арина  Уотсон  в  то  время
покинул  меня ради жены -- единственный эгоистический поступок,
совершенный им за все время, что мы знали друг друга. Я остался
один.
     У меня есть привычка садиться спиной к окну, а  посетителя
усаживать  в  кресло  напротив,  так, чтобы свет падал на него.
Мистер Джемс М. Додд, видимо, испытывал некоторое  затруднение,
не  зная, с чего начать беседу. Я же не торопился прийти ему на
помощь, предпочитая молча наблюдать за пим.  Однако  я  не  раз
убеждался,  как важно поразить клиентов своей осведомленностью,
и потому решил наконец сообщить кое-какие выводы. --  Из  Южной
Африки,  сэр,  я полагаю? -- Да, сэр, -- ответил он с некоторым
удивлением. -- Имперский,  кавалерийский  полк  территориальной
армии,  разумеется.  --  Совершенно  правильно.  -- Мидлсекский
корпус, несомненно? -- Так точно, мистер Холме. Да вы  чародей)
Видя его изумление, я улыбнулся. -- Когда ко мне приходит столь
энергичный  на вид джентльмен, с' лицом, загоревшим явно не под
английским солнцем, и с  Носовым  платком  в  рукаве,  а  не  в
кармане,  --  совсем  не  трудно  определить,  кто  он.  У  вас
небольшая бородка, а это значит, что вы не из регулярной армии.
Выправка заправского кавалериста. Из  вашей  визитной  карточки
видно,  что вы биржевой маклер с Трогмортон-стрит, -- поэтому я
и упомянул Мидлсекс. В каком же еще полку вы могли служить?  --
Вы все видите!
     He  больше,  чем  вы, по я приучил себя анализировать все,
что замечаю. Однако, мистер Додд, вы зашли ко мне сегодня утром
не ради того, чтобы побеседовать об искусстве  наблюдения,  Так
что же происходит в Таксбери-олд-аарк?
     -- Мистер Холмс!..
     -- Мой  дорогой  сэр, я не делаю никакого открытия. Именно
это  место  указано  на  бланке  вашего  письма,  а  из   вашей
настоятельной  просьбы о свидании вытекает, что произошло нечто
неожиданное и серьезное.
     -- Да, да, конечно. Но письмо написано в полдень, и с  тех
пор  произошло  многое.  Если  бы  полковник  Эмеворт не выгнал
меня... -- Выгнал?!
     -- По  существу,  да.  Суровый  человек   этот   полковник
Эмеворт.  Трудно  было  сыскать  в  свое время более исправного
армейского служаку, к тому же в армии в те годы грубость вообще
считалась  чем-то  само  собой  разумеющимся.  Я  бы  не   стал
связываться с полковником, если бы не Годфри.
     Я  закурил  трубку  и откинулся на спинку кресла. -- Может
быть, вы объясните, о чем идет речь? Мистер Додд усмехнулся.
     -- Я уже привык, что вы сами все знаете. Хорошо, я  сообщу
вам  факты  и  надеюсь, что вы найдете им объяснение. Я не спал
всю ночь, но чем больше ломал голову, тем невероятнее  казалась
мне вся эта история.
     На  военную  службу я поступил в январе 1901 года. как раз
два года назад, и попал в тот же эскадрон, где  служил  молодой
Годфри  Эмеворт. Он был единственным сыном полковника Эмеворта,
того самого, что получил "Крест Виктории" в Крымской войне,  --
в  жилах  у Годфри текла солдатская кровь, н неудивительно, что
он пошел добровольцем в армию. Лучшего парня не  было  во  всем
полку.  Мы  подружились,  как  могут  подружиться  только люди,
которые ведут одинаковый  образ  жизни.  делят  одни  и  те  же
радости  и  печали.  Он  стал  моим другом, а в армии это много
значит. Целый год мы участвовали в  ожесточенных  боях,  вместе
переживали   и   поражения   и   победы.  Затем  в  сражении  у
Брильянт-хилл,  близ  Претории,   он   был   ранен   пулей   из
крупнокалиберной винтовки. Я получил от пего два письма -- одно
из  госпиталя в Кейптауне, другое из Саутгемптона. После этого,
мистер Холме, за шесть с лишним месяцев он не  написал  мне  ни
слова, не единого слова, а ведь он был моим ближайшим другом.
     Ну  вот.  Как  только  кончилась  война  и мы вернулись по
ломам, я написал его отцу и попросил сообщить, что ему известно
о Годфри. Никакого отпета.  Через  некоторое  время  я  написал
снова.  На  этот  раз  пришел  короткий и грубый ответ. Годфри,
говорилось в нем, отправился в кругосветное путешествие и  вряд
ли вернется раньше, чем через год. Вот и все.
     Такой  ответ  не  удовлетворил меня, мистер Холме. Вся эта
история  показалась  мне  чертовски   неправдоподобной.   Такой
парень, как Годфри, не мог забыть так быстро своего друга. Нет,
это  совсем  на него не походило. Кроме того. случайно я узнал,
что ему предстояло получить большое  наследство  и  что  он  не
всегда  жил в согласии со своим отцом. Старик бывал очень груб,
и самолюбивый юноша не хотел покорно  переносить  его  выходки.
Нет,   нет,   ответ  отца  меня  не  удовлетворил,  и  я  решил
разобраться,  что  произошло.   К   сожалению,   в   результате
двухлетнего отсутствия дела мои пришли в расстройство, и только
на этой неделе я смог вновь вернуться к истории с Годфри. Но уж
если я вернулся, то теперь брошу все, а дело до конца доведу.
     Мистер   Джемс   М.   Додд  выглядел  человеком,  которого
предпочтительнее иметь  в  числе  друзей,  нежели  врагов.  Его
голубые  глаза выражали непреклонность, а квадратный подбородок
свидетельствовал о настойчивом и твердом характере.
     -- Ну и что же вы сделали? -- поинтересовался я. -- Прежде
всего я решил побывать у него в доме,  в  Таксбери-олд-парк,  и
выяснить  обстановку  на  месте.  Я  предпринял лобовую атаку и
написал его матери (с грубияном отцом я уже столкнулся и больше
не хотел с ним связываться), что Годфри был моим  приятелем,  я
мог   бы   рассказать  много  интересного  о  наших  совместных
переживаниях, и, так как скора должен  побывать  в  соседних  с
имением  местах,  не будет ли она возражать, если я... и т.д. и
т.п. В ответ я получил вполне любезное приглашение остановиться
на ночь у них. Вот почему я и отправился туда в понедельник.
     Не так-то просто оказалось попасть в Тансбери-олд-парк: от
ближайшего населенного пункта нужно  было  добираться  до  него
миль  пять. На станцию за мной никто не приехал, и мне пришлось
отправиться пешком, с чемоданом в руке, так что, когда я пришел
на место, уже  почти  стемнело.  Дом  --  огромный  и  какой-то
несуразный  -- стоял посреди большого парка. Я бы сказал, что g
нем сочеталась архитектура разных  эпох  и  стилей,  начиная  с
деревянных сооружении елизаветинских времен и кончая портиком в
викторианском стиле. Комнаты дома, где, казалось, блуждают тени
прошлого  и  скрыты  какие-то  тайны,  были  обшиты  панелями и
украшены многочисленными гобеленами и полувыцветшими картинами.
Старик дворецкий, по  имени  Ральф,  был,  наверно,  не  моложе
самого  дома,  а  его жена еще дряхлее. Несмотря на ее странный
вид, я сразу почувствовал к ней расположение: она была  нянькой
Годфри,  и  я  не  раз  слышал,  как он называл ее своей второй
матерью. Мать Годфри --  маленькая,  ласковая,  седенькая,  как
белая   мышь,  старушка  --  тоже  мне  понравилась.  Зато  сам
полковник никакой симпатии у меня не вызвал.
     Мы поссорились с пим в первые же минуты, и я бы немедленно
вернулся на станцию, если бы не мысль о том, что  именно  этого
он, возможно, и добивается.
     Едва  я  появился  в доме, как меня сразу провели к нему в
кабинет,  где  я   увидел   огромного   сутулого   человека   с
прокопченной   --   так   мне   показалось  --  кожей  и  седой
растрепанной бородой; он сидел за письменным столом, заваленным
бумагами. Покрытый красными жилками нос торчал, как клюв грифа,
а из-под косматых бровей свирепо смотрели серые глаза. Теперь я
понял, почему Годфри так неохотно говорил об отце.
     -- Ну-с,  сэр,  --  пронзительным  голосом  начал  он,  --
хотелось  бы  мне  знать  истинные  причины  вашего  визита.  Я
ответил, что уже объяснил их в письме его жене. -- Да,  да,  вы
утверждаете,  что знали Годфри в Африке. Но почему, собственно,
мы должны верить вам на слово?
     -- У меня с собой его письма. -- Позвольте взглянуть.
     Он быстро просмотрел два письма, которые я  вручил,  потом
оросил их мне обратно.
     -- Ну и что же? -- спросил он.
     -- Я  привязался  к вашему сыну Годфри, сэр. Нас связывала
большая дружба, мы с ним  много  пережили.  Меня,  естественно,
удивляет,  почему  он  вдруг перестал писать мне. Я хочу знать,
что с ним произошло.
     -- Насколько мне помнится, я уже писал вам и все объяснил.
Он отправился  в  кругосветное  путешествие.  Служба  в  Африке
отрицательно  сказалась  на  его  здоровье,  и мы с его матерью
решили, что ему необходимы полный отдых и перемена  обстановки.
Не  откажите  в любезности поставить об этом в известность всех
других его приятелей.
     -- Разумеется, -- ответил я. -- Но будьте добры, назовите,
пожалуйста, пароходную линию и корабль, на котором он отплыл, а
также дату отплытия. Уверен,  что  мне  удастся  переслать  ему
письмо.
     Моя   просьба   одновременно   и  озадачила  и  привела  в
раздражение моего хозяина. Его мохнатые брови  нахмурились,  он
нетерпеливо  забарабанил пальцами по столу. Наконец он взглянул
на меня, и на его лице появилось то же самое  выражение,  какое
бывает  у  шахматиста, оценившего все коварство очередного хода
противника и решившего достойно его парировать.
     -- - Мистер Додд, -- сказал он, -- многие  на  моем  месте
нашли  бы  вашу  настойчивость  возмутительной,  переходящей  в
откровенную наглость.
     -- Моя настойчивость только  доказывает,  как  искренне  я
привязан к вашему сыну, сэр.
     -- Не    спорю.    Именно   поэтому   я   проявляю   такую
снисходительность. И  тем  не  менее  я  вынужден  просить  рас
отказаться  от  дальнейшего  наделения всяких справок. У каждой
семьи есть свои сугубо  семейные  дела,  и  не  всегда  уместно
посвящать  в них посторонних, какими бы добрыми побуждениями те
ни руководствовались. Моей жене очень хотелось бы услышать все,
что вы знаете о  военной  жизни  Годфри,  но  я  прошу  вас  не
задавать  вопросов,  относящихся к настоящему или будущему. Это
ни к чему не приведет, а только поставит  нас  в  щекотливое  и
даже трудное положение.
     Я понял, мистер Холме, что из расспросов ничего не выйдет.
Мне оставалось  лишь  принять  условия старика, но в душе я дал
клятву не успокаиваться до тех пор,
     пока не выясню  судьбу  друга.  Вечер  прошел  скучно.  Мы
втроем  мирно поужинали в мрачной и какой-то поблекшей комнате.
Старушка нетерпеливо расспрашивала меня о  своем  сыне,  старик
был угрюм и подавлен. Церемония ужина производила на меня столь
тягостное  впечатление, что под первым же благовидным предлогом
я извинился и ушел в отведенную мне комнату. Это была  большая,
скудно  обставленная комната на первом этаже, такая же мрачная,
как и весь дом, но если  в  течение  целого  года  единственным
ложем  человеку служила южноафриканская степь, мистер Холме, он
перестает быть чересчур  разборчивым  в  отношении  ночлега.  Я
раздвинул   занавеси   и   выглянул   в   парк;  вечер  выдался
великолепный, яркий лунный свет заливал все  вокруг.  Я  уселся
перед  пылающим  камином,  поставил лампу на столик и попытался
занять себя чтением романа. Дверь  вдруг  отворилась,  и  вошел
старик дворецкий Ральф с корзиной угля в руках.
     -- Я  подумал, сэр, что вам может не хватить угля па ночь.
Комнаты эти сырые, а погода холодная.
     Старик явно не спешил уходить, и, оглянувшись,  я  увидел,
что   он  все  еще  топчется  на  месте  с  каким-то  тоскливым
выражением на морщинистом лице.
     -- Прошу прощения, сэр, но  я  нечаянно  услышал,  как  вы
рассказывали  во  время ужина о нашем молодом господине Годфри.
Вы знаете, сэр, моя жена нянчила его, а я люблю его, как  отец.
Нам  тоже  интересно  о нем послушать. Так вы говорите, сэр, он
бил хорошим солдатом?
     -- В полку не  было  человека  храбрее  его.  Если  бы  не
Годфри,  я,  возможно,  не сидел бы сейчас здесь -- однажды oil
вытащил меня из-под обстрела. Старик дворецкий потер  костлявые
руки. -- Да, сэр, да. узнаю нашего молодого господина Годфри! В
смелости  ему  не  откажешь.  В нашем парке, сэр, нет ни одного
дерева, на которое бы он  не  взбирался.  Ничто  не  могло  его
остановить.  Какой  был  замечательный  мальчик, сэр, какой был
замечательный молодой человек! Я вскочил.
     -- Послушайте! --  воскликнул  я.  --  Вы  сказали  "был",
словно  речь  идет  о  мертвом.  Что-то  вы  все скрываете! Что
случилось с Годфри Эмсвортом?.
     43Q
     Я схватил старика  за  плечо,  но  он  отшатнулся.  --  Не
понимаю, сэр, о чем вы толкуете. Спросите о молодом господине у
хозяина. Он знает. А мне запрещено вмешиваться.
     Он  хотел  уйти,  но  я  удержал  его  за  руку. -- Или вы
ответите мне на один вопрос, или я продержу вас здесь всю ночь.
Годфри мертв?
     Старик не мог поднять на  меня  глаза.  Он  стоял,  словно
загипнотизированный,  а  когда  собрался  с силами и ответил, я
услышал нечто ужасное и совершенно неожиданное.
     -- Уж лучше бы он  был  мертв!  --  воскликнул  старик  и,
вырвавшись из моих рук, выбежал из комнаты.
     Вы  понимаете,  мистер  Холме,  в каком настроении я снова
опустился в кресло. Слова старика могли означать  только  одно:
либо  мой  бедный друг замешан в каком-то преступлении, либо, в
лучшем случае,  совершил  недостойный  поступок,  затрагивающий
честь  семьи. Непреклонный старик услал куда-то сына, укрыл его
от глаз людских, опасаясь, как бы  скандал  не  выплыл  наружу.
Годфри  был  сорвиголова и легко поддавался влиянию окружающих.
Несомненно, он попал в  чьи-то  дурные  руки,  его  обманули  и
погубили.  Жаль,  конечно,  если  это так, но и сейчас мой долг
состоял в том, чтобы  найти  его  и  выяснить,  чем  можно  ему
помочь.  Погруженный  в  эти  размышления,  я машинально поднял
глаза и увидел перед собой...  Годфри  Эмеворта'..  Мой  клиент
умолк,  вновь  охваченный волнением. -- Прошу вас, продолжайте,
-- сказал я. -- История и в самом деле не совсем обычная.
     -- Он стоял за окном, мистер  Холме,  прижимаясь  лицом  к
стеклу.  Я  уже  говорил  вам, что незадолго до этого любовался
парком,  освещенным  луной,  и,  очевидно,  неплотно   задвинул
занавески на окно. В образовавшемся между ними просвете и стоял
мой  друг.  Окно начиналось от самого пола, и я видел Годфри во
весь рост, но прежде всего мне бросилось в глаза его лицо.  Оно
было  мертвенно-бледное  -- ни у кого никогда я не видел такого
бледного лица. Так, наверно, выглядят привидения, но когда наши
взгляды встретились, я понял, что передо мной живой человек. Он
заметил, что я смотрю на него. отскочил от окна;] и  скрылся  в
темноте.
     Вид  Годфри,  мистер  Холме,  поразил  меня. Не только это
лицо, белевшее в темноте, словно ломоть сыра, но еще больше его
жалкое, виноватое, какое-то приниженное выражение. Оно было так
несвойственно прямодушному и мужественному юноше, каким я  знал
Годфри. Я содрогнулся от ужаса.
     Но  тот,  кто  провоевал  год-другой, приучается сохранять
хладнокровие и мгновенно принимать решения. Едва Годфри  исчез,
как  я оказался у окна. Мне пришлось потратить некоторое время,
чтобы справиться с замысловатым шпингалетом и распахнуть  окно.
Я  выскочил  в  парк  и  побежал.'] но тропинке, по которой мог
скрыться Годфри.
     Тропинка, казалось, не имела конца, среди  деревьев  царил
полумрак, но все же -- или зрение обманывало меня? -- я заметил
впереди  что-то  движущееся.  Несколько  раз на бегу я окликнул
Годфри по имени. Добравшись до конца тропинки, я обнаружил  еще
несколько   дорожек,  разбегавшихся  в  разных  направлениях  к
каким-то постройкам. Я в нерешительности остановился и  тут  же
услышал  стук  закрывающейся  двери.  Звук  долетел не из дома,
оставшегося у меня за спиной, а откуда-то из  темноты,  впереди
меня.  Этого  было достаточно, мистер Холме, чтобы рассеять мои
сомнения  в  реальности  происходящего.  Это  был  Годфри,   и,
скрываясь  от  меня  в доме, он захлопнул за собой дверь. Я был
твердо в этом убежден.
     Мне не  оставалось ничего другого, как  вернуться  в  свою
комнату, где я провел бессонную ночь, размышляя н пытаясь найти
какое-то объяснение случившемуся.
     На  следующий  день  полковник  разговаривал со мной более
дружелюбным тоном, а когда  его  жена  вскользь  заметила,  что
места  вокруг  очень  живописные,  я  воспользовался  случаем и
спросил, не очень ли помешаю им, если  останусь  еще  па  ночь.
Старик,  хотя  и  не  очень  охотно, ответил согласием, и таким
образом я получил для своих наблюдений целый  день.  Я  уже  не
сомневался,  что  Годфри скрывается где-то поблизости, но где и
почему -- эту загадку мне предстояло решить.
     Дом  был  такой большой и так беспорядочно построен, 410 в
нем мог бы укрыться целый полк, и никто бы об  этом  не  узнал.
Если  разгадка тайны скрывалась в самом доме, мне нечего было и
надеяться на успех. Но дверь, стук которой я слышал, находилась
безусловно  не  а  доме.  Мне  предстояли  обследовать  парк  и
выяснить,  какие  строения  в  нем   расположены.   Задача   не
представляла  особой  трудности,  поскольку  хозяева занимались
своими   делами    и    предоставили    меня    самому    себе.

     Неизвестный ушел, но, обернувшись через некоторое время, я
заметил, что он стоит за  Лавровыми  кустами  в  дальнем  конце
сада.

     Усадьба состояла из нескольких  надворных  построек,  а  в
конце  парка  находился изолированный флигель, предназначенный.
видимо, для садовника или егеря. Не здесь ли и  хлопнула  дверь
накануне  ночью? С небрежным видом, будто прогуливаясь по саду,
я  приблизился  к  флигелю.  Как  раз  в  это  время  невысокий
энергичный   человек   с   бородкой,   в   черном  пальто  и  в
шляпе-котелке,  вышел  из  двери.  Он  совсем  не  походил   на
садовника. Выйдя из домика, он, к моему изумлению, закрыл дверь
на  замок  и  положил  ключ  о  карман.  Потом  он  с некоторым
удивлением взглянул на меня. -- Вы здесь в гостях?  --  спросил
он. Я объяснил причины своего приезда и подчеркнул, что являюсь
другом Годфри.
     -- Какая   жалость,   что   ему   пришлось  отправиться  в
путешествие, -- продолжал я, -- наша встреча доставила  бы  ему
удовольствие.
     -- Вот  именно, -- ответил он несколько сконфуженно. -- Но
ничего, вы еще побываете здесь в более подходящее время.
     Неизвестный ушел, но, обернувшись через некоторое время, я
заметил, что он стоит за Лавровыми кустами в дальнем конце сада
и наблюдает за мной.
     Продолжая прогуливаться,  я  внимательно  осмотрел  домик.
Тяжелые  шторы  на  окнах  не позволяли заглянуть внутрь, но во
флигеле, видимо, никого не было.  Я  чувствовал,  что  за  мной
по-прежнему наблюдают, и понял, что испорчу себе всю игру, если
буду   действовать   слишком  уж  дерзко.  Мне  просто-напросто
предложат убраться из поместья.  Я  решил  отложить  дальнейшие
поиски  до  наступления  вечера  и  не  спеша  вернулся  в свою
комнату.  Как  только  стемнело  и  все   кругом   затихло,   я
выскользнул   в   окно  и,  соблюдая  величайшую  осторожность,
прокрался к таинственному домику.
     Я уже говорил, что тяжелые шторы  не  позволяли  заглянуть
внутрь,  а  теперь  окна  были закрыты еще и ставнями. Однако в
одном место сквозь них пробивалась полоска света, и я  прильнул
к  окну.  Мне  повезло: шторы оказались задернутыми небрежно, в
ставне нашлась узенькая щель, и я смог разглядеть  все  внутри.
Это  была  довольно  уютная,  освещенная яркой лампой комната с
пылающим камином. Напротив меня сидел невысокий  человек  --  с
ним  я  разговаривал сегодня утром. Он покуривал трубку и читал
газету... -- Какую? -- поинтересо1зался я.
     Мне показалось, что мой клиент  несколько  раздражен  тем,
что  я перебил его. -- Разве это имеет значение? -- спросил он.
-- Имеет, и очень важное. -- Я не обратил внимания.
     -- Но, возможно, вы заметили, какого формата  была  газета
-- большая или размера еженедельника?
     -- Теперь,   после   вашего   вопроса,   припоминаю,   что
небольшого. Возможно, это был журнал "Спектейтор". Но у меня не
было врем