тели Военных советов Южного и
Юго-Западного фронтов. В своей книге "Воспоминания и размышления" Жуков
пишет, что в Генштабе раньше, чем на фронте, почувствовали опасность. 18
мая Генштаб еще раз высказался за то, "чтобы прекратить нашу
наступательную операцию под Харьковом... К вечеру 18 мая состоялся
разговор по этому же вопросу с членом Военного совета фронта Н.С.
Хрущевым, который высказал такие же соображения, что и командование
Юго-Западного фронта: опасность со стороны краматорской группы противника
сильно преувеличена и нет оснований прекращать операцию. Ссылаясь на
доклады Военного совета Юго-Западного фронта о необходимости продолжать
наступление, Верховный отклонил соображения Генштаба. Существующая версия
о тревожных сигналах, якобы поступавших от Военных советов Южного и
Юго-Западного фронтов в Ставку, не соответствует действительности. Я это
свидетельствую потому, что лично присутствовал при переговорах
Верховного"777.
  Думаю, в этом случае ближе к истине маршал. Н.С. Хрущев, приводя в докладе
свои личные воспоминания, скорее всего, передал спустя много лет свою
запоздалую реакцию на неудачу, когда уже всем было ясно, что надвигается
катастрофа. Маршал Жуков неоднократно подчеркивал, что решение Верховного
основывалось на докладах Тимошенко и Хрущева. Если это просто забывчивость
Хрущева, то это одно дело. Но если это попытка задним числом создать себе
историческое алиби - это уже совсем другое. Что же касается Сталина, то он
не смог по достоинству оценить трезвый анализ ситуации, сделанный
Генштабом.
  Танковая армия Клейста наращивала мощь удара, расширяла прорыв, и Сталин,
к своему ужасу, ясно увидел, что через день-два наши войска могут
оказаться в барвенковской "мышеловке". Верховный отдал наконец приказ:
перейти к упорной обороне на барвенковском выступе. Но было уже поздно.
Две армии, 6-я и 57-я, как и армейская группа генерала Л. В. Бобкина,
наступавшая на Красноград, попали в окружение и фактически были разбиты.
Это была еще одна из самых страшных катастроф Великой Отечественной войны.
  Понял ли Сталин причины неудач? Осмыслил ли личные промахи? Почувствовал
ли собственную стратегическую и оперативную уязвимость? Трудно сказать. Но
бесспорно одно: он, как и Ставка в целом, постепенно усваивал кровавые
уроки войны. С высоты сегодняшних лет военные историки справедливо пишут,
что причины харьковской неудачи лежат на поверхности: не создали
необходимых резервов для надежного прикрытия флангов наступающей
группировки; не обеспечили решающего превосходства на направлении главного
удара; не провели двух-трех отвлекающих операций, позволив гитлеровскому
командованию тем самым безбоязненно маневрировать своими силами; не
использовали авиацию Брянского и Южного фронтов для поддержки наступления
и нанесения ударов по наиболее опасным группировкам противника. Добавлю к
этому, что контрудар Клейста оказался просто неожиданным, что говорит о
слабой работе разведки. И наконец, управление войсками, связь вновь
оказались на чрезвычайно низком уровне. Все это ясно нам сегодня, в тиши
кабинетов, наедине с архивными материалами Ставки. А в те дни, в кровавой
мясорубке войны, все было сложнее, труднее, неопределеннее. Но именно в
такие моменты и выявляются подлинные величие и талант полководца. Сталин
их не проявил. Несмотря на это, советский народ, простой советский солдат
продолжал сражаться, сражаться, сражаться, не ведая, что многие
колоссальные жертвы, понесенные под Минском, Киевом, в Крыму, под
Харьковом, в ряде других мест, в огромной степени связаны с
некомпетентностью Верховного Главнокомандующего, неподготовленностью
многих "скороспелых" командиров, заменивших тех, кого уничтожил "вождь"
перед войной. Эта кровавая дань цезаризму в предвоенные годы отозвалась
безмерными жертвами в ходе войны, особенно в 1941-м и 1942-м.
  Сталин, испытав горечь сокрушительных поражений в Крыму и под Харьковом,
принял решение активизировать партизанское движение. В конце мая 1942 года
он подписал постановление ГКО ј 1837 о партизанском движении. В
постановлении, в частности, говорилось: "В целях объединения руководства
партизанским движением в тылу противника и для дальнейшего развития этого
движения создать при Ставке Верховного Главнокомандования Центральный штаб
партизанского движения". При Военных советах Юго-Западного направления,
Брянского, Западного, Калининского, Ленинградского и Карельского фронтов
создавались фронтовые штабы партизанского движения. Перед партизанским
движением были поставлены важные военно-политические задачи. В Центральный
штаб вошли П.К. Пономаренко (ЦК партии), В.Т. Сергиенко (НКВД), Г.Ф.
Корнеев (Разведуправление НКО)778. Это был правильный шаг Ставки, который,
возможно, нужно было сделать раньше.
  Конечно, Сталин мучительно размышлял над причинами неудач. И благодаря
этому в последующем он многому научился. А пока, едва более или менее
стабилизировав фронт на юге, Сталин решил послать специальное письмо
Военному совету Юго-Западного фронта.
  В два часа ночи 26 июня 1942 года, после того как Василевский закончил
очередной доклад и собирался уходить, Сталин произнес:
  - Подождите. Я хочу вернуться к харьковской неудаче. Сегодня, когда я
запросил штаб Юго-Западного фронта, остановлен ли противник под Купянском
и как идет создание рубежа обороны на реке Оскол, мне ничего
вразумительного доложить не смогли. Когда люди научатся воевать? Ведь
харьковское поражение должно было научить штаб. Когда они будут точно
исполнять директивы Ставки? Надо напомнить об этом. Пусть кому положено
накажут тех, кто этого заслуживает, а я хочу направить руководству фронта
личное письмо. Как Вы считаете?
  - Думаю, что это было бы полезным, - ответил Василевский.
  Архивы сохранили для нас и этот документ.
  "Военному совету Юго-Западного фронта
Мы здесь в Москве - члены Комитета Обороны (характерно, Сталин ни с кем из
ГКО не советовался и решение, как и многие другие, принял единолично. -
Прим. Д. В.) и люди из Генштаба - решили снять с поста начальника штаба
Юго-Западного фронта тов. Баграмяна. Тов. Баграмян не удовлетворяет Ставку
не только как начальник штаба, призванный укреплять связь и руководство
армиями, но не удовлетворяет Ставку и как простой информатор, обязанный
честно и правдиво сообщать в Ставку о положении на фронте. Более того, т.
Баграмян оказался неспособным извлечь урок из той катастрофы, которая
разразилась на Юго-Западном фронте. В течение каких-либо трех недель
Юго-Западный фронт, благодаря своему легкомыслию, не только проиграл
наполовину выигранную Харьковскую операцию, но успел еще отдать противнику
18 - 20 дивизий..."
Сталин остановился, замолчал, посмотрел на Василевского, затем вновь стал
расхаживать по кабинету и спросил наконец начальника Генштаба:
  - Вместе с Самсоновым тогда, в 1914 году, потерпел поражение генерал
русской армии с немецкой фамилией, забыл...
  - Ренненкампф, - сказал Василевский (он только-только был назначен
начальником Генштаба и еще не привык к возможным зигзагам мысли
Верховного).
  - Да, конечно... Пишите дальше.
  "Это катастрофа, которая по своим пагубным результатам равносильна
катастрофе с Ренненкампфом и Самсоновым в Восточной Пруссии. После всего
случившегося тов. Баграмян мог бы при желании извлечь урок и научиться
чему-либо. К сожалению, этого пока не видно. Теперь, как и до катастрофы,
связь штаба с армиями остается неудовлетворительной, информация
недоброкачественная...
  Направляем к Вам временно в качестве начальника штаба заместителя
начальника Генштаба тов. Бодина, который знает Ваш фронт и может оказать
большую услугу. Тов. Баграмян назначается начальником штаба 28-й армии.
Если тов. Баграмян покажет себя с хорошей стороны в качестве начальника
штаба армии, то я поставлю вопрос о том, чтобы дать ему потом возможность
двигаться дальше.
  Понятно, что дело здесь не только в тов. Баграмяне. Речь идет также об
ошибках всех членов Военного совета, и прежде всего тов. Тимошенко и тов.
Хрущева. Если бы мы сообщили стране во всей полноте о той катастрофе - с
потерей 18 - 20 дивизий, которую пережил фронт и продолжает еще
переживать, то я боюсь, что с Вами поступили бы очень круто...
  Желаю Вам успеха,
26 июня 42 г. 2.00. И. Сталин"779.
  Сталин отпустил Василевского, устало откинулся в кресле и задумался. Так
хорошо начался год. Контрнаступление под Москвой с 5 декабря 1941 года по
7 января 1942 года было первой крупной наступательной операцией,
осуществленной в тесном взаимодействии трех фронтов. Страна ликовала:
удалось отбросить врага от стен столицы на 100 - 250 километров на запад!
Казалось, перелом наступил. Удачная высадка крупного десанта в Крыму.
Успех под Тихвином, окружение крупной группировки под Демянском... И
потом... Если бы Сталин читал о божественном Юлии Гая Светония, то мог бы
вспомнить слова Цезаря: "...никакая победа не принесет... столько, сколько
может отнять одно поражение". А их было не одно. И будут еще...
  Эти поражения потрясли Сталина. Но он их воспринял более спокойно, чем
угрозу, которая нависла в октябре 1941 года над столицей. В то время
Верховный Главнокомандующий еще никак не мог освободиться от какой-то
внутренней неуверенности, его мучили тревожные предчувствия. Когда 2
октября 1941 года принесли радиоперехват с речью Гитлера, он, возможно,
подумал: если сейчас не выстоим, то это будет концом прежде всего для
него, Сталина. Верховному все время казалось, что в случае еще одного
большого неуспеха от него не просто отвернутся - его сместят, уберут,
ликвидируют... А в обращении Гитлера к своим войскам говорилось: "Создана
наконец предпосылка к последнему огромному удару, который, еще до
наступления зимы должен привести к уничтожению врага... "
Он помнил, что в те дни он несколько ночей подряд не покидал кабинета,
забываясь тревожным сном в небольшой комнате отдыха на два-три часа в
сутки, а остальное время вместе с генералами Генштаба, членами Политбюро
что-то лихорадочно решал, о чем-то распоряжался, кого-то вызывал. Помнил,
как ему казалось, умную директиву, подготовленную в Ставке: перейти по
всему фронту к упорной, жесткой обороне, закопаться в землю, вырыть везде
окопы полного профиля в несколько линий с ходами сообщения, проволочными
заграждениями и противотанковыми препятствиями780. Сейчас это его
рассмешило, но тогда он был, пожалуй, главным "снабженцем": лично
распределял чуть ли не каждый танк орудие, машину прибывающие в Москву.
Например, 1 октября 1941 года он распределял даже колючую проволоку и
другие инженерные оборонительные средства781.
  Несмотря на героические усилия войск Западного, Резервного, Брянского и
Калининского фронтов, к середине октября 3-я и 4-я танковые группы
немецких войск соединились в районе Вязьмы и наши 19, 20, 24 и 32-я армии
попали в кольцо окружения. Какой-то рок висел над советскими войсками в
1941-м и первой половине 1942 года: немецкие танковые и механизированные
соединения не раз и не два брали их в охват "клещи". Окружение, как
проклятие, преследовало части и соединения Красной Армии. Боязнь оказаться
в окружении создавала предпосылки паники, резкого снижения морального духа
личного состава. 12 сентября 1941 года Сталин под грифом "Особо важная"
направил всем фронтам, армиям и дивизиям телеграмму, в которой говорилось:
  "Опыт борьбы с немецким фашизмом показал, что в наших стрелковых дивизиях
имеется немало панических и прямо враждебных элементов, которые при первом
же нажиме со стороны противника бросают оружие, начинают кричать: "Нас
окружили!" - и увлекают за собой остальных бойцов. В результате подобных
действий дивизия обращается в бегство... Если бы командиры и комиссары
таких дивизии были на высоте своей задачи, паникерские и враждебные
элементы не могли бы взять верх в дивизии"782.
  Сталин опасался, что страх окружения парализует армию и под Вязьмой. Но
люди отчаянно сражались, проявляя необыкновенную стойкость. Но этого было,
увы, недостаточно. Сталин тут же отдал приказ: окруженным соединениям с
боями выходить на можайскую линию обороны. Отдельным частям это удалось.
Но потери были огромны. В окружении оказалось более 500 тысяч человек.
Самоотверженность советских солдат, попавших в окружение в районе Вязьмы,
задержала более чем на неделю около тридцати вражеских дивизии. В это
время срочно укреплялась можайская линия. Сталин помнил: когда ему
сказали, что немецкие войска, выйдя к Осташкову, Туле, Нарофоминску,
непосредственно угрожают Москве, он, не советуясь с Генштабом, продиктовал
один короткий приказ.
  "Всем зенитным батареям корпуса Московской ПВО, расположенным к западу,
юго-западу и югу от Москвы кроме основной задачи отражения воздушного
противника, быть готовым к отражению и истреблению прорывающихся танковых
частей и живой силы противника"783.
  Над Москвой нависла реальная угроза. 20 октября решением ГКО в Москве было
введено осадное положение. Октябрь и ноябрь для Сталина, как и для всего
советского народа, оказались исключительно трудными. Противник наносил
один жестокий удар за другим, не давал опомниться, отдышаться, оглядеться.
Сталин был подобен боксеру, загнанному в угол канатов и с трудом
держащемуся на ногах под градом ударов удачливого соперника. Временами
Верховному казалось, что его спасет только чудо. Но спасло не чудо, а
народ, который, будучи поставленным в тяжелейшее положение, нашел в себе
силы выстоять. В этом главный секрет победы под Москвой.
  Сталин помнил, что в эти октябрьские дни тяжелейшее положение сложилось и
под Ленинградом. Величайшую стойкость, подлинное величие духа проявили
ленинградцы. В своей речи 9 ноября 1941 года Гитлер, объясняя топтание
немецкой армии у стен Ленинграда, цинично сказал: "Под Ленинградом мы
ровно столько времени наступали, сколько нужно было, чтобы окружить город.
Теперь мы там в обороне, а противник вынужден делать попытки вырваться, но
он в Ленинграде умрет с голода. Если бы была сила, которая угрожала снять
нашу осаду, то я приказал бы взять город штурмом. Но город крепко окружен,
и он и его обитатели - все окажутся в наших руках"784.
  У Сталина не было уверенности, что Ленинград удастся удержать. По его
поручению Василевский 23 октября 1941 года продиктовал ночью по прямому
проводу телеграмму, собственноручно написанную Сталиным:
  "Федюнинскому, Жданову, Кузнецову
Судя по вашим медлительным действиям, можно прийти к выводу, что вы все
еще не осознали критического положения, в котором находятся войска
Ленфронта. Если вы в течение нескольких ближайших дней не прорвете фронта
и не восстановите прочной связи с 54-й армией, которая вас связывает с
тылом страны, все ваши войска будут взяты в плен. Восстановление этой
связи необходимо не только для того, чтобы снабжать войска Ленфронта, но
и, особенно, для того, чтобы дать выход войскам Ленфронта для отхода на
восток (так в тексте. - Прим. Д. В.) - для избежания плена в случае, если
необходимость заставит сдать Ленинград. Имейте в виду, что Москва
находится в критическом положении, и она не в состоянии помочь вам новыми
силами. Либо вы в эти два-три дня прорвете фронт и дадите возможность
вашим войскам отойти на восток в случае невозможности удержать Ленинград,
либо вы попадете в плен.
  Мы требуем от вас решительных и быстрых действий. Сосредоточьте дивизий
восемь или десять и прорвитесь на восток. Это необходимо на тот случай,
если Ленинград будет удержан и на случай сдачи Ленинграда. Для нас армия
важней. Требуем от вас решительных действий.
  23.10. 3 ч. 35 мин. Сталин".
  Сталин допускал возможность захвата противником Ленинграда. Это ясно видно
из вышеприведенной телеграммы Верховного, из распоряжений по подготовке к
уничтожению Балтийского флота. В тех же архивных делах зафиксировано, что
часом позже Василевский по прямому проводу говорил с командующим 54-й
армией генерал-лейтенантом M.С. Хозиным, который через четыре дня будет
назначен командующим Ленинградским фронтом:
  "На ваши вопросы отвечаю указаниями товарища Сталина. 54-я армия обязана
приложить все усилия к тому, чтобы помочь войскам Ленфронта прорваться на
восток... Прошу учесть, что в данном случае речь идет не столько о
спасении Ленинграда, сколько о спасении и выводе армии Ленфронта. Все"785.
  Критическая ситуация сложилась и на подступах к Москве. Командование
группы армий "Центр" получило предписание Гитлера: "4-я танковая группа и
4-я армия без промедления наносят удар в направлении Москвы, имеющий целью
разбить находящиеся перед Москвой силы противника и прочно захватить
окружающую Москву местность, а также плотно окружить город, 2-я танковая
армия с этой целью должна выйти в район юго-восточнее Москвы с таким
расчетом, чтобы она, прикрываясь с востока, охватила Москву с юго-востока,
а в дальнейшем и с востока". В октябре немецкие войска в ряде мест
продвинулись на 200 - 250 километров. Сталин помнил, как 17 или 18 октября
утром он собрал у себя в кабинете членов ГКО и Политбюро, военных. Пришли
Молотов, Маленков, Микоян, Берия, Вознесенский, Щербаков, Каганович,
Василевский, Артемьев.
  Поздоровавшись, Сталин предложил всем сесть и сразу же начал отдавать
распоряжения: сегодня же эвакуировать крупных общественных и
государственных деятелей, произвести минирование крупнейших предприятий и
подготовить их к взрыву в случае захвата Москвы. У всех подъездов к Москве
соорудить противотанковые и противопехотные заграждения. Здесь же было
решено, как и предписывалось мобилизационным планом, эвакуировать
правительство в Куйбышев, а Генштаб - в Арзамас. Помолчав, Сталин добавил,
что он все же надеется на лучший исход: скоро из Сибири и Дальнего Востока
начнут прибывать дивизии. Погрузка их в эшелоны уже началась786.
  "Москвы не сдадим!", "Дальше отступать некуда!" - стало гражданским,
патриотическим императивом каждого советского человека. После
кратковременной паники в середине октября на улицах Москвы воцарилась
спокойная решимость. Столица была готова сражаться до конца.
  Вокруг ближней дачи Сталина разместили несколько зенитных батарей, усилили
охрану. Однажды, приехав под утро на дачу в Кунцево, Сталин, едва выйдя из
машины, оказался свидетелем воздушного налета на Москву. Оглушительные
хлопки зенитных орудий, лучи прожекторов над головой, надсадный гул
множества самолетов в московском небе наглядно продемонстрировали
сегодняшнее положение столицы. Сталин застыл у машины. Мог ли он думать
еще четыре месяца назад, что его дача окажется на расстоянии дневного
броска немецкой танковой колонны? Рядом на дорожке что-то упало. Власик
нагнулся: то был осколок от зенитного снаряда. Начальник охраны пытался
уговорить Сталина войти в дом (укрытие было сделано позже). Но Верховный,
пожалуй, впервые в этой войне ощутил ее непосредственное смертельное
дыхание и постоял еще несколько минут, вдыхая промозглый воздух
октябрьского утра. Тогда-то у него и возникло желание побывать на фронте.
  В конце октября, ночью, колонна из нескольких машин выехала за пределы
Москвы по Волоколамскому шоссе, затем через несколько километров свернула
на проселок. Сталин хотел увидеть залп реактивных установок, которые
выдвигались на огневые позиции, но сопровождающие и охрана дальше ехать не
разрешили. Постояли. Сталин выслушал кого-то из командиров Западного
фронта, долго смотрел на багровые сполохи за линией горизонта на западе и
повернул назад. На обратном пути тяжелая бронированная машина Сталина
застряла в грязи. Шофер Верховного А. Кривченков был в отчаянии. Но
кавалькада не задерживалась. Берия настоял, чтобы Сталин пересел в другую
машину, и к рассвету "выезд на фронт" завершился.
  Однажды в середине октября, когда Сталин собрался ехать на дачу, Берия
нерешительно сказал: "Нельзя, товарищ Сталин!" На недоуменно-раздраженный
взгляд "вождя" пояснил по-грузински: "Дача заминирована и подготовлена к
взрыву". Сталин возмутился, но быстро остыл. Берия сообщил также, что на
одной из станций под Москвой пригот