оисшедшее вчера показалось ему малозначащим эпизодом. А
ведь сегодня - тяжелый день. После чествования на Политбюро весь вечер
предстоит выслушивать бесконечные панегирики и славословия в его честь.
Все будут соревноваться: кто найдет новые эпитеты, кто осветит новые
заслуги "великого вождя". Весь декабрь "Правда" печатала статьи, рапорты,
репортажи о подготовке страны к юбилею. С каждым днем вал славословия
нарастал. Приехав в Кремль, Сталин долго изучал газеты, подробно
знакомился с кипой производственных рапортов о выполненных обязательствах
в честь его 70-летия. Доклады шли из всех республик, краев, областей. Но,
пожалуй, не меньше торжествующих донесений шло из бесчисленных организаций
ГУЛАГа. Там тоже выполняли, перевыполняли и ликовали, ожидая амнистии.
Правда, докладывали не зэки, а должностные лица МВД, представлявшие своих
подопечных.
  Сталин, листая в тиши кабинета бумаги, не раз ловил себя на мысли: неужели
вся эта коленопреклоненная любовь обращена к нему? Что это? Игра
исторического случая? Фантастическое везение? Или действительно он -
редчайший самородок? Отгоняя эти, теперь уже совсем не нужные мысли,
Сталин не без торжества отмечал про себя: главное - он сильнее их всех
духом. Никто не способен так целеустремленно идти к цели, как он...
  Перелистывая страницы газет, почти полностью посвященных ему, он уже
несколько раз натыкался и на неюбилейные материалы, совпавшие с его датой.
В Болгарии шел процесс над "государственным преступником Трайчо Костовым и
его сообщниками" и почти одновременно в СССР - над группой бывших
военнослужащих японской армии, обвиняемых в подготовке и применении
бактериологического оружия. Вместе с тем печать была лишь отголоском его
планетарной славы: он знал, что в тысячах, сотнях тысяч коллективов (и не
только в нашей стране) шли и идут собрания, посвященные его юбилею.
  Почти за час до начала торжественного собрания Большой театр был полон.
Тщательно отобранные и "просеянные" люди заполнили празднично украшенный
зал. За полчаса до начала подъехал и Сталин. В комнате президиума
встреченный аплодисментами генералиссимус тепло поздоровался с Пальмиро
Тольятти, Мао Цзэдуном, Вальтером Ульбрихтом, Юмжагийном Цеденбалом,
Иоганом Копленигом, Долорес Ибаррури, Георге Георгиу-Дежем, Вылко
Червенковым, Вильямом Широким, Матьяшем Ракоши, Францишеком Юзвяком, Ким
Ду Боном, Анри Мартелем, Вилле Песси, советскими товарищами.
  Когда президиум вышел на сцену, зал никак не мог успокоиться. Овации были
долгими и бурными. Накануне Маленков показал Сталину план размещения
гостей в президиуме, но Сталин тут же внес свои коррективы. Он не пожелал
сидеть в центре. Мы знаем, что часто на съездах, пленумах, совещаниях он
садился во второй ряд, пользуясь случаем подчеркнуть свою "скромность".
Сейчас это сделать было невозможно, ведь юбиляр! Сталин сдвинул свое место
значительно правее председателя, указав карандашом, что справа от него
должен сидеть Мао Цзэдун, а слева Хрущев.
  После короткой вступительной речи Шверника, многократно прерываемой
бурными аплодисментами, как только оратор упоминал имя "вождя", начались
выступления. Весь вечер в зале звучало: "гений", "гениальный мыслитель и
вождь", "гениальный учитель", "гениальный полководец"... Только Мао Цзэдун
назвал его "великим". Может быть, в этом был потаенный смысл? Множество
ораторов сменяли друг друга на трибуне. Выступали посланцы союзных
республик, коммунистических и рабочих партий, представители молодежи,
творческих организаций. Это было концентрированное выражение "любви
народов". К концу заседания в президиуме многие устали. На фотографиях и
кадрах кинохроники того далекого дня видно, что Берия, Ворошилов, Молотов
и Микоян, явно утомленные от бесконечных вставаний и аплодисментов, думают
о чем-то своем. Возможно, один - о честолюбивых планах, другой - о долгой
опале, третий... впрочем, у каждого из них были поводы для размышлений.
Сталину было уже трудно сосредоточиться и вникать в тот обвал славословия,
который продолжался несколько часов. "Вождь", если бы знал диалоги
Платона, мог бы всерьез подумать, что ему удалось осуществить вековую
мечту человечества - создать "идеальное государство", в котором устранено
главное разрушающее начало: противоборство богатства и бедности1027.
  Действительно, в его государстве не было ни богатых, ни нищих. Он не хотел
ответить в эти часы даже себе: были ли несчастные? Были. Тысячи. Сотни
тысяч. Если точнее - миллионы. Было среди них немало полицаев, шкурников,
расхитителей, валютчиков, обыкновенных воров и грабителей. Но, пожалуй,
более половины - те, кто лишь показался опасным триумфатору и органам.
  За несколько дней до этого торжественного собрания Сталин утвердил доклад
министра внутренних дел С. Круглова о результатах очередного Особого
Совещания, заседавшего почти ежемесячно. К докладу был приложен протокол
более чем на сто человек "по делам на членов семей изменников Родины". Все
они "осуждены к ссылке в северные районы Союза ССР". Закон суров, а он
действует по закону. Поэтому кто говорит, что Сталин беспощаден? Почему на
Западе до сих пор перепевают на старый троцкистский мотив выдумки о его
жестокости? Разве не он совсем недавно одобрил представление Круглова, в
котором тот писал:
  "В исправительно-трудовых лагерях и колониях МВД в настоящее время
содержится вместе с осужденными матерями 14 170 детей в возрасте до 4-х
лет, а также 7220 беременных женщин. Это количество детей более чем в 3
раза превышает лимиты (выделено мной. - Прим. Д.В.) имеющихся в лагерях и
колониях "домов младенца". А посему предлагаю освободить этих женщин,
заменив им тюремное заключение исправительно-трудовыми работами по месту
жительства..."1028
Сталин, слушая бесконечные хвалебные речи, иногда устало откидывался на
спинку стула: бремя славы утомляло "вождя", но и обходиться без нее он уже
не мог. Генералиссимус заметно оживлялся, когда его славили стихами. Якуб
Колас, выступая от Белоруссии, прочел свое длинное стихотворение, куда
была втиснута вся биография Сталина, заканчивающееся словами:
  Ты знамя победы. Ты символ свободы.
  Ты к счастью народы ведешь.
  Живи же, учитель наш, долгие годы.
  Тебя прославляют в песнях народы,
Великий отец наш и вождь.
  Как хорошо, что он не поддался искушению уступить Маленкову, который
настойчиво поддерживал предложение группы писателей опубликовать ранние
стихи Джугашвили... "Вождь" не должен поддаваться сиюминутным соблазнам.
Откуда он мог знать, что через 30 лет человек, который тоже будет
Генеральным секретарем, удостоится Ленинской премии по литературе, не
написав ни строки "своих" сочинений!
  Бурные аплодисменты вызвало чтение стихов А. Твардовским. Сталину могли
особо понравиться слова поэта:
  Пусть весны долгой, долгой чередой,
Листву листве, цветы цветам на смену
Несут над Вашей славной сединой,
Над жизнью, в мире самой драгоценной!
  Думаю, что Твардовский говорил эти слова искренне. И в них выражение
нашего общего ослепления, веры в идолы, а не идеалы. Все были как в
религиозном экстазе, славя "вождя". Он олицетворял социализм. Веря в
"вождя", верили и в идеалы, которые, казалось, он воплощал. Степень этого
славословия равна степени унижения народа.
  Цепкая память "вождя" закладывала в "компьютерные" ячеи слова Мао Цзэдуна:
"Вождь рабочего класса всего мира"; Пальмиро Тольятти: "Обязуемся и впредь
быть верными Вашему учению"; Ким Ду Бона: "Да здравствует великий Сталин -
спаситель корейского народа"; Анри Мартеля: "Вы - гениальный теоретик и
великий революционер"; Вальтера Ульбрихта: "Честь и слава Вам, гениальному
кормчему"; Матьяша Ракоши: "Венгерские рабочие и крестьяне называют
товарища Сталина "родным отцом"... Зал оживился, когда Вылко Чер-венков
преподнес благодарственное письмо, подписанное пятью миллионами (!)
трудящихся Болгарии - почти всем взрослым грамотным населением страны.
  Семидесятилетний "вождь", отправляясь на следующий день на банкет, еще
успел прочесть в Кремле десятки телеграмм от зарубежных государственных
деятелей. Поскребышев, стоявший рядом, внимательно следил, как старческие
руки "Хозяина" откладывали в сторону один лист за другим. Закончив, встал
и, уже выходя из кабинета, вдруг обернулся к своему помощнику:
  - Кто это тебя надоумил написать о цитрусовых?
  Поскребышев не ожидал этого вопроса, смутился, но быстро ответил:
  - Суслов и Маленков порекомендовали. Читали в отделе пропаганды; сам
Михаил Андреевич смотрел.
  Сталин ничего больше не сказал и пошел к выходу. Нужны силы и на долгий
банкет с речами и бесконечными тостами. А вопрос к Поскребышеву был связан
с сегодняшней большой статьей в "Правде" его помощника "Любимый отец и
великий учитель". В одном из ее разделов говорилось, что Сталин не только
помог мичуринцам разгромить вейсманизм-морганизм, но и показал, как надо
на практике внедрять передовые научные методы. "Товарищ Сталин, занимаясь
в течение многих лет разведением и изучением цитрусовых культур в районе
Черноморского побережья", показал себя "ученым-новатором". Далее
Поскребышев писал, что можно "привести и другие примеры новаторской
деятельности товарища Сталина в области сельского хозяйства. Известна,
например, решающая роль товарища Сталина в деле насаждения эвкалиптовых
деревьев на побережье Черного моря, в деле разведения бахчевых культур в
Подмосковье и в распространении культуры ветвистой пшеницы".
  Выставка подарков, которую Сталин посмотрел глубокой ночью, впечатляла.
Здесь были экспонаты, подаренные Сталину и раньше, до юбилея. Переходя из
зала в зал, Сталин задержался у целого моря знамен от республик, областей,
предприятий. Он остановился около одного-двух, поднял полотнище: "Выше
знамя Ленина - Сталина! Оно несет нам победу!", "За Родину, за Сталина!".
Дальше около тридцати знамен только от китайского и корейского народов.
Подписи весьма впечатляющие: "Самоуправление города Саншилин преподносит
подарок спасителю человечества Генералиссимусу Сталину", "Светочу
пролетариата Генералиссимусу Сталину", "Да здравствует спаситель народов
мира Сталин!", "Спасибо Великому Сталину за освобождение нас от японского
гнета. От русского населения г. Мулин". А вот знамя 26-й стрелковой
Сталинской Краснознаменной ордена Суворова дивизии... Море позолоченного
кумача.
  Сотни картин. Живопись, графика, акварель. И. Бродский, П. Васильев, Е.
Голяховский, В. Дени, Н. Долгоруков, А. Кручина, И. Павлов, Н. Соколов, Н.
Шестопалов, другие известные мастера. Скульптуры Н. Томского, П. Кенига,
Л. Едунова. Скользя взглядом по бесчисленным ликам человека с усами,
Сталин не чувствовал себя помещенным в какой-то иррациональный,
перевернутый мир, а воспринимал это всеобщее ослепление как признание его
гениальности.
  Неторопливыми шагами "вождь" проходил мимо бесчисленных ваз, альбомов,
шкатулок, статуэток к целому арсеналу оружия - десятки подаренных
пистолетов, винтовок, автоматов... Пройдя, как сквозь строй, через
выставку подарков, Сталин не спеша, как и положено земному богу, нес свое
стареющее тело к лимузину, чтобы вновь уединиться за зубчатыми стенами...
  Весь декабрь газеты и журналы были заполнены приветствиями, юбилейными
статьями, верноподданническими излияниями. Шел процесс унижения великого
народа. Сталин считал это естественным. Да, пожалуй. Карл Каутский, давний
критик большевизма, оказался прав в отношении личности Сталина. Еще в 1931
году, когда только монтировалось здание единовластия, он не без иронии
вопрошал: "Что еще остается сделать Сталину, чтобы прийти к бонапартизму?
Вы полагаете, что дело дойдет до своей сути не раньше, чем Сталин
коронуется на царство?"1029 Все более пристально всматриваясь в то, что
было, убеждаешься: для тотальной бюрократии просто необходим хотя бы
первый консул, если нет императора. Сама бюрократическая система с
формальной демократией на фасаде не может существовать без политической
фигуры деспотического типа.
  Сталина благодарили за все сделанное народом, говорили о "великом счастье"
для советских людей, которое он им принес, на все лады расписывали все его
добродетели и благодеяния. Даже императоры не доводили до подобного
унижения свой народ. Сталин не только не пресек это унижение, но и
иниции-ровал его. Стареющий "вождь" олицетворял уже не социализм, а его
больную тень. Я столь подробно остановился на 70-летии диктатора потому,
что в этой кульминации, апогее цезаризма особенно наглядно стали видны
черты его исторической обреченности.
  После юбилея Сталин стал сдавать еще быстрее. Все время держалось высокое
кровяное давление. Но он не желал обращаться к врачам; просто не доверял
им. Еще как-то он прислушивался к советам и рецептам академика
Виноградова, но постепенно Берия внушил Сталину, что "старик
подозрителен", и пытался прикрепить к "вождю" новых врачей. Но Сталин уже
не хотел других эскулапов. Когда же он узнал, что Виноградов арестован, то
грязно выругался, но вмешиваться не стал. После устранения академика
Сталин наконец бросил курить. В остальном вел такой же нездоровый образ
жизни: поздно вставал, работал ночью. Несмотря на гипертонию, продолжал,
по старой сибирской привычке, ходить в баню. За обедом, как всегда, тянул
маленькими глотками ароматное грузинское вино, избегал лекарств. По совету
Поскребышева иногда принимал какие-то пилюли, перед едой выпивал
полстакана кипяченой воды, предварительно накапав туда несколько капель
йода. Сталин боялся доверить себя, свое здоровье врачам. Он не доверял им
так же, как не доверял никому.
  Такова судьба диктаторов. Хотя вокруг них всегда суетится множество людей,
они одиноки. Диктатор сам лишает себя нормальных, обычных человеческих
контактов; заискивание, угодничество, поддакивание, лесть, славословие
окружения лишь подчеркивают его одиночество среди толпы. Слава, власть,
могущество так отгородили Сталина от людей, что он, живя среди них, давно
утратил способность к подлинным человеческим отношениям и настоящим
чувствам. Как-то сразу подошедшая старость все чаще заставляла его
возвращаться мыслью в прошлое. В старости это самая доступная роскошь для
всех. Не исключая и старых диктаторов.
  Рядом с большим домом в Кунцево для него построили еще один, поменьше. В
одной комнате соорудили камин. Часто Сталин, выходя из кабинета,
час-полтора сидел у камина, наблюдая, как возникают и рушатся сказочные
замки из раскаленных углей, как кроваво-багровые отблески каминного
пламени отражаются на голенищах его мягких сапог. Раньше Сталин редко
предавался праздным размышлениям. Теперь его все чаще тянуло, влекло
прошлое. На днях он распорядился сделать две увеличенные фотографии
Надежды Сергеевны; одну в рамочке поставили в кабинете на столе, другую
повесили на стене в спальне. Было ли то признанием своей вины? Косвенной
или прямой? Зная теперь очень многое из того, что совершил Сталин, я почти
уверен, что раскаяния он не испытывал. Он просто мог еще раз пережить ту
холодную ноябрьскую ночь, когда произошло непоправимое. В жизни ничего
вернуть нельзя, но мысленно можно побывать в том навсегда ушедшем времени.
Диктатор уже не мог только действовать. Пришло время и воспоминаний. Он
всего достиг, но чувствовал, что все ближе подходит к той черте, из-за
которой возврата нет. Ни для кого. Для вождей - тоже.
  Может быть, он в конце жизни понял, что, победив всех, он все же проиграл?
Может быть, его пугала историческая обреченность его личной победы? Может
быть, тени тысяч погибших его товарищей, друзей, соратников, которых он
сам отправил на смерть, тронули глубоко запрятанные в его душе струны
совести? Что он видел, всматриваясь слезящимися от жара глазами в
превращающиеся в пепел угли? Зная, что писал, говорил и делал этот
человек, не могу поверить, чтобы он мог о чем-либо сожалеть. Его угнетала,
наверное, лишь беспощадность времени, которое одинаково безжалостно и к
палачам и к жертвам, с той, однако, разницей, что одних оно навсегда метит
презрением, а других выделяет вечной скорбью мучеников.
  Он, как земной бог, оглянувшись вокруг на "седьмой день творения", мог
сказать, что достиг всего: создал могучее государство, сделал послушным
великий народ, победил всех своих врагов, добился неподдельной любви
миллионов своих сограждан. Но почему его не покидает тоска? Может быть,
потому, что не получилось с мировой революцией? Или он убедился, что его
долгие кровавые социальные эксперименты не смогли в конце концов
противопоставить частному предпринимательству нечто более весомое? А
может, он увидел обреченность своих идей, основанных на насилии? Не думаю.
На Сталина это непохоже. Он просто боялся смерти. Так же как всю жизнь
боялся покушений, заговоров, диверсий. Он боялся, что после смерти станут
известны все его злодеяния. Боялся за созданное детище. Не хотел, чтобы
оно стало другим. Ибо там для него не окажется места. Как вспоминал
Хрущев, в последние годы жизни Сталин часто говорил своим соратникам: "Что
будете делать без меня? Пропадете, как котята!" Здесь он не ошибся: его
мир, его порядки, его божественный культ просуществовали совсем недолго.
  Стареющий "вождь" боялся. Его покрасневшее к концу жизни лицо (видимо, от
гипертонии), несмотря на исключительное умение напяливать на себя нужную
маску, не могло скрыть в последние годы жизни глубокой усталости, за
которой был страх. Его дочь, создавая психологический портрет отца,
писала, что, идя к своему концу, он чувствовал себя опустошенным, "забыл
все человеческие привязанности, его стал мучить страх, превратившийся в
последние годы жизни в настоящую манию преследования, - крепкие нервы в
конце концов расшатались. Но мания не была больной фантазией: он знал и
понимал, что его ненавидят, и знал почему..."1030. Его уверенность в
особом кавказском долголетии становилась все меньше после очередного
головокружения, когда его вело куда-то в сторону. Так уже было несколько
раз.
  Раньше он почти никогда не думал о своих детях. Было просто не до этого.
Он их, по сути, и не знал. Со смертью Якова исчезло куда-то вечное
раздражение, когда он слышал имя старшего сына. С Василием спокойно
разговаривать не мог. Отцу далеко не все говорили, но он чувствовал, что
его безвольный сын держится на службе лишь благодаря фамилии и
высокопоставленным покровителям-"друзьям", которые вьются пока вокруг
него. Выдумали для генерал-лейтенанта должность - "помощник командующего
ВВС Московского военного округа по строевой части", а затем назначили
исполняющим обязанности командующего ВВС округа. В июне 1948 года Булганин
уговорил его, Сталина, назначить сына командующим. Сталин понимал, что
Василия тащат наверх, чтобы угодить ему, но он только отмахнулся: "Делайте
что хотите!" Если бы Сталин был самокритичным, он бы мог сказать: дети не
получились. Но Сталин никогда не подвергал себя внутреннему суду, не
прибегал к самокритике. Хотя призывал к этому других: "Самокритика нужна
нам, как воздух, как вода... Если наша страна является страной диктатуры
пролетариата, а диктатурой руководит одна партия, партия коммунистов,
которая не делит и не может делить власти с другими партиями, - то разве
не ясно, что мы сами должны вскрывать и исправлять наши ошибки, если хотим
двигаться вперед..."1031
Дочь, та совсем от рук отбилась. После того как она ушла от очередного
мужа, отец распорядился выделить ей квартиру и фактически махнул на нее
рукой. Она иногда наезжала к нему на дачу: послушать его стариковское
брюзжание, поживиться деньгами. Сталин, который был на полном
государственном обеспечении, совал дочери пачку купюр из своего
депутатского жалованья. За последнюю четверть века он ни разу не истратил
ни рубля, не был ни в одном магазине, не знал, как живут люди на скромную
зарплату и едва-едва сводят концы с концами. Для него деньги давно стали
ничем. Зато многочисленная челядь, обслуживавшая Сталина, толк в них знала.
  Однажды, уже в начале 50-х, когда Светлана стала учиться в аспирантуре
Академии общественных наук, Сталин по