ила жестокую ненависть
к его убийцам и, наверно, чем  только  может,  станет  помогать
отмщению  за  него.  Так  нельзя  ли  нам  повидаться  с  ней и
воспользоваться ее помощью? Это первое, что мне пришло  на  ум.
Но  тут  перед  нами встает один зловещий факт. С ночи убийства
никто и нигде не видел мисс Вернет.  Она  еще  с  вечера  точно
исчезла.  Жива ли она? Может быть, и ее постигла смерть в ту же
ночь -- вместе с другом, которого она призывала? Или ее  только
держат взаперти? Вот вопрос, на который мы должны дать ответ.
     Вы оцените, Уотсон, всю трудность положения. Нам не на что
опереться,   чтобы   требовать   вмешательства   закона.   Наше
построение покажется  фантасмагорией,  если  с  ним  явиться  к
судье.  Что  женщина  исчезла,  не  поставят ни во что, -- весь
уклад этого странного дома таков, что любой из  его  обитателей
может  неделю  не  показываться  людям  на  глаза.  А между тем
женщине, возможно, в любую минуту грозит смерть. В моей  власти
наблюдать   за   домом,  поставить  своего  человека,  Уорнера,
сторожить у ворот -- и только. Но мы же не можем дать делу идти
своим ходом. Если закон бессилен, мы должны взять риск на себя.
     -- Что же вы предлагаете?
     -- Я знаю, в какой она комнате. Туда  можно  пробраться  с
крыши  флигеля.  Мое  предложение: не попробовать ли нам с вами
сегодня ночью проникнуть в самое сердце тайны?
     Перспектива,  должен  я  признаться,   была   не   слишком
заманчива.  Старый  дом, дышащий убийством, странные и страшные
его обитатели, тайные опасности, подстерегающие приходящего,  и
то,  что  мы  сами при этом выступаем правонарушителями, -- все
это, взятое вместе, охлаждало  мой  пыл.  Но  было  в  холодных
рассуждениях Холмса нечто такое, что вы, не дрогнув, пошли бы с
ним  на  самое рискованное дело. Вы знали, что так и только так
можно найти решение задачи. Я молча пожал ему  руку,  и  жребий
был брошен.
     Но  нашему расследованию не суждено было закончиться такою
авантюрой. Было около пяти часов, мартовский вечер  уже  стелил
свои тени, когда в комнату к нам ворвался в сильном возбуждении
какой-то деревенский житель.
     -- Они  уехали,  мистер  Холмс.  С последним поездом. Леди
вырвалась, она в моем кэбе -- здесь, внизу.
     -- Превосходно, Уорнер! --  прокричал,  вскочив  на  ноги,
Холмс. -- Уотсон, пробелы быстро заполняются!
     Женщина  в кэбе была в полуобмороке от нервного истощения.
На ее  горбоносом,  исхудалом  лице  лежал  отпечаток  какой-то
недавней  трагедии.  Ее  голова безжизненно свесилась на грудь,
но, когда она подняла голову и тупо повела  глазами,  я  увидел
черные  точки  зрачков  на  серых радужных оболочках: ее опоили
опиумом.
     -- Я поджидал у ворот, как вы наказывали, мистер Холмс, --
докладывал  наш   тайный   агент,   хендерсоновский   уволенный
садовник.  --  Когда  они  выехали  в  карете, я двинул за ними
следом на станцию. Леди шла по платформе, как во сне, но, когда
они стали сажать ее в поезд, она ожила и давай отбиваться.  Они
впихнули ее в вагон. Она стала опять вырываться. Я вступился за
нее,  посадил ее в свой кэб, и вот мы здесь. Никогда не забуду,
с каким лицом глядел на меня в окно вагона этот человек,  когда
я ее уводил. Его бы воля -- не долго б я пожил на свете. Черные
глаза, лицо желтое, сам осклабился -- сущий дьявол!
     Мы  внесли  женщину  наверх, уложили на диван, и две чашки
крепчайшего кофе быстро разогнали пары опиума  и  прояснили  ее
мысли.  Холмс вызвал Бэйнса и коротко объяснил ему, как обстоит
дело.
     -- Прекрасно, сэр,  вы  мне  доставили  то,  чего  мне  не
хватало,   --   показания  свидетельницы,  --  с  жаром  сказал
инспектор, пожимая руку моему другу. -- Я ведь с самого  начала
шел с вами по одному и тому же следу.
     -- Как? Вы подозревали Хендерсона?
     -- Когда  вы,  мистер Холмс, прятались в кустах у Дозорной
Башни, я там сидел в саду на дереве и смотрел  на  вас  сверху.
Все дело было в том, кто первый добудет доказательства.
     -- Зачем же тогда вы арестовали мулата?
     Бэйнс усмехнулся.
     -- Я был уверен, что этот Хендерсон, как он себя называет,
понял,  что  попал под подозрение, и, значит, будет начеку и не
шелохнется, покуда чует над собой опасность. Вот я и  арестовал
не  того  человека  --  пусть  его  думает,  что  у  нас другие
подозрения. Я знал, что тут он, вероятно, попробует  смыться  и
даст нам возможность подобраться к мисс Вернет.
     Холмс положил руку на плечо инспектору.
     -- Вы далеко пойдете в своей профессии, -- сказал он. -- У
вас есть чутье и интуиция.
     Бэйнс покраснел от удовольствия.
     -- У  меня  всю  неделю  караулил  на  станции сотрудник в
штатской одежде. Куда бы кто из "Башни" ни поехал, он проследил
бы. Но когда мисс Вернет вырвалась, он,  видно,  растерялся.  К
счастью,   ваш   человек   ее   подхватил,   и  все  обернулось
благополучно. Мы, ясное дело, не можем  арестовать  их  без  ее
показаний, так что чем скорей мы снимем допрос, тем лучше.
     -- Она  приходит  в  себя,  --  сказал  Холмс, поглядев на
гувернантку. -- Но скажите мне, Бэйнс, кто он, этот Хендерсон?
     -- Хендерсон, -- ответил инспектор, --  это  дон  Мурильо,
известный когда-то под прозванием Тигра из Сан-Педро.
     Тигр  из Сан-Педро! Вся его история мгновенно пронеслась в
моей  памяти.  За  ним  утвердилась   слава   самого   низкого,
кровожадного   тирана,   какой   когда-либо   правил   страной,
притязающей   на   цивилизованность.   Сильный,    бесстрашный,
энергичный  --  этих  качеств  оказалось довольно, чтобы он мог
принудить устрашенный народ терпеть его мерзкие пороки чуть  не
двенадцать  лет.  Его  имя  повергало  в  ужас  всю Центральную
Америку. К концу этого срока  поднялось  против  него  всеобщее
восстание.  Но он был так же хитер, как жесток, и при первом же
слухе о надвигающихся беспорядках тайно вывез свои богатства на
пароходе с экипажем  из  своих  приверженцев.  На  другой  день
повстанцы  ворвались в пустой дворец. Диктатор, его двое детей,
его секретарь, его сокровища -- все ускользнуло от них. С этого
часа  он  исчез  из  мира,  и  в   европейской   печати   часто
обсуждалось, не скрывается ли он за той или другою личностью.
     -- Да,  сэр,  дон Мурильо, Тигр из Сан-Педро, -- продолжал
Бэйнс. -- Загляните в  справочник,  и  вы  увидите,  что  цвета
Сан-Педро  --  зеленый  и  белый,  те  же, что в нашей записке,
мистер Холмс. Он взял себе имя "Хендерсон", но я проследил  его
через   Париж,   Рим   и   Мадрид   вплоть  до  Барселоны,  где
пришвартовался его пароход в восемьдесят шестом году.  Все  это
время  его  разыскивали, чтобы отомстить ему, но только недавно
им удалось его выследить.
     -- Его нашли год  тому  назад,  --  сказала  мисс  Вернет.
Приподнявшись  на  локте,  она  теперь  напряженно  следила  за
разговором. --  Было  уже  одно  покушение  на  его  жизнь,  но
какой-то  злой  гений  ограждает его. Вот и сейчас благородный,
рыцарственный Гарсия погиб, а это чудовище вышло невредимым. Но
придет другой и третий, пока однажды не совершится над  злодеем
правый суд. Это верно, как то, что завтра встанет солнце. -- Ее
худые  руки сжались в кулаки, и страстная ненависть выбелила ее
изможденное лицо.
     -- Но как вы, мисс Вернет, оказались втянуты в  это  дело?
-- спросил Холмс. -- Дама, англичанка, вдруг вступает в заговор
убийц?
     -- Я  вступила  в  заговор,  потому что только таким путем
могли свершиться правосудие. Какое дело английскому  закону  до
моря крови, пролитой много лет назад в Сан-Педро, или до судна,
груженного ценностями, которые украдены этим человеком? Для вас
это  все равно как преступления, совершенные на другой планете.
Но мы-то знаем. Мы знаем правду, выстраданную в горе  и  муках.
Для  нас  нет в преисподней дьявола, подобного Хуану Мурильо, и
нет на земле покоя, пока его жертвы еще взывают о мести.
     -- Он, бесспорно,  таков,  как  вы  говорите,  --  вставил
Холмс.  --  Я  наслышан  о его жестокости. Но как это коснулось
лично вас?
     -- Расскажу   вам   все.   Этот   негодяй   избрал   своим
политическим   принципом   расправляться  под  тем  или  другим
предлогом с каждым, кто мог  бы  со  временем  стать  для  него
опасным  соперником.  Мой муж (да, мое настоящее имя -- сеньора
Висенте Дурандо), мой муж,  Висенте  Дурандо,  был  посланником
Сан-Педро  в  Лондоне.  Здесь мы встретились с ним, и он на мне
женился. Не было на земле человека благородней его. На мое горе
Мурильо прослышал о его даровитости, отозвал его  под  каким-то
предлогом  и  отдал под расстрел. Предчувствуя свою судьбу, муж
отказался взять меня с собой. Его земли и  все  имущество  были
конфискованы,  я  осталась  одна со своим горем и без средств к
существованию.
     Потом произошло падение тирана. Он бежал,  как  вы  сейчас
рассказывали.  Но  многие  из  тех, чью жизнь он искалечил, чьи
родные и близкие претерпели пытки и  смерть  от  его  руки,  не
примирились  с таким исходом. Они сплотились в союз, который не
распадется до тех пор, пока не сделает своего дела. Как  только
мы  разведали,  что  низвергнутый  деспот  скрывается под видом
Хендерсона, на меня возложили задачу наняться к нему на  службу
и  извещать  остальных при его переездах. Мне удалось выполнить
задачу,  получив  место  гувернантки  в  его  доме.  Он  и   не
подозревал,  что  каждый  день  садится  за  стол  с  той самой
женщиной, мужа которой  он  без  суда,  единым  росчерком  пера
послал на казнь. Я улыбалась ему, добросовестно воспитывала его
дочерей  --  и ждала своего часа. Одно покушение было сделано в
Париже и сорвалось. Мы метались туда и сюда  по  Европе,  чтобы
сбить преследователей со следа, и наконец вернулись в этот дом,
который он снял еще при первом своем приезде в Англию.
     Но  и  здесь  ждали  вершители правосудия. Понимая, что он
непременно вернется сюда, Гарсия, чей отец до Мурильо занимал в
Сан-Педро высший правительственный пост, ждал его здесь с двумя
своими верными  товарищами  --  людьми  невысокого  звания,  но
которым, как и ему, было за что мстить. Днем он едва ли смог бы
что-то сделать, так как Мурильо соблюдал всемерную осторожность
и  не  выходил  из  дому  иначе,  как  в  сопровождении  своего
сподвижника Лукаса, или Лопеса, как его  именовали  в  дни  его
величия.  Ночью,  однако, он спал один, и тут мститель мог бы к
нему подобраться. Однажды вечером, как было заранее  условлено,
я  собралась  послать другу последние указания, так как Мурильо
был всегда настороже и непрестанно менял спальню. Я должна была
проследить, чтобы входная дверь была не заперта, и зеленым  или
белым  светом  в  окне дать знать, что все благополучно или что
попытку лучше отложить.
     Но все у нас пошло вкривь  и  вкось.  Я  чем-то  возбудила
подозрение  у  Лопеса,  секретаря.  Он  подкрался  сзади и, как
только  я  дописала  записку,  набросился  на  меня.  Вдвоем  с
хозяином он уволок меня в мою комнату, и здесь они держали надо
мною суд как над уличенной предательницей. Во время суда они не
раз  готовы  были  всадить в меня нож -- и всадили бы, когда бы
знали, как потом уйти от ответа. Наконец  после  долгих  споров
они  пришли  к  заключению, что убивать меня слишком опасно. Но
они решили раз и навсегда разделаться с Гарсией.  Мне  заткнули
рот,  и  Мурильо выкручивал мне руки до тех пор, пока я не дала
ему адрес. Клянусь вам, я дала бы ему выкрутить их вовсе,  если
бы  знала, что грозило Гарсии. Лопес сам надписал адрес на моей
записке, запечатал ее своею запонкой и отправил ее  со  слугой,
испанцем  Хосе. Как они его убили, я не знаю, одно мне ясно, --
что погиб он от руки Мурильо, потому что Лопес остался  стеречь
меня.  Дорога  вьется  по  зарослям дрока, так он, должно быть,
подстерег его в кустах и там оглушил его и прикончил.
     Сперва они думали дать Гарсии войти в дом и  затем  убить,
как  будто пойманного с поличным грабителя; но потом рассудили,
что если их припутают  к  следствию  и  станут  снимать  с  них
допрос,  то  сразу  откроется,  кто они такие, и огласка вскоре
навлечет на них  новое  покушение.  А  так  со  смертью  Гарсии
преследование могло и вовсе прекратиться, потому что эта прямая
расправа отпугнула бы других от подобных попыток.
     Они  теперь  могли  бы  успокоиться,  если бы не то, что я
знала об их преступлении. Я не сомневаюсь, что моя жизнь не раз
висела на волоске. Меня заперли в  моей  комнате,  грозили  мне
всякими  ужасами,  всячески  истязали, чтобы сломить мой дух --
видите эту ножевую рану на моем плече, эти синяки по всей руке,
-- а когда я попробовала раз закричать в  окно,  мне  забили  в
горло  кляп.  Пять дней длилось это тюремное заключение, и есть
мне давали совсем мало --  только-только,  чтобы  с  голоду  не
умереть.  Сегодня к часу дня мне принесли хороший завтрак, но я
сразу поняла, что  в  него  чего-то  намешали.  Помню,  меня  в
каком-то  полусне  не  то  вели, не то несли к карете; в том же
состоянии посадили в поезд. Только, когда дернулись  колеса,  я
вдруг  поняла,  что моя свобода в моих руках. Я соскочила, меня
пробовали втащить обратно, и, если бы не пришел на помощь  этот
добрый  человек,  который  усадил  меня  в  свой кэб, мне бы не
вырваться от них. Теперь, слава Богу, им уже мной не  завладеть
никогда.
     Мы все напряженно слушали этот удивительный рассказ.
     Первым прервал молчание Холмс.
     -- Трудности  для  нас  еще  не  кончились, -- заметил он,
покачав головой. -- С полицией наше дело закончено,  начинается
работа для суда.
     -- В  том-то и суть, -- сказал я. -- Ловкий адвокат сумеет
представить это как меру самозащиты. За  ними  может  числиться
сотня  преступлений,  н6  судить  их будут сейчас только за это
одно.
     -- Ну нет! -- бойко возразил Бэйнс. -- Не так он плох, наш
закон. Самозащита -- это одно. А умышленно заманить человека  с
целью  убить его -- это совсем другое, какой бы опасности вы от
него ни страшились. Нет, нет, нам ничего не  поставят  в  вину,
когда   обитатели  Дозорной  Башни  предстанут  пред  судом  на
ближайшей сессии в Гилдфорде.
     История, однако,  говорит,  что  если  Тигр  из  Сан-Педро
получил  наконец  по  заслугам,  то это случилось еще не сразу.
Коварный  и  смелый,   он   со   своим   сообщником   ушел   от
преследователей,  зайдя  на Эдмонтон-стрит в какой-то пансион и
выйдя из него задними воротами на Керзон-сквер.
     С того дня в Англии их больше не видели. А полгода  спустя
в  Мадриде,  в гостинице "Эскуриал", были убиты в своих номерах
некий  маркиз  Монтальва  и  его   секретарь,   сеньор   Рулли.
Преступление приписывалось нигилистам, но захватить убийц так и
не  удалось.  Инспектор  Бэйнс  зашел  к  нам на Бейкер-стрит и
показал  газету,  где  описывались  темное  лицо  секретаря   и
властные  черты  хозяина,  его  магнетические черные глаза, его
косматые брови. У нас не  осталось  сомнений,  что  правосудие,
хоть и запоздалое, наконец свершилось.
     -- Сумбурное  дело,  мой  дорогой Уотсон, -- сказал Холмс,
покуривая  свою  вечернюю  трубку.  --  Вам  едва  ли   удастся
представить  его  в  том  сжатом изложении, которое так любезно
вашему сердцу. Оно раскинулось на два материка, охватывает  две
группы    таинственных   личностей   и   вдобавок   осложняется
присутствием респектабельного гостя, нашего друга  Скотт-Эклса,
привлечение   которого  показывает  мне,  что  покойный  Гарсия
обладал вкусом к интриге и развитым инстинктом  самосохранения.
Тут замечательно только то, что в дебрях всяческих возможностей
мы  с  нашим  достойным  сотрудником,  инспектором Бэйнсом, оба
цепко ухватились за самое существенное, и  это  правильно  вело
нас  по извивам кривой тропы. Что-нибудь все-таки остается, что
не совсем вам ясно?
     -- Чего ради возвращался повар-мулат?
     -- Думаю, на это нам ответит та странная  вещь  на  кухне.
Человек  этот -- неразвитый дикарь из глухих лесов Сан-Педро, и
это был его фетиш. Когда он  со  своим  товарищем  бежал  в  их
заранее  подготовленное  убежище,  где,  несомненно,  уже засел
кто-то из их сообщников, товарищ уговорил его не брать с  собой
такую  громоздкую  улику.  Но  сердце  мулата  не  могло от нее
оторваться, и на другой же день он потянулся к ней. Заглядывает
в окно, видит полисмена Уолтерса -- дом занят! Он переждал  еще
три  дня,  и тут его вера или его суеверие толкнули его сделать
новую попытку. Инспектор Бэйнс, хотя передо мной и  делал  вид,
что  недооценивает этот инцидент, на самом деле со свойственной
ему проницательностью понял все его значение и расставил мулату
ловушку, в которую тот и попался. Что-нибудь еще, Уотсон?
     -- Растерзанная птица, кровь в ведре, обугленные кости  --
вся тайна ведьминской кухни.
     Холмс улыбался, раскрывая свой блокнот на длинной выписке.
     -- Я провел целое утро в Британском музее, читая по этим и
смежным  вопросам. Вот вам цитата из книги Эккермана "Вудуизм и
негритянские религии":
     "Убежденный вудуист  никогда  не  приступит  ни  к  какому
важному  делу,  не  принеся установленной жертвы своим нечистым
Богам, дабы умилостивить их. В чрезвычайных случаях эти  обряды
принимают вид человеческого жертвоприношения, сопровождающегося
людоедством.   Обычно  же  в  жертву  приносится  белый  петух,
которого раздирают на куски живьем, или черный козел,  которому
перерезают горло, а тело сжигают".
     Как  видите,  наш  темнокожий  друг проводил обряд по всем
правилам своей религии. Да, Уотсон, дикая история,  --  добавил
Холмс, медленно закрывая на застежку свой блокнот, -- но, как я
имел уже случай заметить, от дикого до ужасного только шаг.

     Примечания

     1 До свидания {франц.).

     Перевод Н. Вольпин




     Артур Конан-Дойль. Чертежи Брюса-Партингтона

     В  предпоследнюю  неделю  ноября  1895  года   на   Лондон
спустился  такой  густой  желтый  туман,  что с понедельника до
четверга из окон нашей квартиры на Бейкер-стрит невозможно было
различить силуэты зданий на противоположной стороне.  В  первый
день  Холмс  приводил  в  порядок  свой  толстенный справочник,
снабжая его  перекрестными  ссылками  и  указателем.  Второй  и
третий день были им посвящены музыке средневековья -- предмету,
в  недавнее  время  ставшему его коньком. Но когда на четвертый
день мы после завтрака, отодвинув стулья, встали из-за стола  и
увидели,  что  за  окном  плывет  все та же непроглядная, бурая
мгла, маслянистыми каплями оседающая на стеклах, нетерпеливая и
деятельная натура моего  друга  решительно  отказалась  влачить
дольше  столь  унылое  существование. Досадуя на бездействие, с
трудом подавляя свою энергию, он расхаживал по  комнате,  кусал
ногти и постукивал пальцами по мебели, попадавшейся на пути.
     -- Есть  в газетах что-либо достойное внимания? -- спросил
он меня.
     Я знал, что под "достойным внимания" Холмс  имеет  в  виду
происшествия  в  мире  преступлений. В газетах были сообщения о
революции,   о   возможности   войны,   о   предстоящей   смене
правительства,  но все это находилось вне сферы интересов моего
компаньона.  Никаких  сенсаций  уголовного   характера   я   не
обнаружил  --  ничего,  кроме обычных, незначительных нарушений
законности. Холмс издал  стон  и  возобновил  свои  беспокойные
блуждания.
     -- Лондонский преступник -- бездарный тупица, -- сказал он
ворчливо,  словно  охотник,  упустивший добычу. -- Гляньте-ка в
окно, Уотсон. Видите, как  вдруг  возникают  и  снова  тонут  в
клубах тумана смутные фигуры? В такой день вор или убийца может
невидимкой  рыскать  по городу, как тигр в джунглях, готовясь к
прыжку. И только тогда... И даже тогда  его  увидит  лишь  сама
жертва.
     -- Зарегистрировано множество мелких краж, -- заметил я.
     Холмс презрительно фыркнул.
     -- На   такой   величественной,   мрачной  сцене  надлежит
разыгрываться более глубоким драмам, -- сказал он.  --  Счастье
для лондонцев, что я не п