ома, который интеллектуально был
неизмеримо выше, чем его начальник, едва ли могло быть прочным. Трудно
было рассчитывать, что Ворошилов оценит Тухачевского по достоинству. Легче
было предположить, что он незаметно будет перемещен на другую, более
низкую должность. Так и произошло: Тухачевского назначили командующим
Приволжским военным округом, где он пробыл очень недолго.
  Сталин тоже не мог не признавать, что по интеллектуальному уровню,
теоретической подготовке, свежести мышления Тухачевский значительно
превосходил своего начальника. Но ведь так бывает часто. Начальнику,
полагал "вождь", не обязательно быть умнее своих заместителей. Важно вести
"линию"... Ворошилов это делать умеет. А Тухачевский... Трудно поверить
полностью тому, что докладывает Ежов... Но ведь и Троцкий в своей
"Преданной революции" намекает... В одном из своих интервью еще в Осло
"гражданин без визы" так и сказал: "В Красной Армии не все преданы
Сталину. Там меня еще помнят". А ведь Троцкий был лично хорошо знаком с
Тухачевским... Сталин, сопоставляя обрывки своих воспоминаний с докладами
Ежова, все более заставлял себя поверить, что "фашистский заговор" в РККА
не только существует, но и представляет собой грозную реальность. Тем
более что в очередном докладе Ежов сообщил наконец, что "заговорщики
сознались". Сталин имел, пожалуй, основания вспомнить строки из Псалома
тридцать седьмого Псалтыря, за знание которого он когда-то получил высшую
оценку: "И я сказал: да не восторжествуют надо мною враги мои". Именно
его, а не народа!
  Сталин приказал закрытый процесс провести быстро, без задержек. Всех
расстрелять. Кивнул на стол. Там лежал открытый номер журнала "Большевик"
со статьей М. Тухачевского "О новом полевом уставе РККА". Статью даже не
успели "выбросить" из номера, так быстро развивались события. В начале
июня 1937 года, до процесса, на Военном Совете при наркоме (через полгода
его будет уже невозможно собрать - почти все члены Совета будут
репрессированы) были заслушаны сообщения Ежова и Ворошилова о раскрытии
"подлой контрреволюционной военно-фашистской организации". В докладе
говорилось, что заговорщики действуют давно и их деятельность тесно
связана с немецкими военными кругами. Утверждалось, что заговорщики
готовили уничтожение руководителей партии и страны и с помощью фашистской
Германии намеревались захватить власть. На заседаниях Военного Совета
присутствовали члены правительства, об их ходе немедленно докладывалось
Сталину. Судьба Тухачевского и его "однодельцев" была предрешена. Менее
чем через две недели после ареста, 11 июня 1937 года, состоялся закрытый
суд. В печати о передаче дела арестованных в суд было сообщено лишь в день
процесса. А на другой день уже появилась информация о приговоре.
  Суд был в высшей степени скорым и чудовищно неправым. Начался в 9 часов
утра и вскоре после обеда завершился вынесением приговора. За судейским
столом сидели: председательствующий - армвоенюрист В.В. Ульрих,
понаторевший на этих делах, а также маршалы С.М. Буденный и В.К. Блюхер,
командармы первого ранга Б.М. Шапошников и И.П. Белов, командармы второго
ранга Я.И. Алкснис, П.Е. Дыбенко, Н.Д. Каширин и комдив Е.И. Горячев.
Судили без защитников и права обжалования, как это было предусмотрено
законом от 1 декабря 1934 года.
  Тухачевский, Якир, Уборевич, Путна, Примаков, Корк, Эйдеман, Фельдман
сидели напротив своих боевых товарищей. Все хорошо знали друг друга. Едва
ли кто из членов суда верил, что перед ними сидят "заговорщики и шпионы".
Думаю, что и у Тухачевского и его сотоварищей могла где-то шевельнуться
надежда: ведь суд, состоящий из людей, с которыми двадцать лет служили под
одними знаменами, должен прислушаться если не к зову справедливости, то
хотя бы к традициям боевого товарищества... Но совесть в то время
предельно скупо использовала свой вечный шанс. Остался он невостребованным
и на этот раз...
  На суде должен был быть и начальник ПУРККА Я.Б. Гамарник. Или в качестве
подсудимого или... члена суда. Вот что мне рассказала о последнем дне
жизни Яна Борисовича его дочь В.Я. Кочнева:
  - В конце мая отец заболел, то ли чувствовал приближение развязки, то ли
вновь его мучил приступ диабета. Он знал, как потом рассказывала мама (мне
уже было 12 лет), что 27 мая арестован Тухачевский, 29-го арестованы
Уборевич, Якир (прямо в поезде), другие военачальники, 30-го к отцу
приехал Блюхер. Они хорошо знали друг друга по Дальнему Востоку. О чем-то
долго говорили. Потом отец сказал матери, что ему предлагают стать членом
суда над Тухачевским... "Но как я могу! - воскликнул отец. - Я ведь знаю,
что они не враги... Блюхер сказал, что, если откажусь, меня могут
арестовать".
  31-го вновь ненадолго приезжал Блюхер. Затем пришли какие-то люди и
опечатали сейф отца. Ему сказали, что он отстранен от должности, а его
заместители Осепян и Булин арестованы. Отцу приказали быть дома. Как
только люди из НКВД ушли, в комнате отца мы услышали выстрел... Когда с
мамой вбежали, все было кончено.
  Кочнева, помолчав, добавила:
  - Думаю, выстрел был ответом на предложение Сталина стать членом трибунала
над своими боевыми товарищами. Больше ответить отец тогда ничем не смог.
Мать арестовали, дали ей 8 лет как жене "врага народа", а затем, в лагере,
- еще 10 лет "за содействие врагу народа". Больше я никогда не видела
матери, умершей, согласно извещению, в 1943 году в лагере. Меня направили
в детдом. По достижении совершеннолетия дали 6 лет как "социально опасному
элементу". Затем начались ссылки...
  Судьба семьи Гамарника характерна для многих, многих тысяч несчастных
родственников невинно осужденных...
  А ведь "выкорчевывание" родственников врагов началось еще в годы
гражданской войны. В своем приказе ј 903 от 30 сентября 1918 года Троцкий,
пытаясь пресечь массовый переход командиров на сторону белых, постановил:
  "Приказываю штабам всех армий Республики доставить по телеграфу члену
Реввоенсовета Аралову списки всех перебежавших во вражеский стан лиц
командного состава. На т. Аралова возлагаю принятие по согласованию с
соответствующими учреждениями необходимых мер по задержанию семейств
перебежчиков и предателей..."510 Для Сталина в 30-е годы, как и в годы
Великой Отечественной войны, это станет обычной практикой. Но какие будут
масштабы!
  Я сделал отступление, а суд был почти молниеносным. Все было решено
заранее. Ульрих связывал "военно-фашистский заговор" главным образом с
контактами подсудимых с представителями вооруженных сил Германии. Как уже
было сказано, Тухачевский в 1926 году возглавлял советскую военную
делегацию в Берлине. Якир учился на курсах генерального штаба в Германии в
1929 году. Корк был там военным атташе. Многие встречались с
представителями Германии на дипломатических приемах, маневрах, различных
переговорах.
  Одним из главных аргументов в поддержку версии "вредительства" была
концепция Тухачевского о необходимости ускоренного формирования танковых и
механизированных соединений за счет сокращения конницы. Здесь Ульриху
активно помогал Буденный. Поскольку обвиняемые не подтверждали данных на
предварительном следствии показаний, председательствующий все время
спрашивал:
  - Показания, данные вами в НКВД, вы подтверждаете? - вынуждая подсудимых
придерживаться сфабрикованной до суда версии.
  Тем более что, как теперь установлено, по отношению ко всем этим видным
советским военачальникам было применено в полном объеме физическое
воздействие.
  Наконец, еще одним пунктом обвинений было "намерение, якобы для успеха
заговора, устранение Ворошилова" (так в тексте. - Прим. Д.В.).
Тухачевский, Корк, Путна, Уборевич говорили, что они вместе с Гамарником
хотели поставить вопрос в правительстве о смещении наркома, как не
справляющегося со своими обязанностями. Откровенно высказанное желание
было расценено судом как проявление "заговорщицкой деятельности". Но по
существу дела подсудимые отвергли грязные домыслы в "шпионаже в пользу
фашистской Германии и подготовке контрреволюционного переворота". В своем
последнем слове Тухачевский, Якир, Корк, Уборевич убежденно говорили о
своей преданности Родине, народу, армии, особенно подчеркивали свою полную
лояльность "товарищу Сталину". Просили о снисхождении за возможные ошибки
и промахи в работе.
  Диссонансом на суде прозвучало последнее слово Примакова. Он полностью
подтвердил официальное обвинение, заявив, что "всех заговорщиков
объединило знамя Троцкого, их приверженность фашизму". Примаков сказал,
что он назвал следствию более 70 человек, о которых он лично знает, что
они "входили в военно-фашистский заговор". Мол, у "головки" заговорщиков
есть "вторая Родина": у Путны, Уборевича, Эйдемана в Литве есть
родственники; Якир имеет близких в Бессарабии; Эйдеман - в Америке...
Сломленный многомесячными пытками, Примаков послушно говорил то, что ему
поручили сказать следователи. Если все остальные были арестованы менее
двух недель назад и еще сохранили силу духа, то Примаков, прославленный
герой гражданской войны, находился в застенках уже более года. Именно
поэтому бывший комкор отрешенно и бесстрастно говорил чудовищные вещи,
подсказанные ему на Лубянке.
  В то время в системе НКВД задерживались следователи лишь определенного
склада: бессердечные циники и садисты, которым неведома была совесть.
Генерал армии А.В. Горбатов, прошедший сталинские круги земного ада,
вспоминал: "Я случайно узнал, что фамилия моего изверга-следователя -
Столбунский. Не знаю, где он сейчас. Если жив, то я хотел бы, чтобы он мог
прочитать эти строки и почувствовать мое презрение к нему. Думаю, впрочем,
что он это и тогда хорошо знал... До сих пор в моих ушах звучит зловеще
шипящий голос Столбунского, твердившего, когда меня, обессилевшего и
окровавленного, уносили: "Подпишешь, подпишешь!" Выдержал я эту муку и во
втором круге допросов. Но когда началась третья серия, как хотелось мне
поскорее умереть!"
В "деле" Тухачевского особенно отличился следователь по особо важным делам
Ушаков (он же Ушиминский). В своих объяснениях, которые он дал после XX
съезда комиссии по реабилитации, Ушаков писал:
  "Первым был арестован Фельдман. Он категорически отрицал какое-либо в
каком-либо заговоре участие, тем более против Ворошилова... Я взял личное
дело Фельдмана и в результате его изучения пришел к выводу, что Фельдман
связан личной дружбой с Тухачевским, Якиром и рядом других крупных
командиров... Вызвал Фельдмана в кабинет, заперся с ним, и к вечеру 19 мая
он написал заявление о заговоре с участием Тухачевского, Якира, Эйдемана и
других... Затем мне дали допрашивать Тухачевского, который уже на
следующий день сознался. Я, почти не ложась спать, вытаскивал от них
побольше фактов, побольше заговорщиков... Даже в день процесса, рано
утром, я отобрал от Тухачевского дополнительные показания об участии в
заговоре Апанасенко и других..."
Тухачевский сломался почти сразу и на "суде" вообще защищался слабо. В
одном из допросов Тухачевского участвовал сам Вышинский. Заставил
подписаться под словами: "Признаю, что виновен. Жалоб не имею". Но жалобы,
прошения о помиловании были написаны почти всеми в адрес Сталина,
Молотова, Ворошилова.
  Сотоварищи Тухачевского также прошли "энергичную" обработку: запугивание,
угрозы семьям, безграничное насилие. Во время следствия обвиняемым
внушали: только признание сохранит им жизнь...
  Перед вынесением приговора Ульрих с Ежовым побывали у Сталина. Доложили о
ходе процесса и поведении обвиняемых. Ульрих угодливо положил на стол
проект приговора. Сталин не стал смотреть его, а лишь бросил: "Согласен".
Помолчав, спросил:
  - Что говорил в последнем слове Тухачевский?
  - Говорил, гад, что предан Родине и товарищу Сталину. Просил снисхождении,
- быстро ответил Ежов. - Но сразу было видно, что хитрит, не разоружился...
  - А как суд? Как вели себя члены Присутствия?
  - Активно вел себя лишь Буденный... члены суда в основном молчали. По
одному-два вопроса задали Алкснис, Блюхер да, кажется, Белов...
  Сталину с самого начала состав суда показался подозрительным. Он тут же
распорядился "посмотреть" на этих людей внимательно. Кроме Буденного и
Шапошникова, все вскоре будут арестованы. А командарм второго ранга Н.Д.
Каширин (как и два его брата) - буквально через несколько дней... Сталин
почему-то вспомнил, как в конце гражданской войны после совещания у С.С.
Каменева, где Тухачевскому и другим командирам пришлось пережить
неприятные минуты из-за варшавской катастрофы, молодой комфронта, прощаясь
со Сталиным, немного грустно продекламировал:
  Это - голос
Моей судьбы, и он мне, словно льву,
Натягивает мышцы тетивою...
  Сталин непонимающе посмотрел на Тухачевского. Тот, улыбнувшись, добавил:
"Так сказал Гамлет после встречи с духом своего отца..." Член Военного
совета не подал и виду, что слова эти для него "темны". Пожалуй, кроме
"голоса судьбы...".
  Приговор "заговорщикам" был известен Сталину до начала суда. Он знал его
уже тогда, когда отдал распоряжение об аресте Тухачевского. На высказанные
в последнем слове обвиняемых просьбы о пощаде Сталин не отреагировал. Он
не любил, по его же словам, "миндальничать". Ночью 12 июня все были
расстреляны. Примаков тоже, хотя ему обещали за "чистосердечные признания"
сохранить жизнь.
  Жизнь человека подобна волшебной влаге, помещенной с рождения в хрупкий
сосуд. Ее самая загадочная особенность состоит в том, что она непрерывно
струится, вытекая из кувшина. Сосуд не прозрачен; можно только
догадываться, сколько осталось в нем жизненных соков... Тухачевский и его
"однодельцы" были полны жизни, планов, надежд. Но свинцовый сапог деспота
безжалостно разбил кувшины жизни этих и множества других людей, превратив
своей "стальной" пятой эти сосуды в груды обломков...
  "Шпионам и изменникам Родины нет и не будет пощады" - так была озаглавлена
передовая статья в журнале "Большевик", призванная дать своего рода
обобщенную информацию о процессе. В ней, в частности, говорилось: "Мечом
пролетарской диктатуры разгромлена еще одна банда предателей и врагов.
Тухачевскому и К?, притаившимся в рядах нашей славной Красной Армии, не
помогли ни глубокая законспирированность их преступной деятельности, ни
весь опыт маскировки разведчиков... Их конечной целью было, как отмечается
в приказе наркома обороны СССР Маршала Советского Союза тов. Ворошилова,
"ликвидировать во что бы то ни стало и какими угодно средствами Советский
строй в нашей стране, уничтожить в ней советскую власть, свергнуть
рабоче-крестьянское правительство и восстановить в СССР ярмо помещиков и
фабрикантов... Тухачевский и Кё собирались в нашей великой стране сыграть
ту же роль, какую играет Франко, презренный враг испанского народа"511.
  Но на этом расправа над военными кадрами не закончилась, а только
начиналась. Вовсю работали люди типа Мехлиса. Каждый их звонок,
телеграмма, донесение отзывались наветами, жертвами, болью. Вот, например,
две телеграммы Мехлиса тех трагических лет:
  "Москва НКО Щаденко
ПУРККА Кузнецову
Начштаба Лукин крайне сомнительный человек, путавшийся с врагами,
связанный с Якиром. У комбрига Федорова должно быть достаточно о нем
материалов. В моей записке об Антонюке немало внимания уделено Лукину. Не
ошибетесь, если уберете немедля Лукина.
  27 июля. Мехлис".
  "Товарищу Сталину. Уволил двести пятнадцать политработников, значительная
часть из них арестована. Но очистка политаппарата, в особенности низовых
звеньев, мною далеко не закончена. Думаю, что уехать из Хабаровска, не
разобравшись хотя бы вчерне с комсоставом, мне нельзя...
  28 июля. Мехлис"512.

  От всех этих разбирательств "вчерне" еще чернее представала картина
террора в армейской среде. Мехлис и подобные ему, с одобрения Сталина,
"ковали" поражения 1941 года, которые обернутся для страны новыми
миллионами жертв. Списки погибших командиров и политработников, сложивших
головы не на поле брани за свое Отечество, выглядят как неимоверно
страшный некролог, горестный и нескончаемый. А трагедия между тем
продолжалась. Был расстрелян комбриг Медведев, который под пытками дал
нужные показания на Тухачевского. Ежов, как и Ягода до него, стал заметать
следы. Вскоре пали большинство членов и Специального Присутствия, судившие
группу Тухачевского: маршал Блюхер, командармы Каширин, Алкснис, Белов,
Дыбенко... У меня есть письмо П. Дыбенко, которое тот успел послать
Сталину из Ленинграда перед арестом. Вот некоторые строки этого крика о
спасении.
  "Дорогой тов. Сталин!
  Решением Политбюро и Правительства я как бы являюсь врагом нашей Родины и
партии. Я живой, изолированный в политическом отношении, труп. Но почему,
за что? Разве я знал, что эти американцы, прибывшие в Среднюю Азию с
официальным правительственным заданием, с официальными представителями
НКИД и ОГПУ являются специальными разведчиками? В пути до Самарканда я не
был ни одной секунды наедине с американцами. Ведь я американским (так в
тексте. - Прим. Д.В.) языком не владею...
  О провокаторском заявлении Керенского и помещенной в белогвардейской
прессе заметке о том, что я якобы являюсь немецким агентом. Так неужели
через 20 лет честной, преданной Родине и партии работы белогвардеец
Керенский своим провокаторством мог отомстить мне? Это же ведь просто
чудовищно.
  Две записки, имеющиеся у тов. Ежова, написанные служащими гостиницы
"Националь", содержат известную долю правды, которая заключается в том,
что я иногда, когда приходили знакомые ко мне в гостиницу, позволял вместе
с ними выпить. Но никаких пьянок не было.
  Я якобы выбирал номера рядом с представителями посольства? Это одна и та
же плеяда чудовищных провокаций...
  У меня были кулацкие настроения в отношении колхозного строительства? Эту
чушь могут рассеять тт. Горкин, Юсупов и Евдокимов, с которыми я работал
на протяжении последних 9 лет...
  Тов. Сталин, я умоляю Вас дорасследовать целый ряд фактов дополнительно и
снять с меня позорное пятно, которого я не заслуживаю.
  П. Дыбенко"513.
  Через несколько дней командарм П. Дыбенко, член партии с 1912 года, в
октябрьские дни Председатель Центробалта, был арестован, "судим" и
расстрелян. Едва ли его следователи знали, что перед ними легендарная
личность. Когда казаки генерала Краснова готовились выступить из Гатчины
на Петроград, именно революционный матрос Дыбенко смог их
"распропагандировать" и повернуть против Временного правительства...
  Сталин на письме Дыбенко написал лишь: "Ворошилову". Ни у Сталина, ни у
наркома обороны не было желания заняться судьбой старого большевика,
которого к тому же перед смертью заставили "судить" Маршала Советского
Союза.
  Сталин, уверовав, если не в наличие, то в возможность "военно-фашистского
заговора" против него, размышлял уже над тем, кто в отсутствие
Тухачевского "мог" его возглавить. Сегодня он прочитал направленное ему
заместителем начальника ГРУ Александровским донесение, полученное из
Германии. В нем давалась оценка официальными германскими военными кругами
руководителей Красной Армии. О Тухачевском мнение Берлина его уже не
интересовало. О Блюхере почему-то писали, что он из обрусевших немцев,
подчеркивали, что он самый влиятельный и авторитетный из советских
военных. Егоров, считали германские штабисты, весьма "сильный
военачальник", обладающий "аналитическим умом". А Сталину едва ли такие
были нужны. Его больше устраивали послушность и ординарность мышления
Ворошилова и Буденного. Прогуливаясь поздно вечером по дорожкам дачи в
Кунцево, Сталин вспомнил одну деталь.
  Вскоре после того, как по его инициативе был принят 20 февраля 1932 года
Указ о лишении Троцкого и выехавших с ним лиц советского гражданства, тот
ответил открытым письмом Президиуму ЦИКа. В частности, Троцкий писал:
"Оппозиция переступит через Указ 20 февраля, как рабочий переступает лужу
по пути на завод". Письмо заканчивалось призывом: "Отстранить Сталина!".
Вскоре после этого публичного обращения Троцкий в одном из своих
выступлений заявил, что "даже на самом