сосредоточивали свое
внимание на эмпирии конкретного бытия, приводя конкретные факты
вредительства, то Сталин, как всегда, все загнал в жесткую схему. В
заключительном слове 5 марта он заявил, что "есть семь пунктов, по которым
у участников Пленума нет ясности". Были среди этих пунктов и отдельные
верные суждения (например, ряд бывших троцкистов заняли правильные
позиции, и "их не следует опорочивать"), были суждения явно вождистские
(мол, надо иногда прислушиваться к голосу т.н. "маленьких людей"),
суждения "мобилизующие" ("врагов мы будем в будущем разбивать так же, как
разбиваем их в настоящем, как разбивали их в прошлом"). Сталин, любивший
простые афоризмы и всем понятные сравнения, заявил на Пленуме: "Чтобы
выиграть сражение, может потребоваться несколько корпусов. А для того,
чтобы его провалить, - несколько шпионов. Чтобы построить большой
железнодорожный мост, для этого нужны тысячи людей. Чтобы его взорвать,
нужно всего несколько человек"462. Словом, "вождь" указал на особую
опасность даже "отдельных шпионов", стимулируя тем самым повышенное рвение
к их разоблачению.
  Резолюция по докладу Сталина содержала двадцать семь категоричных тезисов.
Его карандаш придал им законченный вид:
  - осудить практику недооценки пропагандистского фронта;
- осудить практику превращения пленумов в средство парадных манифестаций;
- осудить практику кооптации и сведения выборов к пустой формальности;
- осудить практику артельности в деле распределения партийных сил;
- осудить практику бездушного отношения к судьбе отдельных членов
партии... и т.д.463
На первый взгляд трудно не согласиться с основным содержанием сталинских
постулатов, но вся беда в том, что эти декларации реально нисколько не
влияли на "судьбы отдельных членов партии", не предотвращали другие
нарушения демократических основ жизни ВКП(б). Например, за два дня до
принятия этих решений, обязывающих "осуждение бездушия", была решена
судьба Бухарина и Рыкова, а месяцем раньше был объявлен приговор Пятакову,
Радеку, Сокольникову, другим "шпионам" и "террористам", а фактически -
товарищам по партии. Для Сталина постоянный разрыв между словом и делом
стал привычным. То, что предназначалось для широкого "потребления", как
правило, выглядело более или менее респектабельно, демократично, законно.
То же, что адресовалось узкому кругу лиц, держалось в строгом секрете.
Двойная мораль, двойные стандарты, двойные подходы уже стали нормой в
сложившейся вокруг Сталина системе отношений. Особенно наглядно это
проявилось в решении судьбы Бухарина и Рыкова.
  На февральско-мартовском Пленуме 1937 года, одобрившем курс на ужесточение
борьбы с "троцкистскими шпионами и террористами", была принята резолюция
"по делу Бухарина и Рыкова", которые до Пленума еще продолжали оставаться
кандидатами в члены ЦК. Для выработки проекта постановления Пленума по
этому вопросу создали комиссию под председательством Микояна, в которую
вошли также Андреев, Сталин, Молотов, Каганович, Ворошилов, Калинин, Ежов,
Шкирятов, Крупская, Косиор, Ярославский, Жданов, Хрущев, Якир, Берия,
Эйхе, Багиров, Буденный, Чубарь, Косарев, Постышев, Гамарник, ряд других
членов ЦК (всего 36 человек)464.
  К заседанию этой комиссии Бухарин подготовил обстоятельную, страстную
записку, в которой отверг все обвинения в свой адрес. Опальный теоретик
написал и несколько писем Сталину, пытаясь убедить "вождя", что данные
против него "показания" группой арестованных "врагов народа"
инспирированы, что он никакого отношения к террористической, шпионской и
другой подобной деятельности не имеет. Бухарину удалось по "вертушке"
(которая все еще стояла в его квартире) два-три раза дозвониться до
Сталина. Сталин успокаивал:
  - Николай, не паникуй. Разберемся... Мы верим, что ты не враг. Но раз на
тебя "показывают" Сокольников, Астров, Куликов, другие двурушники, которые
признались в своем вредительстве, надо спокойно разобраться... Успокойся!
  - Как можно даже думать, что я "пособник террористических групп"! -
срывался Бухарин.
  - Спокойно, Николай, спокойно. Разберемся... - И Сталин вешал трубку.
  Объяснения Бухарина и Рыкова на комиссии, по сути, слушать не стали.
Главные "аргументы" были те же: участники "параллельного троцкистского
центра" утверждают, что Бухарин, Рыков и будущие "однодельцы" знали о
вредительской, террористической деятельности "центра" и помогали в ней.
Бухарин был в отчаянии; Рыков вел себя сдержаннее, поняв, что их
неотвратимо ждет судьба недавно расстрелянных Зиновьева, Каменева, а затем
и Пятакова, Муралова, Дробниса, Шестова и других "подлых изменников".
Именно такие эпитеты были в ходу, когда дело касалось политических
процессов. Бухарин объявил голодовку в знак протеста против чудовищно
несправедливых обвинений.
  Вечером 26 февраля, а затем утром 27 февраля Бухарину позвонил Поскребышев
и сообщил, что ему и Рыкову надо явиться на Пленум, который уже начал
работу (хотя Бухарин и Рыков еще были кандидатами в члены ЦК, их
приглашали уже не на все заседания). Кроме Уборевича и Акулова, никто не
подал им руки. Началось заседание комиссии Пленума по "делу" Бухарина и
Рыкова. Еще до доклада Ежова Сталин бросил в зал:
  - Бухарин объявил голодовку. Николай, кому ты выдвигаешь ультиматум,
Центральному Комитету? Проси прощения у него.
  - Но ведь вы собираетесь меня исключать из партии...
  - Проси прощения у ЦК.
  Бухарин, как с ним бывало не раз, не выдержал. Ему почудились в словах
Сталина проблески надежды. Однако тут же он понял, что в основе
рассмотрения его "дела" лежат материалы следствия НКВД, а его объяснение,
письменное и устное, расценивается лишь как попытка "ввести партию в
заблуждение". Сейчас можно только догадываться, что испытали Бухарин и
Рыков перед стеной не просто непонимания, а заранее запрограммированной
враждебности. У членов комиссии были данные, которые опирались на
"доказательства", "показания", полученные от уже осужденных недозволенными
способами.
  Бухарин на предложение председателя комиссии Микояна чистосердечно
признать свое участие в антигосударственной деятельности резко, с места,
ответил:
  - Я не Зиновьев и Каменев и лгать на себя не буду.
  - Не будете признаваться, - тут же зло ответил ему Молотов, - этим и
докажете, что вы фашистский наймит, они же в своей прессе пишут, что наши
процессы провокационные. Арестуем - сознаетесь!
  - В НКВД есть люди, которые, прикрываясь авторитетом партии, творят
невиданный произвол, - продолжал Бухарин.
  - Ну вот, мы тебя туда пошлем, - вмешался Сталин, - ты и посмотришь...
 
Пожалуй, знали о том, что обвинения фальшивые, лишь Сталин, Ежов и его
ближайшее окружение. Бухарин и Рыков, вся жизнь которых была как на
ладони, не могли быть врагами. Сталин почувствовал колебания членов
комиссии, ознакомившихся с письменным заявлением Бухарина, поспешил
завершить обсуждение заранее обговоренным решением. Приступили к
поименному голосованию предложения Ежова, которое гласило: "Исключить
Бухарина и Рыкова из состава кандидатов в члены ЦК и членов партии, с
преданием их суду военного трибунала, с применением высшей меры наказания
- расстрела". Но следующий же голосующий, Постышев, заявил, что он "за
исключение и предание суду, но без расстрела". Буденный, Мануильский,
Шверник, Косарев - "за исключение, суд и расстрел". Антипов, Хрущев,
Николаев, Шкирятов - "за исключение, суд без расстрела"...
  Сталин понял, что единогласного решения уже не будет, и сделал свой ход,
продумав его, как всегда, до конца:
  - Я предлагаю, - заявил он, - исключить Бухарина и Рыкова из партии, суду
не предавать, а направить это дело для расследования в НКВД.
  Сталин знал, что это равносильно чудовищному и противозаконному -
"исключить, судить, расстрелять", но внешне он выступил миротворцем, даже
"гуманистом". Возможно, у Бухарина и Рыкова после предложения Сталина
вновь затеплился слабый уголек надежды. Естественно, что после сталинского
резюме большинство членов комиссии выступали уже с облегчением:
  - Я за предложение товарища Сталина, - так заявили Крупская, Варейкис,
Молотов, Ворошилов. Иные повторили слова Постышева - Косиор, Петровский,
Литвинов: за "суд без расстрела". Но из истории не выбросишь и того, что
Косарев и Якир, ближайшие очередные жертвы беззакония, проголосовали и
после сталинского предложения за "исключение, суд и расстрел". Как видим,
ряд членов комиссии выносили еще до суда приговор; остальные изложили иное
мнение, не предрешающее, казалось бы, ужасного конца. Микоян,
председательствовавший на заседании комиссии, публично своего мнения не
высказал. После поименного опроса решили еще раз проголосовать. Теперь уже
единогласно прошло предложение Сталина:
  1. Исключить из состава кандидатов в члены ЦК ВКП(б) и членов ВКП(б)
Бухарина и Рыкова; суду их не предавать, а направить дело Бухарина и
Рыкова в НКВД;
2. Поручить комиссии в составе тт. Сталина, Молотова, Ворошилова,
Кагановича, Микояна и Ежова выработать на основе принятого решения проект
мотивированной резолюции.
  Председатель комиссии
27.02.37 г. А. Микоян465.
  Сталин понял, что нужно готовить еще один процесс. Исход его был для
"вождя" ясен.
  Бухарин и Рыков сразу же после окончания заседания, едва выйдя из зала,
были арестованы. Начались долгие тринадцать месяцев, которые отделяли
Пленум и финал трагедии Бухарина и Рыкова, а вместе с ними и многих,
многих людей, которые потенциально могли быть против единовластия "вождя".
  Остается добавить, что по "делу" Бухарина и Рыкова была принята
испещренная собственноручными поправками и вставками Сталина резолюция.
Она явилась, по существу, политической инструкцией и методологическим
ключом в подходе к аналогичным делам. Пленум не просто одобрил
теоретические тезисы Сталина об "обострении классовой борьбы" на
современном этапе, но и преподал урок, какой должна быть реакция на
"вражеские" действия. В резолюции было три пункта. Краткое их содержание
таково:
  1. На основании следственных материалов Пленум ЦК устанавливает, что тт.
Бухарин и Рыков, как минимум, знали о преступной, террористической,
шпионской и диверсионной деятельности троцкистского центра, но скрывали
это, чем и содействовали преступному делу.
  2. На основе следственных материалов НКВД, очных ставок Пленум ЦК
устанавливает, как минимум, что тт. Бухарин и Рыков знали об организации
преступных террористических групп со стороны их учеников и сторонников -
Слепкова, Цейтлина, Астрова, Марецкого, Нестерова, Родина, Куликова,
Котова, Угланова, Зайцева, Кузьмина, Сапожникова и др. и не только не вели
борьбы, но и поощряли их.
  3. Пленум ЦК ВКП(б) устанавливает, что записка т. Бухарина в ЦК ВКП(б),
где он пытается опровергнуть показания поименованных выше троцкистов и
правых террористов, является по своему содержанию клеветническим
документом.
  Учитывая сказанное и принимая во внимание, что и при жизни Ленина т.
Бухарин вел борьбу против партии и против самого Ленина (как и Рыков), все
происшедшее не является случайным или неожиданным, а посему (далее
написано рукой Сталина. - Прим. Д.В.) "исключить Бухарина и Рыкова из
состава канд. в члены ЦК ВКП(б) и из рядов ВКП(б). Передать дело Бухарина
и Рыкова в НКВД"466.
  Ни слов "товарищей", ни сокращений "тт." здесь уже нет...
  Убрать Бухарина и Рыкова сразу Сталин, однако, еще не мог. Их слишком
хорошо знали в народе и партии. Нужен был процесс, а для того чтобы
обвиняемые к нему "созрели", требовалось время.
  Сталин был незаурядным политическим Режиссером и Драматургом. В отличие от
Шекспира, сказавшего устами Гамлета: "Быть или не быть?", дилеммы у него
не было. Эту особенность его зловещей политической натуры стоит
подчеркнуть: гамлетовская дилемма касалась одного Гамлета. Сталин же решал
судьбы тысяч и миллионов людей. Так триумф "вождя" оборачивался страшной
трагедией народа.
  Решения Пленума ЦК дали чудовищный импульс. Уже в марте 1937 года в
республиках и областях прошли пленумы партийных комитетов. На них не
только излагались установки "вождя", но и докладывались первые результаты
по их выполнению. Вот, например, несколько выдержек из доклада Жданова,
сделанного им 15 марта 1937 года в Ленинграде:
  "Бухарин и Рыков, как оказалось, ничем не отличались от зиновьевцев и
троцкистов. Это одна шайка разбойников. Более позорного, более гнусного,
более отвратительного поведения, как вели себя Бухарин и Рыков, я не
припомню. Четыре дня мы добивались от них правды. Но даже искры, даже
намека на человеческое отношение к партии мы не дождались. Как с их
стороны было заявлено, что мы им не судьи". Далее Жданов решился как можно
унизительнее "выставить" Бухарина перед ленинградскими коммунистами. Мол,
его голодовка - актерский прием: "В 12 часов ночи поплотнее поел, как
следует, и до 10 утра объявил голодовку..."467
Жданову уже было что сказать и о развернувшейся в Ленинграде "работе" по
выявлению "врагов": "...на Кировской и Октябрьской железных дорогах
вскрыто 8 вредительских групп; 10 групп - на заводах города, а также в
НКВД, в ПВО, в партийном аппарате..." За короткое время во всех райкомах
были выявлены "гнезда врагов": в Выборгском районе - 13 человек,
Василеостровском - 12, Кировском - 12... всего 223 партийных работника.
"Можете представить засоренность партийного аппарата!"
Энергичными мазками Жданов продолжал рисовать картину засилья врагов в
городе - колыбели революции. Институт красной профессуры с 1933 по 1936
год выпустил 183 человека. 32 из них уже арестованы. Из 130 оставшихся
сейчас в Ленинграде - 53 выявлены как враги народа"468, - под гул
негодования продолжал один из сталинских теоретиков и практиков террора.
Такой же гул, раскаты возмущения шли по всей стране. Недоумение,
страдания, страх были, напротив, немыми, безмолвными.
  Более полувека минуло с тех пор, а боль и горечь утрат остались. Как мне
пишет К.А. Кужела, 80-летний ветеран из Перми: "Почти каждую ночь я вижу
себя, молодого, в далеком колымском лагере и каждый раз просыпаюсь от
ужаса..."



  Фарс политических "спектаклей"___________________________


  На иконописных изображениях Страшного суда, перед которым, в соответствии
с евангельским словом от Матфея, предстанут все, художники изобразили кары
за грехи земные. Разбойникам - повешение, сребролюбцам - льют в горло
золото расплавленное, блудникам и блудницам - геенна огненная,
священникам, не радевшим о стаде своем, - прямой путь в ад. Старые
богомазы изобразили и растерянного человека с распростертыми руками, не
знающего куда идти: половину жизни он жил праведно, а остальную грешил
неоглядно. Клеветники висят, за языки повешенные. Нашлось на библейских
картинах и место судьям немилостивым и неправедным; поедает их жадно
"червь неусыпающий". Однако, глядя на эти творения старых мастеров, трудно
понять, что руководило действиями судей неправедных, попирающих самое
святое - справедливость.
  Совсем иное дело с судом неправедным, который чинил расправу с бывшими и
потенциальными "оппозиционерами". Главный Режиссер судебных политических
спектаклей знал, чего хочет. Сталин ненавидел Троцкого. Но не отвергал
некоторые его методы, хотя никогда в этом не признавался. Напомню, что в
его библиотеке были практически все книги Троцкого. Одна из них -
"Основные вопросы пролетарской революции" - была близка ему по духу.
Особенно раздел "Терроризм и коммунизм", где Троцкий пишет: "Революция
требует от революционного класса, чтобы он добился своей цели всеми
средствами, какие имеются в его распоряжении: если нужно - вооруженным
восстанием, если требуется - терроризмом... Там, где он (революционный
класс. - Прим. Д.В.) будет иметь против себя вооруженный заговор,
покушение, мятеж, он обрушит на головы врагов суровую расправу. Вопрос о
форме репрессии или об ее степени, конечно, не является "принципиальным".
Террор может быть очень действен против реакционного класса, который не
хочет сойти со сцены. Устрашение есть могущественное средство
политики..."469 Конечно, Сталин, приступая к "великому очищению", скорее
всего, разделял идеи, высказанные Троцким еще полтора десятилетия назад.
Он следовал этим рецептам периода революции и гражданской войны, но
применил их, однако, когда, по его же словам, "социализм победил
полностью". Нет никакого сомнения в том, что Сталин видел в массовых
репрессиях "законный метод" диктатуры пролетариата и тогда, когда
эксплуататорских классов в стране не осталось. Ведь именно так Жданов
разъяснял установки сталинского доклада на февральско-мартовском Пленуме:
"Репрессия имеет воспитательную роль"470. Конечно, можно спросить: что
понимать под "репрессией"? Едва ли есть сомнение в том, как понимал суть
репрессий Сталин. В этой связи хотелось бы сделать одно отступление.
  Судя по многочисленным письмам, которые я получаю после своих публикаций,
среди читателей есть и такие, которые хотели бы вывести сталинские
репрессии "за скобки". Согласны анализировать все его шаги, "заслуги",
"свершения", но не хотят даже говорить о репрессиях. В лучшем случае
отсылают к Ежову, Берии и т.д. Происходит своеобразное "расслоение"
биографии: признается то, во что эти люди верят. Когда я читал тома дел с
фамилиями погибших, невинно погибших "благодаря" Сталину тысяч людей, я
как бы слышал их голоса из давно ушедшего: вечное недоумение, смертельную
тоску, отчаяние и утраченные надежды. Думаю, хорошо бы этим людям,
пытающимся обелить деспота, дать почитать эти тома. Репрессии - крайнее,
выражение диктаторского единовластия - являются апофеозом аморальности.
Сталин медленно, но неуклонно шел к тотальному террору. Но ему, человеку
злого, хитрого ума, были необходимы "оправдательные аргументы перед
партией, народом, историей. Этих аргументов у него не было. Он их
сфальсифицировал, сфабриковал, в частности с помощью политических
процессов. Сталин, дирижировавший из-за кулис этими процессами,
преследовал ясные для себя цели.
  После процесса над Зиновьевым и Каменевым 23 января 1937 года в Москве
начался так называемый процесс "семнадцати". Здесь вместе с Пятаковым,
которого Ленин назвал в своем "Письме к съезду" человеком "несомненно
выдающейся воли и выдающихся способностей", было еще шестнадцать
обвиняемых. Главная цель процесса - доказать, что Троцкий с помощью этих
людей организовывал вредительские акции, готовил реставрацию капитализма в
СССР. Процесс так тщательно "подготовили", что Пятаков, с его выдающейся
волей, красочно описывал свою встречу с изгнанником в Осло (где подсудимый
никогда не был), говорил о том, что Троцкий в своей "директиве поставил
два варианта о возможности нашего прихода к власти. Первый вариант - это
возможность прихода до войны и второй вариант - во время войны. Первый
вариант Троцкий представлял в результате, как он говорил,
концентрированного террористического удара. Он имел в виду одновременное
совершение террористических актов против ряда руководителей ВКП(б) и
Советского государства, и, конечно, в первую очередь против Сталина и
ближайших его помощников. Второй вариант, который был, с точки зрения
Троцкого, более вероятным, - это военное поражение..."471. Дальше все в
том же духе. Зиновьева и Каменева Сталин взял измором и обманом; Пятакова
и его "содельцев" - пытками.
  Еще один спектакль, так называемый процесс "двадцати одного", был особенно
тягостным. Здесь готовилась расправа над Бухариным, Рыковым, Крестинским,
Раковским, Розенгольцем, другими мучениками сталинского произвола.
  С помощью этих судилищ Сталин хотел нанести последний, сокрушающий удар по
бывшим - главным образом - сторонникам Троцкого, заклеймив их как
"оголтелую банду вредителей", занимающуюся "шпионажем, террором,
убийствами, поджогами". Троцкий был главной идейной и политической мишенью
Сталина. "Дуэль" с Троцким продолжалась. В ней не могло быть ничьей. Не
случайно, что в обвинительном заключении по делу Г.Л. Пятакова, К. Б.
Радека, Г.Я. Сокольникова и других на нескольких страницах текста Троцкий
упоминаетс