мольную сонату Шопена. Это не
случайность. Сделано очень тонко: передается не просто траурный марш - это
было бы слишком откровенно, - а бемольная соната. Не всякий знает, что в
ней-то и содержится этот марш. А это - не случайность"393.
  Такая "сверхбдительность" в отношении "врагов народа" порождалась прежде
всего нагнетанием атмосферы заговоров, вредительства, диверсий. Для тех,
кто зависел от Сталина, проявление подобной "бдительности" было одним из
способов сохранить должность и... жизнь. В этих условиях, например,
сек-ретарь Свердловского обкома партии Кабаков усмотрел "вредительство" в
другом: "Мы обнаружили, - говорил он на Пленуме, - что в одном ларьке
покупки обертывают докладом Томского (покончившего к этому времени с собой
и объявленного "врагом народа". - Прим. Д.В.). Мы проверили и обнаружили,
что торгующие организации закупили порядочное количество такой литературы.
Кто может сказать, - "проницательно" вопрошал Кабаков, который сам скоро
станет жертвой, - что эту литературу используют только для обертки?!"394
Заталкивание правды в прокрустово ложе сталинских схем создавало духовные
условия для утверждения культового вождизма. "Темные стороны", "темные
пятна", "мрачные замыслы", "коварные планы" могли быть только у
троцкистов, зиновьевцев, бухаринцев - всех, кто выступал "против народа".
Человек, который распознал, разгромил всю эту "нечисть", - прозорлив,
проницателен, мудр, велик.
  Тогу вождя, пусть и не пурпуровую, а в виде скромной красноармейской
шинели, Сталин не смог бы надеть, не установив господства над
умонастроениями, сознанием людей. Он понимал, что нужно подкреплять веру
во всемогущего вождя и стимулировать энтузиазм, шире пропагандируя
достижения, объясняя неудачи главным образом "происками врагов и
вредителей". И это приносило успех. Энтузиазм был неподдельный.
Подвижничество - часто жертвенным. Люди искренне требовали смерти, суровой
кары изменникам. Даже Алексей Стаханов писал: "Когда в Москве происходил
процесс сначала Зиновьева-Каменева, потом Пятакова и его банды, мы
немедленно потребовали, чтобы их расстреляли. В нашем поселке даже те
женщины, которые, кажется, никогда политикой не занимались, и те сжимали
кулаки, когда слушали, что пишут в газетах. И стар, и млад требовал, чтобы
бандитов уничтожили..."395
Вырастали поколения, в основе убеждений которых была глубокая вера в
правильности всех шагов "великого вождя". Мало кто задумывался, что этой
вере очень недоставало знания правды. К ней мы приходим лишь сегодня.
Когда ныне реабилитированы практически все политические противники
Сталина, совсем по-иному предстает и вся внутрипартийная жизнь, борьба тех
лет. Шла борьба за лидерство, за определение путей и методов строительства
новой жизни. Некоторые ошибались. Взгляды многих отличались от принятых
партией. Но врагов, какими изображал их Сталин, было очень мало. Однако
инакомыслие представлялось Сталиным наихудшей разновидностью вражеской
деятельности. Отсутствие, дефицит правды создали предпосылки для эскалации
цезаристских шагов Сталина. Малейшее подозрение, только подозрение, могло
вырасти в обвинение с трагическим финалом. 4 августа 1938 года Ворошилов,
например, направил Сталину статью М. Кольцова с запиской следующего
содержания:
  "Тов. Сталину.
  Посылаю статью т. Кольцова, которую он так давно обещал. Прошу посмотреть
и сказать, можно ли и нужно ли печатать. Мне статья не нравится.
  К. Ворошилов"396.
  Сталин резолюции на записке не оставил, однако отдал распоряжение
внимательно "разобраться с Кольцовым", за которым уже следили. И этого
было достаточно: дело кончилось трагедией известного журналиста и
писателя... Даже Цезарь не проявлял такой воинственной нетерпимости и
беспощадности.
  Кстати сказать, Сталин очень часто обходился без резолюций. Я просмотрел,
наверное, не одну тысячу документов, адресованных лично ему: о выполнении
народнохозяйственных планов, ходе сева, выселении целых народов,
исполнении приговоров, перемещениях руководящего состава, строительстве
военных заводов; расшифрованные телеграммы разведорганов, переводы статей
из буржуазной печати, личные письма "вождю", различные "прожекты", с
которыми к нему обращались изобретатели и просто одержимые маниакальной
идеей люди. И множество других. По моим подсчетам, Сталин ежедневно
рассматривал 100 - 200 документов самого разного объема. От одной страницы
до фолиантов. В большинстве случаев он просто расписывался: "И. Ст." или
"И. Сталин". Поскребышев до доклада прикреплял квадратик чистой бумажки с
уже подготовленным возможным вариантом решения и фамилией исполнителя.
Часто "вождь", соглашаясь с проектом решения, ставил свою подпись на этом
крохотном листке, нередко судьбоносном для очень многих людей, а порой,
передавая своему помощнику бумаги, отдавал отложенную отдельно стопку
документов и коротко бросал: "Согласен". Это значило, что, хотя здесь нет
его резолюции, он не возражает против предложенного решения вопроса.
Сталин редко писал длинные резолюции, и они не отличаются ни остроумием,
ни оригинальностью. Той, которой мог поразить, например, маршал Р.Я.
Малиновский. Вспоминается случай, когда один полковник вскоре после войны
(не буду называть его фамилию) обратился с письмом к министру обороны:
зимой полковник по своему головному убору (папахе) отличается от остальных
офицеров. А летом все, и полковники и не полковники, носят одинаковые
фуражки. Надо как-то и в этом случае "выделить" полковников... Резолюция
Малиновского была лаконична:
  "Разрешить этому полковнику, в порядке исключения, и летом ходить в
папахе".
  Однажды Мехлис в конце разговора со Сталиным подал тому несколько
листочков отпечатанного текста:
  - Что это?
  - Один историк мне рассказал, как генерал Драгомиров оценивал своих
подчиненных. Показалось забавным. Для разрядки, Иосиф Виссарионович,
как-нибудь посмотрите, - изобразил улыбку Мехлис.
  Сталин тут же, едва вышел его любимец, перелистал три-четыре страницы и,
что с ним никогда не бывало, расхохотался. Один, в кабинете. Поскребышев,
зашедший с очередной папкой к Сталину, растерялся и не мог ничего понять,
пока "Хозяин" не сунул ему эти листки.
  Генерал Драгомиров, блестяще образованный, русский интеллигент, крупный
ученый, одно время, в конце прошлого века, командовал Киевским военным
округом. Ежегодно ему представляли на утверждение около тридцати
аттестаций на генералов, находившихся в его подчинении. Драгомиров,
написавший многие свои книги афористичным, сочным языком, остался верен
себе и в этом рутинном деле. Вот некоторые выводы из аттестаций,
собственноручно написанные командующим. Генерал-лейтенант Донатович: "Был
конь, да уездился". Генерал-лейтенант Плаксин: "Отличный начальник
дивизии, будет таким же корпусным, если Бог веку даст". Генерал-лейтенант
Зегелер: "Усерден, болезнен. Более претензий, нежели содержаний".
Генерал-лейтенант Засс: "Мягок, чтоб не сказать слаб. В умственном
отношении скромен". Генерал-майор Отфиновский: "Давно по дряхлости
нуждается в покое". Генерал-майор Воинов: "Настойчив, мягок,
симпатично-вкрадчив, тактичен. К нежному полу прилежен". Генерал-лейтенант
Сулин: "Исполнителен, энергичен, знает дело отлично. Пылок не по годам".
Генерал-майор Бергер: "В мирное время бесполезен, а в военное время будет
вреден".
  Насмеявшись, Сталин походил по ковровой дорожке своего огромного кабинета,
сел за стол и на очередной бумаге начертал: "И. Ст.". Никакого юмора и
шутовства...
  Сталинский цезаризм, культовый вождизм складывался на основе растущей
централизации власти. Анализируя документы, на которых наложены резолюции
Сталина, убеждаешься, что часто еще до рассмотрения этих вопросов высшими
государственными и правительственными органами власти все было
предопределено. Резолюции Сталина было достаточно, чтобы ее оформили затем
как указ, постановление, распоряжение. Одновременно в обществе сложилось
мнение: все, что решалось успешно, творчески, новаторски, тут же
приписывалось "мудрому руководству товарища Сталина"; все, что было
связано с отставанием, невыполнением планов, головотяпством, бюрократией,
косностью, нехватками, объяснялось "происками троцкистов, двурушников,
диверсантов, шпионов, вредителей" и т.д. Повторение изо дня в день этих
"истин" исподволь формировало мировоззрение многих людей, в котором
"вождю", новому цезарю, отводилось, конечно, решающее место во всей нашей
жизни.
  Сталин действовал в соответствии со своим, во многом глубоко ошибочным
представлением о социализме и путях его построения. Идеал, модель, контуры
социализма он видел иначе, чем Ленин и многие его соратники. А видел иначе
не потому, что не понимал ленинской концепции. Нет. Он смотрел на
социализм по-другому потому, что в центре этой концепции давно уже отвел
место себе, "вождю на все времена". Вот он, современный цезаризм! Этот
деформированный насилием образ социализма, при сохранении многих внешних
атрибутов нового общества, был далеко не ленинским. Во главе его стоял
"вождь", который хотя и не держал скипетр, но с его необъятной властью не
мог сравниться ни один монарх. Централизация власти привела к тому, что
сердцевиной политической системы стал один человек. Так сформировался
цезаризм - единовластие, диктатура одного лица.
  Эпизодически Сталин делал "знаки", "жесты", подавал "сигналы", с помощью
которых хотел убедить партию, массы в том, что он против своего
прославления, славословия, идолопоклонства. С полной уверенностью можно
сказать, что эти "протесты" были тонко рассчитаны на публику. В его
архиве, например, имеется такое письмо.
  "Тов. Андрееву (Детиздат ЦК ВЛКСМ) и Смирновой (автору "Рассказов о
детстве Сталина").
  Я решительно против издания "Рассказов о детстве Сталина". Книжка
изобилует массой фактических неверностей... Но не это главное. Главное
состоит в том, что книжка имеет тенденцию вкоренить в сознание советских
детей (и людей вообще) культ личностей, вождей, непогрешимых героев. Это
опасно, вредно. Теория "героев" и "толпы" есть не большевистская, а
эсеровская теория... Народ делает героев - отвечают большевики...
  Советую сжечь книжку.
  16 февраля 1938 г. И. Сталин"397.
  Написанное четким почерком письмо рассчитано на еще большее прославление
Сталина. Кто может теперь сказать, что Сталину чужда скромность? Но здесь
есть и другая сторона: "вождь" никогда не любил вспоминать свое детство.
Оно у Сталина ассоциировалось с такой глубокой пропастью по сравнению с
той вершиной, где он находился сейчас, что у него как бы кружилась голова.
Да и зачем людям знать, что он был такой же, как все? Пусть знают, какой
он сейчас.
  Сталину больше нравилось, когда о его скромности говорили другие. На
февральско-мартовском Пленуме ЦК 1937 года в выступлении Мехлиса есть
фрагмент: "Мне товарищ Сталин прислал еще в 1930 году в "Правду" такое
письмо. Позволю его зачитать без его разрешения.
  "Тов. Мехлис!
  Просьба пустить в печать прилагаемую поучительную историю одного колхоза.
Я вычеркнул в письме слова о "Сталине" как "вожде партии", "руководителе
партии" и т.д. Я думаю, эти хвалебные украшения ничего, кроме вреда, не
дают (и не могут дать). Письмо нужно напечатать без таких эпитетов.
  С ком. приветом И. Сталин"398.
  Такие "реплики" служили лишь для муссирования живучих легенд об
"исключительной скромности товарища Сталина", чуждого-де какого-либо
тщеславия. Сталин знал, что Мехлис поймет его письмо "как надо" и
использует соответственно. Кстати, Мехлис на Пленуме именно так и обыграл
его.
  Культовый вождизм питался и тем обстоятельством, что, например, к
трагическому 1937 году Сталин был во главе страны уже целых пятнадцать
лет! Так уж произошло, что Ленин не успел в деталях разработать механизм
ротации, периодической смены одних руководителей другими. Хотя, как уже
говорилось ранее, в последних работах Ленина содержались важные идеи
постоянного обновления центральных органов государственной власти,
руководства в партии. Сталин их просто не "заметил". Партия, сотрясаемая в
20-е годы внутренней междоусобной борьбой, постоянно раздуваемой генсеком,
не смогла решить этот вопрос в духе ленинских идеалов. Мы об этом почти не
говорим. Однако ясно, будь более сильны в партии демократические начала,
традиции, более глубокое понимание опасности цезаристских тенденции, она
могла (и должна была!) не допустить подобного. А Сталин времени не терял.
С каждым годом его положение становилось все прочнее. Постепенно с
политической арены убирались его самые опасные противники; когда Сталин
добился к середине 30-х годов единовластия, он, естественно, и не думал
создавать и отлаживать демократический механизм передачи власти от одного
руководителя к другому. Никто уже не мог, разумеется, даже поставить
вопрос о сроках пребывания генсека на посту.
  Сейчас много спорят и пишут, что могло бы произойти в нашей истории,
выполни XIII съезд партии волю Ленина. В этой связи хотелось бы сделать
одно замечание. История не запрограммирована. Мы можем давать научный
прогноз на 2000 год, можем пытаться представить и более далекую
перспективу. Но как реализуется предвидение, с точностью никто сказать
ничего не может. Поэтому часто свершившееся кажется нам неизбежным, а
потому и закономерным. А в действительности это лишь одна из многих
реализованных возможностей. То, что Сталин остался у власти, -
историческая реальность, но она не была неизбежной. Кажется, зачем гадать
по поводу того, чего не произошло, не случилось? Почему люди всегда
возвращаются к былому, прошлому и ищут, как выразился однажды Ключевский,
то место, за которое они "запнулись"? Мы всегда хотим постичь корни,
генезис былых ошибок, просчетов, промахов. Обычно они в истории
оплачиваются слишком дорогой ценой. Поэтому сегодня можно утверждать, что,
если бы пребывание Сталина на посту генсека было определено конкретным
уставным сроком, культового уродства почти наверняка бы не было. Хотя,
разумеется, сроки пребывания первого лица партии и государства на высшем
посту - не единственное условие, гарантия народовластия.
  В многочисленных письмах, полученных мною, есть и такие, где говорится,
что-де, "не будь Сталина, кто знает, выжили бы мы или нет?", "кто может
сказать, как повернулась бы война без Сталина?". Мол, "в трудное время
выживания социализма нужен был такой сильный человек, как Сталин". Эти
вопросы-размышления поставлены конкретными людьми, просто я не называю их
фамилий. Но, впрочем, можно назвать хотя бы одну. П.А. Молодцов из
Череповца прислал злое письмо "гр-ну Волкогонову". В нем он, например,
пишет, что тоже сидел при Сталине за хулиганство, но не видел, чтобы
сажали напрасно. "Безвинно никто не сидел. У нас в бараке был дневальным
один из политических по фамилии Панкин. Срок ему дали за то, что разбил
окно в избирательном участке, - 10 лет. Сейчас Вы скажете, много дали, а
по тем временам как раз, потому что страна кишела врагами. Да их и сейчас
полно... А Сталин был настоящим отцом нации, был настоящим полководцем,
был настоящим руководителем и вождем..."
Такое вот письмо. Полемизировать с ним едва ли имеет смысл. Но одну мысль
высказать в связи с этим необходимо. Обращение таких людей к Сталину, его
времени, "порядку в обществе" не случайно. Главная причина реанимации
интереса и возвеличивания давно умершего "вождя" выступает как
своеобразная реакция на годы застоя, с коррупцией, разложением,
бездуховностью, дуализмом. Нынешние трудности обновления связаны отчасти с
демагогией, декларативностью и явно недостаточными конкретными
результатами. При низкой демократической культуре многих людей гласность,
другие реальные свободы и права слабо увязываются с обязанностями, делом,
созидательной стороной перестройки. Тема взаимосвязи обновления и
"порядка" - не столь уж консервативна, как иные понимают. Без высокой
организованности, дисциплины, ответственности быстро обесцениваются и
демократические достижения. Думаю, письмо П.А. Молодцова, как и многих
других, в немалой степени связано и с этим обстоятельством.
  Наш народ никогда не был беден на таланты и светлые головы. При
демократическом выборе руководителей на самых ответственных постах должны
быть люди, достойные исторического признания. Это не только партийные
работники, как это часто бывает, но и крупные ученые, организаторы
производства. Без боязни впасть в ошибку можно сказать, что все то, что мы
стыдливо называем проявлениями "субъективизма", годами "застоя", по
большому счету есть не что иное, как следствие культового вождизма,
современного цезаризма.
  Именно формальная демократия привела к тому, что уже в 30-е годы партия
стала главным инструментом сталинского единовластия. И когда на
февральско-мартовском Пленуме 1937 года Жданов в осторожной форме поставил
вопрос о "нежелательности подмены" партийными органами хозяйственных
органов, Сталин, заключая обсуждение доклада "О подготовке партийных
организаций к выборам в Верховный Совет СССР", не преминул однозначно и
жестко подчеркнуть:
  - Нельзя политику отделять от хозяйственной деятельности. Партийным
организациям нужно по-прежнему вплотную заниматься хозяйственными
вопросами399.
  Это, по Сталину, значит непосредственно, прямо подменять Советы, которые
были низведены до второстепенного придатка партийной власти.
  Культ и народ, культ и социализм должны быть несовместимы. Хотя в прошлом
как раз соединение этих элементов и придало сталинскому цезаризму
чудовищное обличье. Для него всегда было необходимо уравнивание всех в
бедности, единомыслие и бездумность; для него исключительно важны
готовность откликнуться на лозунги и призывы, способность донести,
сообщить в вышестоящие органы. Кстати, у меня в архиве лежит несколько
десятков писем (нет, не мне) в вышестоящие органы с требованием, чтобы мне
"запретили" писать о Сталине, чтобы меня "наказали", "пресекли",
"разжаловали" и т.д. Кроме жалости, эти люди сегодня ничего не вызывают.
Но в прошлом подобные "сигналы" отправили в могилу тысячи честных людей.
Ведь без доносительства цезаризм существовать не может.
  Цезаризм создавал гарантии не для народовластия, а для "господствующей
личности". Именно поэтому ни в Конституции, ни в партийном Уставе не были
оговорены, например, прерогативы Генерального секретаря, его
взаимоотношения с государственными институтами. Все это способствовало,
как этого и хотел Сталин, огосударствлению партии, превращению ее в
аппарат, механизм власти, а не в общественно-политическое объединение
людей, приверженных определенной системе ценностей и идей. Подлинная
демократия как главный гарант недопущения единовластия - в развитии
советского парламентаризма, повышении роли Советов, отчетности
исполнительных органов, ротации кадров на выборных должностях. Сегодня в
условиях, когда у нас в стране сделана попытка позитивных преобразований,
многие считают, что культ личности после всего того, что мы знаем о
Сталине, больше просто невозможен. Думаю, что это не так. Культ личности
может иметь самые различные формы и проявления. И совсем необязательно
только цезаристскую, диктаторскую форму, как во времена Сталина. Все, по
моему мнению, может быть иначе, возможно даже в "гуманистической"
упаковке, если мы не создадим четкую систему правовых, политических,
экономических, нравственных гарантий. Начиная от крупных мер - максимально
широкого влияния людей на процесс выборов, выдвижение высших руководителей
- и кончая "мелочами" - широкой гласности в назначении министров,
помощников, референтов, играющих огромную роль в ходе принятия решений. У
каждого решения должны быть конкретные авторы. И о них должны знать люди.
Думаю, тот, например, кто когда-то предложил первым переименовать город с
поэтическим, прекрасным названием Набережные Челны в город Брежнев,
заслуживает того, чтобы о нем мог высказать свое мнение народ. Сколько
подобных бездуховных и головотяпских предложений было реализовано, а
действительные авторы навсегда остались в тени. Нел