о суровая
необходимость. Волею исторических обстоятельств (к чему прямо причастен
как его нынешние союзники, так и он, Сталин) они оказались в одном военном
лагере. Но Сталин ничего не забывал. Он помнил высказывания Вильсона,
Черчилля, Чемберлена, Даладье, других буржуазных деятелей о Советском
Союзе. Сейчас, когда перед союзниками возникла общая грозная опасность,
это толкнуло их друг к другу. Так бывало в истории не раз. Сталин уже в
1942 году определил свою принципиальную позицию по отношению к союзникам.
Он полагал, что положение страны, несущей на своих плечах главную тяжесть
борьбы с фашизмом, полностью оправдывает его линию на особое место в
союзе. Особое, с точки зрения его права выдвигать предложения (звучащие
как требования) о помощи. В защите интересов страны Сталин проявил себя
жестким, неуступчивым политиком, чем, впрочем, заработал себе уважение у
своих партнеров. В глазах Рузвельта, Черчилля, де Голля Сталин был умным и
жестоким диктатором. Он это знал, но не пытался изменить их впечатления.
  Кроме того, стремясь получить максимально большую помощь союзников,
особенно в военно-технической области (и надо сказать, что она
действительно была внушительной), Сталин искал пути к преодолению
идеологических разногласий. Когда в августе 1942 года, ночью, Сталин
беседовал с Черчиллем в Кремле, оба знали, что на расстоянии в несколько
кварталов от них находится Исполком Коминтерна - выразитель глубокой
классовой непримиримости к тем силам, которые олицетворял не только
Гитлер, но и британский премьер-министр. Поэтому решение Сталина
(оформленное как решение Коминтерна) о самороспуске Коммунистического
Интернационала для проницательных аналитиков не явилось неожиданным.
Сталин вновь (как и в сентябре 1939 г.) не остановился перед крупными
идеологическими "издержками" во имя конкретной цели. Его не очень
беспокоило, насколько тщателен камуфляж истинной причины. Выступая 6
ноября 1942 года на торжественном заседании, посвященном 25-й годовщине
Октября, Сталин подчеркнул, что различия в идеологии союзников не являются
помехой в военно-политическом сотрудничестве. "...Создавшаяся угроза, -
делал упор Сталин, - повелительно диктует членам коалиции необходимость
совместных действий для того, чтобы избавить человечество от возврата к
дикости и средневековым зверствам"926. Слова эти, безусловно, адресованы
фашизму. По сути, в докладе Сталиным проведена мысль, что классовая логика
в период борьбы за выживание не имеет решающего значения. К этому выводу,
и, надеюсь, навсегда, приходит человечество в наши дни.
  Судьба Коминтерна была предрешена. Весной 1943 года международная
организация коммунистов, которая после Октябрьской социалистической
революции, казалось, покроет кумачовыми стягами весь мир,
самораспустилась. Сталин, отвечая 28 мая 1943 года корреспонденту
агентства Рейтер Кингу, подчеркнул: "Роспуск Коммунистического
Интернационала является правильным и своевременным, так как он облегчает
организацию общего натиска всех свободолюбивых наций против общего врага -
гитлеризма... разоблачает ложь гитлеровцев о том, что Москва якобы
намерена вмешиваться в жизнь других государств и "большевизировать" их"927.
  Политический прагматизм Сталина, который не остановил его перед
ликвидацией Коминтерна, подтолкнул его и к налаживанию отношений с
православной церковью. Бывший семинарист дотоле не баловал вниманием
церковь. Более того, по инициативе Сталина с 1925 года не разрешалось
избирать главу Русской православной церкви. Временным главой церкви стал
Патриарший Местоблюститель митрополит Сергий. Сталин не давал согласия и
на созыв Поместного собора, что, в свою очередь, не позволяло пополнить
состав Священного Синода, который долго не функционировал. И вдруг Сталин
4 сентября 1943 года приглашает к себе на дачу председателя Совета по
делам Русской православной церкви Г.Г. Карпова. Во время беседы, в которой
приняли участие Маленков и Берия, были обсуждены вопросы роли церкви в
условиях войны. Нужно сказать, что Русская православная церковь
неоднократно вносила крупные денежные суммы на военные нужды страны,
передала крупные ценности в фонд государства. Священнослужители
использовали свое влияние для укрепления веры народа в окончательную
победу над агрессором.
  Выслушав Карпова, Сталин предложил сегодня же принять высших
священнослужителей. Уже через несколько часов у него были митрополиты
Сергий, Алексий и Николай, немало удивленные этим высоким вниманием. В
долгой беседе, состоявшейся у Сталина, было одобрено проведение Собора,
избрание патриарха, открытие религиозных учебных заведений. Верховный
Главнокомандующий, любуясь своим "великодушием", пообещал материальную
помощь, различные послабления, многозначительно поглядывая при этом на
Берию. Думаю, Сталин наслаждался невообразимой возможностью бывшего
семинариста влиять не только на судьбы высших церковных деятелей, но и
религии в целом. Справедливости ради нужно заметить, что значительная
часть обещаний, которые дал Сталин, была выполнена.
  На следующий день, 5 сентября 1943 года, "Правда" сообщила о
знаменательной (единственной до 1988 г.) встрече руководства страны с
главой церкви: "...митрополит Сергий довел до сведения Председателя
Совнаркома, что в руководящих кругах православной церкви имеется намерение
в ближайшее время созвать Собор епископов для избрания Патриарха
Московского и Всея Руси и образования при Патриархе Священного Синода.
  Глава Правительства тов. И.В. Сталин сочувственно отнесся к этим
предложениям и заявил, что со стороны Правительства не будет к этому
препятствий".
  Почему Сталин вдруг вспомнил о церкви? Думаю, по двум причинам. Первое -
Верховный Главнокомандующий оценил патриотическую роль церкви в войне и
хотел поощрить эту деятельность. Второе обстоятельство связано с
международными делами. Сталин готовился к первой встрече в верхах в конце
года в Тегеране. Он ставил перед собой цель не только добиваться ускорения
открытия второго фронта, но и увеличения объема военной помощи. Немалую
роль в этом мог сыграть Комитет помощи Советскому Союзу в Англии,
возглавляемый одним из руководителей англиканской церкви X. Джонсоном.
Сталин, получивший несколько посланий от настоятеля Кентерберийского
собора, решил сделать публичный жест, который бы свидетельствовал о его
более лояльном отношении к церкви вообще. Сталин понимал, что на Западе
этот сигнал обязательно будет замечен и вызовет благожелательную реакцию.
Не тщеславие бывшего недоучившегося семинариста двигало советским лидером,
а сугубо прагматические расчеты в отношениях с союзниками.
  Отношения с союзниками достигли своего апогея на встречах "большой
тройки". Известно, что Тегеранская (28 ноября - 1 декабря 1943 г.).
Крымская (4 - 11 февраля 1945 г.), Берлинская (17 июля - 2 августа 1945
г.) конференции были пиками военно-политического сотрудничества
государств, столь разных во всех отношениях. Может быть, эти конференции,
как и само сотрудничество в целом, уже тогда показали приоритет
общечеловеческих ценностей над классовыми и идеологическими. Решения
конференций и их роль хорошо известны. Я намерен затронуть лишь некоторые
вопросы, касающиеся отношения Сталина к проблемам, которые обсуждались на
них.
  Сталин был "домоседом". Он был готов встретиться с лидерами союзных
государств, но не желал далеко и надолго отлучаться. Черчилль и Рузвельт
предлагали местом встречи Каир, Асмэру, Багдад, Басру, другие пункты южнее
СССР. Черчилль даже рассчитывал, что Сталин согласится на встречу в
пустыне, где можно было бы, по словам английского премьера, организовать
три палаточных лагеря и совещаться в безопасности и уединении. Сталин
настоял на Тегеране, ибо, по его словам, оттуда он мог продолжать
осуществлять "повседневное руководство Ставкой". Черчилль и Рузвельт после
долгой переписки были вынуждены согласиться. Сталин, разумеется, не
сказал, что он побаивался полетов на самолете. В жизни Сталина это был
первый полет. Он сам не любил рисковать, не хотел вносить в свою жизнь
какой-нибудь элемент случайности. "Вождь" шел к зениту своей славы, и даже
сама вероятность (пусть очень незначительная) какого-либо нежелательного
события тревожила Сталина. За два дня до вылета он направил Рузвельту и
Черчиллю телеграммы аналогичного содержания:
  "Ваше послание из Каира получил. Буду готов к Вашим услугам в Тегеране 28
ноября вечером".
  Фраза "буду готов к Вашим услугам..." в устах Сталина звучит более чем
необычно. Но советский лидер хотел выглядеть джентльменом.
  Сталин сделал все для того, чтобы вопрос о втором фронте на Тегеранской
конференции был в центре внимания. Правда, встречаясь вечером 28 ноября с
Рузвельтом, они говорили о погоде в Советском Союзе, событиях в Ливане, о
Чан Кайши, де Голле, Индии, но не о втором фронте. Разговор зашел даже о
будущей политической системе в Индии, и Рузвельт неожиданно сказал, что
"было бы лучше создать в Индии нечто вроде советской системы, начиная
снизу, а не сверху. Может быть, это была бы система советов". Сталин
истолковал это по-своему и ответил, что "начать снизу - это значит идти по
пути революции"928.
  Сталин, оказавшись впервые на международной конференции за пределами
своего государства, внимательно присматривался к своим партнерам. Все для
него было внове. Черчилль его интересовал сейчас меньше; он с ним
встречался и убедился в незаурядном уме и хитрости этого политика.
Рузвельт, с его проницательными глазами, печатью усталости и болезни на
лице, чем-то ему сразу понравился. Может быть, своей откровенностью. Так,
в заключительной беседе со Сталиным 1 декабря он внешне простодушно
заявил, что не хотел бы сейчас публично обсуждать польские проблемы с
границами, т.к. на будущий год он, возможно, вновь выдвинет свою
кандидатуру на пост президента. А в Америке "имеется шесть-семь миллионов
граждан польского происхождения", и он, будучи "практичным человеком, не
хотел бы потерять их голоса". Сталину понравилась его прямота, хотя сам
маршал далеко не всегда следовал правилу: говорить то, что думает.
  Рузвельт был самым молодым среди "большой тройки" и, высказываясь первым
при открытии конференции, назвал ее участников "членами новой семьи".
Черчилль добавил, что лидеры, собравшиеся здесь, - это "величайшая
концентрация мировых сил, которая когда-либо была в истории человечества".
Рузвельт и Черчилль посмотрели на Сталина: что скажет он в эти первые
минуты конференции?
  - Я думаю, что история нас балует, - неожиданно сказал Сталин. - Она дала
нам в руки очень большие силы и очень большие возможности. Я надеюсь, что
мы примем все меры к тому, чтобы на этом совещании в должной мере, в
рамках сотрудничества, использовать ту силу и власть, которые нам вручили
наши народы. А теперь давайте приступим к работе...
  Главный вопрос о втором фронте наконец был согласован. На завтраке глав
делегаций 30-ноября Рузвельт, памятуя настойчивые вопросы-требования
Сталина на беседах в предыдущие дни, развертывая салфетку, с улыбкой
обратился к Сталину:
  - Сегодня я и г-н Черчилль на основании предложений объединенного комитета
начальников штабов приняли решение: операцию "Оверлорд" начать в мае
месяце с одновременной высадкой десанта в Южной Франции...
  - Я удовлетворен этим решением, - ответил Сталин как можно более спокойно.
- Но я тоже хочу сказать г-ну Черчиллю и г-ну Рузвельту, что к моменту
начала десантных операций наши войска подготовят сильный удар по немцам...
- Домашняя "заготовка" произвела очень благоприятное впечатление на
собеседников.
  В Декларации трех держав, подписанной Рузвельтом, Сталиным и Черчиллем 1
декабря 1943 года, говорилось: "Мы прибыли сюда с надеждой и решимостью.
Мы уезжаем отсюда действительными друзьями по духу и цели". При обсуждении
вопросов о Югославии, Турции, Финляндии, Японии, послевоенной Германии,
послевоенном сотрудничестве в обеспечении прочного мира Сталин имел свое
особое мнение. В Тегеране, как затем в Крыму и Берлине, важное место в
переговорах "большой тройки" занял "польский вопрос". На последнем
пленарном заседании, перед тем как объявить перерыв, Черчилль огласил
предложение, согласованное, видимо, с Рузвельтом:
  - Очаг польского государства и народа должен быть расположен между так
называемой линией Керзона и линией реки Одер с включением в состав Польши
Восточной Пруссии и Оппельнской провинции.
  Сталин ответил:
  - Если англичане согласны на передачу нам указанной территории
(незамерзающие порты Кенигсберг и Мемель. - Прим. Д. В.), то мы будем
согласны с формулой, предложенной г-ном Черчиллем...929
Конечно, многое из того, что говорилось на конференциях лидеров "большой
тройки", с точки зрения нравственности выглядит достаточно цинично. Но не
будем забывать, что в прошлом гармония силы и разума никогда не
достигалась в международных отношениях. Человечеству, прежде чем подойти к
рубежу, от которого началось овладение новым мышлением, потребовалось
возникновение угрозы самоуничтожения. Национальные, территориальные
ревизии опасны всегда. Сегодня - не менее, чем раньше.
  Обмениваясь своими соображениями о будущем Польши уже на Крымской
конференции, состоявшейся за три месяца до разгрома гитлеровского фашизма,
Сталин изложил давно им выношенное: "польский вопрос" является не только
вопросом чести, но также и вопросом безопасности. Вопросом чести потому,
что у русских в прошлом было много грехов перед Польшей. Советское
правительство стремится загладить эти грехи. Вопросом безопасности потому,
что с Польшей связаны важнейшие стратегические проблемы Советского
государства... На протяжении истории Польша всегда была коридором, через
который проходил враг, нападающий на Россию... Почему враги до сих пор так
легко проходили через Польшу? Прежде всего потому, что Польша была слаба.
Польский коридор не может быть закрыт механически извне только русскими
силами. Он может быть надежно закрыт только изнутри собственными силами
Польши. Для этого нужно, чтобы Польша была сильна. Вот почему Советский
Союз заинтересован в создании мощной, свободной и независимой Польши.
Вопрос о Польше - это вопрос жизни и смерти для Советского государства"930.
  Обсуждая "польский вопрос", Сталин давал понять, что для него более важной
частью является проблема правительства, а не границ. Он сразу сказал, что
согласен на линию Керзона, с отклонениями от нее в некоторых районах на
несколько километров в пользу Польши. А вот правительство... Нет. Здесь
Сталин на уступки не пойдет, хотя в начале войны именно он проявил волю к
сотрудничеству. Он помнил, как 18 августа 1941 года по его указанию
генерал-майор А.М. Василевский подписал Военное соглашение между Верховным
Командованием СССР и Верховным Командованием Польши. С польской стороны
соглашение подписал генерал-майор С. Богуш-Шишко. Было условлено, что
советская сторона берет на себя не только расходы по содержанию
создаваемой на территории СССР польской армии, но и открывает советскую
военную миссию при польском Верховном Командовании в Лондоне931. А теперь
Черчилль и Рузвельт законное правительство Польши называют "люблинским",
хотя оно уже в Варшаве и контролирует положение в стране! На всех трех
встречах "большой тройки" поднимался "польский вопрос". Но Сталин, заняв
однажды определенную позицию, гнулся, но не сдавался. Ведь именно по его
настоянию Рузвельт и Черчилль согласились на приращение территории Польши
на севере и на западе.
  В конце войны и сразу после ее окончания на Сталина навалилось так много
дел военно-дипломатического характера, что он и не ожидал. Помогал,
правда, немало здесь Молотов. Привлекали и его заместителей - А.Я.
Вышинского, С.И. Кавтарадзе, И.М. Майского, других лиц. Но часто
Верховный, памятуя о договоренностях с союзниками и своих интересах,
принимал решения сам. Его раздражало, когда Черчилль слишком часто совал
нос в дела Восточной Европы. Сюда пришли советские войска, и, считал
Сталин, приоритет в решении будущих дел принадлежит Москве. Разумеется, в
согласии с друзьями, теми антифашистскими, демократическими силами,
которые помогали и помогают ликвидировать гитлеризм.
  Сталин еще раз убедился, каким непреклонным исполнителем его воли является
Молотов. Его директива, инструкция были для наркома важнее партийного
устава. Уже после войны, где-то в ноябре 1945 года, Молотов расскажет
генералиссимусу, как 15 октября его чуть не "изнасиловал" Гарриман, но он
установку Сталина выполнил. "Вождь" вопросительно посмотрел на наркома, а
тот воспроизвел свой диалог с Гарриманом. Сталин собирался уезжать в
первый после войны отпуск, а в это время настойчиво стал проситься на
прием к нему американский посол. Сталин тогда сказал наркому:
  - Принимай сам. Я не буду. Передашь, что там им нужно.
  Так вот, говорил Молотов, пришли ко мне Гарриман и первый секретарь
посольства Пейдж. Состоялся такой разговор:
  "Гарриман. Я получил от президента для генералиссимуса телеграмму. Мне
поручено лично вручить послание и лично обсудить со Сталиным некоторые
вопросы.
  Молотов. Сталин выехал на отдых примерно на 1,5 месяца. Он, Молотов,
проинформирует Сталина о просьбе президента.
  Гарриман. Президент знает, что Сталин на отдыхе, но надеется, что его,
посла, все же примет. Речь идет о Лондонской конференции. Он, Гарриман,
готов ехать куда угодно.
  Молотов. Генералиссимус Сталин не занимается сейчас делами, т.к. находится
на отдыхе далеко от Москвы.
  Гарриман. Президент надеется, что Сталин сможет принять его.
  Молотов. Он сообщит Сталину.
  Гарриман. Президент считает, что генералиссимус заслужил отдых.
  Молотов. Все мы считаем, что Сталин должен получить настоящий отпуск.
  Гарриман. Во время физкультурного парада он обратил внимание, каким
крепким выглядел Сталин.
  Молотов. Сталин действительно крепкий человек.
  Гарриман. В кинофильме о физкультурном параде генералиссимус Сталин
выглядит очень бодрым и жизнерадостным.
  Молотов. Все советские люди рады видеть Сталина в хорошем настроении.
  Гарриман. Хотел бы получить этот фильм.
  Молотов. Конечно, получите.
  Гарриман. Мне больше нечего добавить к изложению цели своего визита.
  Молотов. Он проинформирует Сталина, который сейчас находится на полном
отдыхе.
  Гарриман. Нет необходимости говорить о важности вопроса...
  Молотов. Да, понятно
Гарриман. Он хотел бы приехать к Сталину как друг...
  Молотов. Он передаст Сталину. Но генералиссимус на отдыхе"932.
  Может быть, Гарриман вспомнил и этот эпизод, когда в своей книге
"Специальный посланник Рузвельта к Сталину" писал: "Я должен сознаться,
что для меня Сталин остается самой непостижимой, загадочной и
противоречивой личностью, которую я знал. Последнее суждение должна
вынести история, и я оставляю за ней это право"933.
  В. Павлов, записавший этот поразительный, внешне пустой диалог,
зафиксировал упорство не только Молотова, но и Гарримана. Никакие
конференции, просьбы президента не могли поколебать Молотова, превыше
всего на свете почитавшего волю "вождя". Вот так Молотов исполнял его
инструкции. О гибкости не могло быть и речи. Сталинская школа. Выслушав
этот долгий монолог наркома, Сталин вдруг сказал:
  - А может, и впрямь Гарриман хотел тогда что-то важное передать от Трумэна?
  Молотов с Берией переглянулись; они не поняли - шутит ли Сталин или
всерьез жалеет об упущенной возможности?
  Поскребышев завел несколько папок, в которых хранились материалы с
распоряжениями Сталина, касающиеся освобожденных стран. Их так много!
Недавно разыскивая нужный документ, он, Сталин, поразился их обилию. У
него свежи в памяти маневры Рюти в Хельсинки. От Коллонтай из Стокгольма
стали поступать сигналы, что финны "созрели" для выхода из войны, и вдруг
26 июня 1944 года, после приезда Риббентропа в Хельсинки, Рюти выступает с
публичным заявлением: "Я, как президент Финляндской республики, заявляю,
что не заключу мира с Советским Союзом, иначе как по соглашению с
Германской империей, и не