     Стэнли   Хопкинс  пробормотал  проклятье  и  стукнул  себя
кулаком по ноге.
     -- Какой я дурак! -- вскричал он.-- Конечно, вы совершенно
правы. Теперь нам остается расшифровать значение  букв  "Д.  X.
Н.".  Я уже просмотрел старые биржевые реестры за 1883 год и не
нашел ни одного биржевого маклера с такими инициалами. И все же
я  на  верном  пути.  Ведь  правда  же,  мистер  Холмс,  вполне
возможно,  что  это  инициалы  того  человека, который приходил
ночью  к  капитану,  то  есть  иными  словами,  убийцы?  А  эта
книжечка,  в  которой перечислено так много ценных бумаг, может
быть, раскроет нам мотивы преступления.
     По лицу Холмса было видно, что он захвачен  врасплох  этим
новым открытием.
     -- Я  должен  признать  справедливость  ваших  выводов, --
сказал он.-- Пожалуй, эта книжка, о которой ничего не сказано в
протоколе следствия,  несколько  меняет  мои  предположения.  В
обоснованной  версии этого преступления для нее нет места. А вы
пытались разыскать владельцев ценных бумаг, упомянутых здесь?
     -- Да. Я обратился в разные конторы с запросами,  но  ведь
это акции южноамериканских предприятий. Боюсь, что получу ответ
лишь через несколько недель.
     Холмс    продолжал   рассматривать   переплет   книжки   в
увеличительное стекло.
     -- Тут, несомненно, пятно, -- сказал он.
     -- Да, сэр, это следы крови. Я  ведь  сказал,  что  поднял
книжку с пола.
     -- Кровавое пятно было сверху или снизу?
     -- На стороне, прилегавшей к полу.
     --- Значит, книжка упала на пол уже после убийства.
     -- Правильно,  мистер Холмс. Я думаю, что убийца уронил ее
при поспешном бегстве. Она лежала у самой двери.
     -- Вероятно, ни одной из этих ценных бумаг не было найдено
среди имущества покойного?
     -- Нет, сэр.
     -- Есть у вас основания предполагать ограбление?
     -- Нет, сэр. По-видимому, ничего не было похищено.
     -- Черт возьми, какой интересный случай! Там был еще  нож,
не так ли?
     -- Нож  остался в ножнах, его не успели вынуть. Он лежал у
ног убитого. Миссис Кери говорит, что это нож ее мужа.
     Холмс задумался.
     -- Ладно, -- сказал он. -- Полагаю, мне придется  с®ездить
туда и посмотреть.
     Стэнли Хопкинс вскрикнул от радости:
     -- Благодарю вас, сэр! Это снимет с меня тяжкое бремя.
     Холмс погрозил пальцем инспектору.
     -- Все  было бы гораздо проще неделю назад,-- сказал он.--
Но даже и сейчас моя поездка  может  принести  пользу.  Уотсон,
если  вы  ничем не заняты, я был бы очень рад с®ездить вместе с
вами. Вызовите карету,  Хопкинс,  мы  отправимся  в  Форест-Роу
через четверть часа.
     Сойдя   с  поезда  на  маленькой  станции,  мы  ехали  еще
несколько миль  по  перелескам,  уцелевшим  от  того  огромного
дремучего  бора,  который  некогда  сдерживал вторжение саксов;
этот  неприступный  край  в  течение  шестидесяти  лет   служил
бастионом Британии. Обширные участки его были вырублены, потому
что  здесь  возникли первые в стране чугуноплавильные заводы, а
для  плавки  руды  понадобился   лес.   Теперь   промышленность
переместилась  в  более  богатые  районы  Севера,  и только эти
поредевшие рощи  и  огромные  борозды  на  земле  напоминали  о
прошлом.  В прогалине на зеленом склоне холма стоял длинный дом
из  необтесанного  камня;  к  дому  вела  извилистая   дорожка,
мелькавшая  среди  полей.  Ближе  к  дороге,  окруженный с трех
сторон кустами, находился маленький флигель, обращенный  к  нам
окном и дверью. Здесь-то и произошло убийство.
     Стэнли  Хопкинс  сначала  повел  нас в дом, где представил
угрюмой седой  женщине  --  вдове  убитого.  Изможденное  лицо,
глубокие   морщины  и  полный  ужаса  взгляд  запавших  глаз  с
покрасневшими веками говорили о том,  что  она  перенесла  годы
страданий  и  горьких обид. Ее дочь, бледная белокурая девушка,
вызывающе сверкая глазами, заявила,  что  она  радуется  смерти
отца и благословляет руку, нанесшую ему смертельный удар.
     Питер  Кери создал в доме страшную, удручающую обстановку,
и нам стало легче, когда мы снова очутились на солнечном  свете
и   пошли   по   тропинке,  протоптанной  через  поле  покойным
капитаном.
     Флигель оказался простейшей деревянной постройкой с легкой
кровлей и двумя окнами: одно находилось подле двери, а другое в
противоположной стене. Стэнли Хопкинс вынул ключ из  кармана  и
нагнулся   к  замку:  вдруг  он  остановился,  и  на  его  лице
отразилось напряженное внимание и удивление.
     -- Замок хотели взломать,-- сказал он.
     В этом не приходилось сомневаться. Дверь была  поцарапана,
и  белые  царапины отчетливо выделялись на краске, как будто их
только что нанесли. Холмс осмотрел окно.
     -- И окно кто-то пробовал  открыть,  но  не  смог.  Видно,
неопытный взломщик.
     -- Это   очень  странно,  --  сказал  инспектор.  --  Могу
поклясться, что вчера вечером этих царапин не было.
     -- Может,  приходил  из  деревни  какой-нибудь  любопытный
простак? -- предположил я.
     -- Нет,  не  похоже.  Мало  кто  решится  ступить  на двор
усадьбы, а уж взломать "каюту" -- таких смельчаков  нет.  А  вы
что думаете, мистер Холмс?
     -- Я думаю, что нам повезло.
     -- Вы полагаете, этот человек придет снова?
     -- Очень  возможно.  Он попробовал открыть дверь крохотным
перочинным ножом. Это не удалось. Что ему остается теперь?
     -- Вернуться   следующей   ночью   с   более    подходящим
инструментом.
     -- Правильно.  Глупо  будет, если мы не подкараулим его. А
пока разрешите мне осмотреть "каюту" внутри.
     Следы трагедии были уже уничтожены, но мебель в  маленькой
комнате все еще стояла так же, как и в ночь убийства. В течение
двух  часов  Холмс  с  огромным вниманием осматривал поочередно
каждый  предмет,  но  по  его  лицу  было  видно,  что   поиски
безуспешны.    Только   раз   он   прервал   свое   кропотливое
исследование:
     -- Вы брали что-нибудь с этой полки, Хопкинс?
     -- Нет, я не трогал ничего.
     -- Здесь что-то взято: в  этом  углу  полки  пыли  меньше.
Возможно,  тут  лежала книга, а может быть, коробка... Пожалуй,
больше мне  здесь  делать  нечего.  Пойдемте  погуляем  в  этих
чудесных  рощах,  Уотсон,  полюбуемся  на  птиц  и на цветы. Мы
встретимся с вами здесь попозже, Хопкинс:  не  удастся  ли  нам
поближе  познакомиться  с  джентльменом,  который  заходил сюда
нынче ночью.
     В двенадцатом часу ночи мы устроили засаду. Хопкипс  хотел
оставить  дверь  хижины  открытой,  но  Холмс побоялся, что это
спугнет незнакомца. Замок был настолько несложен, что его можно
было открыть любым достаточно крепким  ножом.  Холмс  предложил
также,  чтобы  мы засели не внутри хижины, а снаружи, в кустах,
которые росли под вторым окном. Таким образом  нам  удалось  бы
проследить  за этим человеком, если он зажжет свет, и разузнать
цель его прихода.
     Наступило  долгое  мучительное  ожидание;  нервная   дрожь
охватила   нас.  Так  дрожит  охотник,  подстерегая  у  водопоя
томимого  жаждой  зверя.  Какой  хищник  подкрадется  сюда   из
темноты?  Лютый  тигр,  которого  можно одолеть только в тяжкой
борьбе с его  сверкающими  клыками  и  когтями,  или  трусливый
шакал, опасный лишь для слабых и беззащитных?
     В  полном  молчании мы притаились в кустах. Сначала до нас
доносились шаги запоздалых прохожих и  голоса  из  деревни,  но
мало-помалу эти звуки замерли. Наконец наступила полная тишина.
Только бой часов на далекой церкви извещал нас о том, что время
идет,  да  мелкий  дождь  шуршал и шептал в той листве, которая
служила нам кровом.
     Пробило   половину   третьего:   наступил   самый   темный
предрассветный  час.  Внезапно мы вздрогнули, услышав тихий, но
отчетливый скрип калитки. По дорожке кто-то  шел.  Потом  снова
наступила долгая тишина. Я уже подумал, что это ложная тревога,
как  вдруг  позади,  за хижиной, послышались осторожные шаги, а
через мгновение -- лязг и шум металла. Человек пытался взломать
замок! На этот раз он действовал более умело или  инструмент  у
него  был  получше  -- вскоре послышался треск, и дверные петли
заскрипели. Затем чиркнула  спичка,  и  в  следующее  мгновение
ровный  свет  свечи  озарил  внутренность хижины. Сквозь тонкие
занавески мы увидели все, что происходило внутри.
     Ночной посетитель был худощавый, болезненного вида молодой
человек. Черные усики оттеняли мертвенную бледность  его  лица.
Ему,  наверно, было немногим больше двадцати лет. Я еще ни разу
не видел человека, находившегося в таком жалком состоянии: зубы
у него стучали от страха, он дрожал всем телом. Он был одет как
джентльмен: норфолкская куртка, короткие спортивные  штаны,  на
голове  суконное  кепи. Мы видели, как он испуганно озирался по
сторонам. Затем он поставил свечу на стол и исчез  в  одном  из
углов. Оттуда он возвратился с большой книгой -- с одним из тех
судовых   журналов,   целая   кипа  которых  стояла  на  полке.
Наклонившись над столом, он быстро перелистывал страницы,  пока
не  наткнулся  на запись, которую искал. Тогда он гневно ударил
кулаком по журналу, поставил его на место и потушил свет.
     Не успел он повернуться к выходу, как Хопкинс схватил  его
за  воротник. Я услышал громкий крик ужаса: взломщик понял, что
его поймали. Свечу снова зажгли. Несчастный  пленник  дрожал  и
корчился в об®ятиях сыщика.
     -- Ну,  милейший,  --  сказал Стэнли Хопкинс, -- кто же вы
такой и что вам здесь нужно?
     Юноша овладел собой и старался казаться спокойным.
     -- Вы, наверно, сыщик? -- спросил он. -- И думаете, что  я
имею  отношение  к смерти капитана Питера Кери? Уверяю вас, я к
этому непричастен.
     -- Это будет видно, -- сказал Хопкинс.-- Прежде всего, как
вас зовут?
     -- Джон Холпи Нелиган.
     Я заметил, как Холмс и Хопкинс обменялись взглядом.
     -- Что вы тут делаете?
     -- Могу я надеяться, что вы не выдадите моей тайны?
     -- Непременно выдадим. Еще бы!
     -- В таком случае, какой же мне резон говорить?
     -- Если вы не скажете, вам плохо придется на суде.
     Юноша содрогнулся.
     .-- Ну что же, скажу, -- промолвил он. -- Почему бы  и  не
сказать?  Но  как  мне  отвратительна  мысль,  что  это  старое
позорное дело снова всплывет на  поверхность!  Вы  когда-нибудь
слышали о Даусоне и Нелигане?
     По  лицу  Хопкинса  я понял, что ему ничего не известно об
этом, но Холмс встрепенулся и сказал:
     -- Вы  имеете  в  виду  владельцев  Западного  банка?  Они
обанкротились   на  миллион,  разорили  половину  Корнуэльского
графства, и Нелиган исчез.
     -- Совершенно верно. Нелиган -- мой отец.
     Наконец-то вскрылось нечто определенное. Но все  же  целая
пропасть  лежала  между  сбежавшим банкиром и капитаном Питером
Кери, которого пригвоздил к стене его же собственный гарпун.  И
мы внимательно продолжали слушать рассказ молодого человека.
     -- Банкротство  фактически  коснулось  только  моего отца.
Даусон удалился от дел раньше. Мне в то время исполнилось всего
десять лет, но я был  достаточно  взрослый  и  чувствовал  весь
позор и ужас того, что случилось. Люди говорили, будто мой отец
украл  все  ценные  бумаги  и сбежал. Это неправда. Отец твердо
верил, что если ему дадут время реализовать их, все обойдется и
он полностью расплатится со  всеми  вкладчиками.  Он  отплыл  в
Норвегию  на  маленькой  яхте, как раз перед тем, как был отдан
приказ об его аресте. Я помню последнюю ночь, когда он прощался
с моей матерью. Он оставил нам опись тех ценных бумаг,  которые
взял  с собой. Он клялся, что восстановит свое доброе имя и что
ни один из его доверителей не пострадает. С тех пор  мы  больше
не  слыхали  о  нем.  И  яхта  и  он исчезли. Мы с матерью были
убеждены, что он покоится на  дне  морском.  Есть  у  нас  один
верный  друг,  человек  с деловыми связями, вот он-то недавно и
узнал, что  некоторые  ценные  бумаги,  бывшие  у  отца,  снова
появились  на  Лондонском  рынке.  Можете себе представить наше
изумление! Я потратил несколько месяцев на то, чтобы проследить
их путь, испытал множество  н