о и
постановил: "Укрепить (выделено мной. - Прим. Д.В.) кадры НКВД"504.
Критерии "укрепления" в то время были однозначными: слепое, фанатичное
исполнение воли "вождя". Люди с совестью тогда не могли уцелеть в органах.
Абакумовы, кругловы, меркуловы, ежовы, берии, кобуловы, мамуловы, рухадзе,
как и некоторые другие выдвиженцы, удержались в НКВД отнюдь не благодаря
личным достоинствам, а потому, что не обладали ими. Сама система
сложившихся отношений в условиях единовластия рождала беспринципных людей,
аллилуйщиков, подхалимов. Сталин ценил безропотность, готовность следовать
"линии", даже если она была заведомо ошибочной или преступной.
  К счастью, влияние Сталина не могло деформировать весь спектр
большевистских качеств у истинных патриотов. Приверженность
социалистическим идеалам, высокая гражданственность, предельная
самоотверженность, революционный энтузиазм и любовь к Родине большинства
советских людей не утонули в тине лжи, славословия и бюрократических
извращений того времени. Но, конечно, интеллектуальный и нравственный
потенциал народа получил бы несравненно большее развитие, если бы не
произошла народная трагедия 37-го.
  Сталин немало читал. Жаль, что в его библиотеке не было книги Х.-А.
Льоренте "Критическая история испанской инквизиции". При желании он мог бы
найти много родственных себе черт у Томаса Торквемады, генерального
инквизитора церкви, бросавшего тысячи людей в костер ради "чистоты веры".
Смерть еретиков лишь вдохновляла Торквемаду на поиски новых и новых жертв.
Но Великому Инквизитору было далеко до сталинского размаха.



  "Заговор" Тухачевского__________________________________


  Сталин любил армию, любил военных. Любил взглянуть на себя в большое
зеркало в маршальском мундире; строгость униформы с блеском золота погон
отвечала его представлению об эстетическом совершенстве. Вооруженные Силы
были предметом его особой заботы. "Вождь" всегда с какой-то внутренней
гордостью вспоминал свою военную деятельность на фронтах гражданской
войны. Он, пожалуй, больше, чем кто-либо другой (за исключением Троцкого),
бывал на фронтах.
  Сталин лично знал почти весь командный состав - от командира корпуса и
выше. Маршалы и командармы в своем большинстве были ему хорошо знакомы еще
со времен гражданской войны. Да и теперь, в конце 30-х годов, назначения
на все основные должности в РККА проходили через Сталина. "Вождь" обычно
выслушивал краткий доклад кандидата, внимательно всматривался ему в глаза,
молчал, а затем беседовал в течение 7 - 10 минут. Его интересовали военный
опыт, знание театра военных действий, взгляды будущего командира на
военное строительство в условиях технического оснащения армии. Иногда
задавал неожиданные вопросы, вроде: "Как вы оцениваете немецкие танки?",
"Нужны ли в нынешних условиях УРы (укрепленные районы. - Прим. Д.В.)?",
"Каково ваше мнение о новом полевом уставе РККА?". В конце беседы, слабо
пожимая руку взволнованного командарма (комкора или другого командира),
желал успеха на новом посту и постоянной готовности проводить в жизнь
"линию партии". И снова испытующе вглядывался в глаза человека. Ему всегда
хотелось прочитать самое важное для него: предан ли тот "товарищу Сталину"?
  Долгие часы Сталин проводил с наркомами, конструкторами, учеными,
создающими боевую технику и оружие, обычно лично осматривал новые образцы,
бывал и на испытаниях. По его инициативе проводились совещания по
различным вопросам военного строительства, на которых Сталин часто
присутствовал. Выступал редко, но своими репликами и замечаниями всегда
"доворачивал" ход обсуждения в ту или иную сторону. В 1939 году, например,
целый день провел на совещании руководящего состава работников тыла РККА,
решавшего вопросы снабжения командного и рядового состава полевой и
повседневной формой, качества обмундирования.
  Конечно, Сталин занимался всеми этими вопросами не только из любви к
военному делу. Подобно любому руководителю государственного уровня, Сталин
прекрасно понимал, что политическая власть, ее реальная сила, место страны
в мире и ее международный авторитет в огромной мере определяются - не
только экономической, но и военной мощью. Все выступления Сталина во
второй половине 30-х годов полны тревоги по поводу роста фашистской
опасности, усиления империалистической угрозы на западе и востоке. Можно
без преувеличения сказать, что в эти годы приоритетными объектами его
внимания были РККА и НКВД. И именно по линии НКВД с конца 1936 года к
Сталину стали поступать тревожные сообщения.
  Интересно, что первые симптомы коллизий между Сталиным и высшими военными
чинами уловили в Германии. Начальник Главного разведывательного управления
РККА комкор С. Урицкий еще 9 апреля 1937 года докладывал Сталину и
Ворошилову о том, что в Берлине муссируют слухи о существующей оппозиции
советскому руководству среди генералитета. Правда, успокаивал начальник
ГРУ, этому мало верят. В доказательство привел высказывания некоего Артура
Юста в "Дейче Альгемайне цайтунг": сегодня "диктатура Сталина нуждается в
исключительной опоре. В высшей степени странным было бы именно сейчас
начать потрясать устои армии. Ничто сейчас не является таким важным для
Сталина, как безусловная надежность Красной Армии"505. Похоже, что так
думал и сам Сталин, но для "безусловной надежности" стал именно "потрясать
устои армии". Тем более что сигналы об оппозиции, заговоре среди
генералитета начали поступать сразу из многих источников.
  Вначале Ежов направил Сталину записку с материалами РОВСа
(белоэмигрантской организации "Русский общевоинский союз") из Парижа. В
ней речь шла о том, что "в СССР группой высших командиров готовится
государственный переворот". В этом материале, который был, вероятнее
всего, фальшивкой или, в лучшем случае, выдумкой белоэмигранта,
утверждалось, что во главе заговора стоит маршал М.Н. Тухачевский. Сталин
передал записку Орджоникидзе и Ворошилову с резолюцией: "Прошу
ознакомиться". Следов реакции его соратников на документе обнаружить не
удалось. Скорее всего, откровенно фальшивый характер записки не произвел
впечатления на читавших, даже на Сталина, чрезвычайно мнительного и
подозрительного человека. При этом следует еще раз сказать, что Сталин
всегда очень полагался на "бумагу", на заведенное "дело", на доклады
органов НКВД. Сделаю отступление.
  Как мне рассказывал А.Т. Рыбин, работавший в то время в одном из отделов
НКВД, а затем в охране "вождя", когда Сталину устно доложили о "связях"
М.Е. Кольцова с "иностранными разведками", он не придал вначале информации
должного значения. У него в памяти была недавняя беседа с писателем,
оставившая о нем неплохое впечатление. Но когда через месяц (кому-то это
было очень нужно?!) ему положили папку с доносом, двумя свидетельствами
близко знавших Кольцова лиц, Сталин велел дать ход этому сфабрикованному
делу. Сталин не допускал, что в письменных докладах его могут обманывать,
вводить в заблуждение. Он полагал, что на это имеет право только он.
Кстати, эту особенность Сталина во всем верить "бумаге" активно
использовал Ежов, а позже и Берия. Доносы, сообщения, доклады, нередко
прямо фантастические, находили в психологии Сталина весьма благодатную
почву. Мысля категориями "врагов", "борьбы", "окружения", "заговоров",
"двурушничества", "вредительства", Сталин не сомневался в правдивости этих
докладов.
  Об исключительной подозрительности Сталина, не доверявшего даже своему
окружению, помощникам, родственникам, мне говорили многие, близко знавшие
"вождя" в пору его личного триумфа. Как рассказывал А.Н. Шелепин, Сталин
требовал от Берии особой проверки людей, охранявших его. Берия играл на
этом: периодически "находил" в окружении Сталина "шпиона" или
"террориста"; нет-нет да и сообщал о "подозрительных" сигналах, данных и
т.д. Например, однажды Берия приказал арестовать уборщика Федосеева и его
жену за подготовку "теракта". Не случайно даже гардины на окнах были
подрезаны на полметра от пола, чтобы никто не мог спрятаться. Никто не
знал, где Сталин будет спать сегодня - на диване в кабинете или в
маленьком зале, постели были заготовлены и там и тут. В комнаты Сталина
без его вызова никто, кроме Берии, входить не смел.
  Уезжая к себе на дачу в бронированном автомобиле, Сталин знал, что каждая
такая поездка - целая операция, связанная с обеспечением его безопасности.
Рядом с водителем Митрохиным сидели телохранители - либо Туков, либо
Старостин (в 40-е гг.), готовые, как и в автомобилях сопровождения,
защитить Сталина от "террористов". У "вождя" была привычка пристально
вглядываться в лица людей. Если чей-нибудь взгляд ему вдруг не нравился,
этот человек больше у него не работал. Замечу, что, хотя существуют
версии, созданные в окружении Берии, о нескольких попытках покушения на
Сталина, каких-либо документов на этот счет обнаружить не удалось.
  Владыки, постоянно ожидающие покушения, начинают подозревать всех.
Например, император Александр II, на которого было совершено несколько
нападений (и в конце концов террористы добились своей цели), стал до такой
степени подозрительным, что "однажды он выстрелил в своего адъютанта,
когда последний сделал резкое движение и царю показалось, что офицер хочет
убить его"506. Поэтому, постигая внутренний мир Сталина, нельзя не
учитывать его гипертрофированную подозрительность по отношению к другим.
Хрущев в своем докладе на XX съезде партии подчеркивал крайне болезненную
подозрительность Сталина даже к членам Политбюро. Может быть, полностью он
доверял лишь Власику и Поскребышеву. Да, пожалуй, Вале Истоминой, его
"экономке", молодой женщине, которая вскоре после гибели Н.С. Алиллуевой
пришла к нему в дом. До конца его дней она заботилась о Сталине, старалась
создать ему, насколько это возможно, домашний уют. Будучи черствым
человеком, он тем не менее не раз отмечал бесхитростную и искреннюю заботу
о нем этой женщины. В целом же маниакальная подозрительность была одной из
характернейших черт этой "господствующей личности".
  Поэтому информация, которая поступила Сталину из Чехословакии от
президента Бенеша, резко усилила подозрение к Тухачевскому. Как писали
бывший сотрудник Кальтенбруннера В. Хаген (в книге "Тайный фронт"), X.
Хегнер (в мемуарах "Рейхсканцелярия 1933 - 1945 гг."), а также У.
Черчилль, Сталин клюнул на сфабрикованный в Берлине документ о
"сотрудничестве" Тухачевского и ряда других командиров Красной Армии с
германским генералитетом. В ведомстве Канариса искусно подделали подпись
Тухачевского, оставленную Михаилом Николаевичем еще в 1926 году в Берлине
на документе о техническом сотрудничестве в области авиации с одной из
германских фирм.
  Сфабрикованный документ наводил на мысль, что Тухачевский состоит в тайной
связи с представителями германского генералитета с целью насильственного
свержения Сталина. В Берлине был разыгран спектакль с пожаром и кражей
документов, с тем чтобы они якобы попали в Прагу. О пожаре Ежов несколько
раз докладывал Сталину и Ворошилову:
  "В дополнение к нашему сообщению о пожаре в Германском военном
министерстве, направляю подробный материал о происшедшем пожаре (в ночь с
1 на 2 марта 1937 г. - Прим. Д.В.) и копию рапорта начальника комиссии по
диверсиям при гестапо...
  Генеральный комиссар государственной безопасности
Ежов".
  Бенеш, вероятно с благими намерениями, приказал препроводить документы в
Москву. Сталина это донесение очень насторожило, но он ограничился пока
лишь тем, что передал документы Ежову. За Тухачевским усилили слежку и
стали собирать "материалы". Далее события, видимо, развивались так, как их
излагает Б.А. Викторов, бывший заместитель Главного военного прокурора.
После XX съезда партии он руководил специальной группой военных прокуроров
и следователей по реабилитации невинно осужденных в годы сталинского
беззакония.
  В своих записках он вспоминает много интересных фактов. Листая дело
осужденного в 1957 году за нарушение законности следователя
Радзивиловского, Викторов обратил особое внимание на такие строки из его
показаний: "Я работал в УНКВД Московской области. Меня вызвал Фриновский
(один из замов Ежова. - Прим. Д.В.) и поинтересовался, не проходят ли у
меня по делам какие-либо крупные военные. Я ответил, что веду дело на
бывшего комбрига Медведева. Фриновский дал мне задание: "Надо развернуть
картину о большом и глубоком заговоре в Красной Армии, раскрытие которого
выявило бы огромную роль и заслуги Ежова перед ЦК". Я принял задание к
исполнению. Не сразу, конечно, но я добился от Медведева требуемых
показаний о наличии в РККА заговора. О полученных показаниях было доложено
Ежову. Он лично вызвал Медведева на допрос. Медведев заявил Ежову и
Фриновскому, что показания его вымышленные. Тогда Ежов приказал вернуть
Медведева любыми способами к прежним показаниям, что и было сделано.
Протокол с показаниями Медведева, добытыми под физическим воздействием,
был доложен наверх..."
Вскоре после этого последовали аресты Тухачевского и других
"заговорщиков". Буквально накануне Сталину доложили, что Троцкий в своем
очередном "Бюллетене оппозиции" заявил, что "недовольство военных диктатом
Сталина ставит на повестку дня их возможное выступление". Это подтолкнуло
"вождя" к решительным действиям. Но прежде чем принять окончательное
решение об аресте Тухачевского, весьма популярного в народе военачальника,
Сталин выслушал Молотова, Ворошилова, Ежова. Молотов поверил сообщениям
из-за рубежа (к слову сказать, бывший ближайший сподвижник Сталина до
конца своих дней настаивал на существовании заговора), Ворошилов не
скрывал своей давней неприязни к Тухачевскому, а Ежов хотел на этом деле
подняться еще выше. Естественно, что они были за арест "заговорщика". 24
мая Сталин после некоторых колебаний сделал еще один шаг к вершине
кровавой драмы, имевшей особо тяжелые последствия. Членам и кандидатам в
члены ЦК был направлен для голосования (опросом) документ следующего
содержания:
  "На основании данных, изобличающих члена ЦК ВКП(б) Рудзутака и кандидата в
члены ЦК ВКП(б) Тухачевского в участии в антисоветском троцкистско-правом
(так в тексте. - Прим. Д.В.) заговорщицком блоке и шпионской работе против
СССР в пользу фашистской Германии, Политбюро ЦК ВКП(б) ставит на
голосование предложение об исключении из партии Рудзутака и Тухачевского и
передаче их дела в Наркомвнудел.
  Секретарь ЦК ВКП(б) И. Сталин"507.
  Все единогласно проголосовали "за". Никто не засомневался, никто не
защитил. Военачальники, прекрасно знавшие Тухачевского с гражданской
войны, слепо, на веру приняли сообщение провокаторов, даже не попытались
выслушать самого маршала. Инерция беззакония уже была очень сильной. Ни у
кого не возникло ни желания, ни смелости поинтересоваться, что стоит за
фразой: "На основании данных, изобличающих..." Некоторые из голосовавших
шли еще дальше предложения, подписанного Сталиным. Буденный, например, на
своем бланке написал: "Безусловно "за". Нужно этих мерзавцев казнить.
25.5". Мехлис, как в большинстве подобных случаев, несколько раз
подчеркнул свое "за". Ни Ворошилов, ни Егоров, сослуживцы Тухачевского, ни
Хрущев, ни Микоян, осудившие впоследствии этот акт беззакония, не нашли в
себе мужества, чтобы не написать это роковое "за". Во время всех этих
процессов о шансах совести все как будто забыли... И вновь - в который
раз! - Сталин оставил свой бланк голосования незаполненным. То ли он себя
полностью отождествлял с Политбюро, то ли заботился о том, чтобы в истории
осталось меньше его темных следов? А может быть, Сталин уверовал, что
останется в нашей истории навсегда святым и неприкасаемым?
  Тухачевского Сталин знал давно, с гражданской войны. Знал, как тот умело
командовал 5-й армией. Помнил о приказе Реввоенсовета Республики от 28
декабря 1919 года, в котором говорилось:
  "Награждается Почетным Золотым Оружием командующий 5-й армией тов. Михаил
Николаевич Тухачевский за личную храбрость, широкую инициативу, энергию,
распорядительность и знание дела, проявленные им при победоносном шествии
доблестной Красной Армии на Восток, завершившемся взятием гор. Омска"508.
  Прохаживаясь вдоль стола в своем кабинете, Сталин размышлял о
противоречивости бытия. Еще несколько дней назад, накануне решения ЦК об
аресте Тухачевского, он пригласил Молотова, Кагановича, Ворошилова,
Чубаря, Микояна на спектакль Узбекского государственного музыкального
театра "Фархад и Ширин" по поэме Алишера Навои. Все сошлись во мнении, что
спектакль являет собой яркое выражение роста социалистической культуры.
Открывая утром "Правду", Сталин с удовлетворением читал о новых и новых
достижениях советских людей. В конце мая полярники во главе с О.Ю. Шмидтом
высадились на Северном полюсе и оборудовали дрейфующую станцию. В
ближайшее время откроется первый съезд советских архитекторов (пора,
наконец, строить города и села, достойные времени). Хотя эта область -
математика - исключительно далека от него, но, видимо, работы академика
И.М. Виноградова действительно прославляют советскую науку, раз так о нем
пишут... Даже маленькое сообщение о снижении цен на туалетное мыло на 15%
не могло не радовать. Как правильно пишет неизвестный ему поэт: "Страна на
марше..." Но маршу этому мешают, пытаются не просто "сбить ногу", а
остановить поток, во главе которого идет он. Такие, как Тухачевский,
опасны не только для него, Сталина, но и для страны. "Сколько волка ни
корми..." Дворянскую кровь не заменить пролетарской. Вот сейчас, на 12
ночи он вызвал Ежова: пусть доложит о ходе следствия по делу Тухачевского.
  Слушая Ежова, доложившего о допросах М.Н. Тухачевского, И.Э. Якира, И.П.
Уборевича, А.И. Корка, Р.П. Эйдемана, Б.М. Фельдмана, В.М. Примакова, В.К.
Путны, Сталин думал о самом молодом из всех пятерых Маршалов Советского
Союза. С одной стороны, "вождь" всегда отдавал должное высокой
профессиональной подготовке Тухачевского, его оригинальному
стратегическому мышлению, несомненному таланту теоретика. А с другой -
Сталин с гражданской войны сохранил где-то в душе недоверие к "буржуазным
военспецам", недолюбливал маршала за независимость и смелость суждений,
знал о довольно натянутых отношениях Тухачевского с Ворошиловым. Вспомнил
и записку Гамарника на его, Сталина, имя, в которой начальник Главного
политуправления РККА писал:
  "Только сейчас, перед самым своим отъездом, получил копию письма тов.
Тухачевского на Ваше имя о военных советах округов и поэтому не имею
возможности подробно изложить соображения по поставленному им вопросу.
Тов. Тухачевский, соглашаясь в записке с оставлением военных советов
округов, предлагает вывести из их состава начпуокров...
  Считаю предложение тов. Тухачевского абсолютно неправильным и вредным как
для мирного, так и особенно для военного времени.
  Я. Гамарник".
  Тогда Сталин поддержал Гамарника. Вспомнил еще более раннюю докладную
записку Тухачевского, которую ему показал Ворошилов. В ней первый
заместитель наркома обороны давал определения таким категориям военной
науки, как "глубокий маневр", "фронтальный удар", "обход фланга",
"встречный бой", и другим. Тухачевский вновь ставил вопросы о разработке
теории "маневренной войны" в эпоху широкой моторизации, ускорения
технического перевооружения армии и т.д. Сталин молча выслушал несогласие
Ворошилова с "теоретизированием" Тухачевского, которому нарком хотел
ответить специальным письмом. В архиве оно сохранилось. Заканчивалось
письмо такими словами:
  "Я советую Вам возможно скорее покончить с Вашими чрезмерными
литературными увлечениями и все свои знания и энергию направить на
практическую работу. Это принесет немедленную и ощутимую пользу тому делу,
на которое мы с Вами партией поставлены...
  С комприветом
К. Ворошилов"509.
  Нарком обороны болезненно реагировал на теоретические изыскания
Тухачевского, еще больше подчеркивающие низкую образованность Ворошилова,
тяготевшего к старым, консервативным формам военного строительства.
Поэтому положение первого заместителя нарк