льше всего документов, направленных Сталину Берией,
Абакумовым, Кругловым, Меркуловым, Серовым, другими руководителями
ведомств, на которые он опирался, которые поддерживал, поощрял. В его
архиве сохранилось много представлений Берии, по которым боевыми орденами
награждались работники ГУЛАГа. Например:
  "Государственный Комитет Обороны
товарищу Сталину И.В.
  20 дек. 1944 г.
  За период Отечественной войны военизированная охрана
исправительно-трудовых лагерей и колоний НКВД успешно справлялась с
задачей изоляции и охраны заключенных, содержащихся в лагерях и колониях
НКВД. Ходатайствую о награждении орденами и медалями Союза ССР работников
охраны ГУЛАГа НКВД СССР, особо проявивших себя в работе..."1076 Далее
следуют сотни фамилий "особо проявивших себя в работе", представленных к
награждению орденами боевого Красного Знамени, Отечественной войны I и II
степени, Красной Звезды, другими боевыми наградами.
  Сталин щедро одаривал высокими чинами свою внутреннюю опору. Не только
Берия, став Маршалом Советского Союза, был удостоен высоких воинских
званий. 7 июля 1945 года Сталин поддерживает представление Берии и
подписывает Постановление СНК СССР, по которому сразу семи (!) руководящим
работникам НКВД и НКГБ присваивалось звание генерал-полковника: B.C.
Абакумову, С.Н. Круглову, И.А. Серову, Б.З. Кобулову, В.В. Чернышеву, С.А.
Гоглидзе, К.А. Павлову1077. Боевые генералы, отличившиеся на фронтах
Великой Отечественной войны, ни разу не удостаивались такой
"массированной" любви Председателя ГКО.
  Еще одним из неписаных "законов" диктатуры являлось поддержание в высших
звеньях аппарата постоянного напряжения. Эпизодически, но достаточно
регулярно, он смещал то одного, то другого руководителя центрального или
регионального масштаба, благо поводов для этого всегда было предостаточно:
не выполнен план, не разоблачили вовремя "орудовавшую в области шайку
вредителей", потакали "низкопробным произведениям культуры", допустили
"грубую политическую ошибку" в книге, статье и т.д. Никто не мог быть
уверен, что державная рука завтра или позже не смахнет с высокого поста
наркома, первого секретаря обкома, маршала, руководителя какого-либо
ведомства. Поэтому многие работали самоотверженно, находясь в постоянном
напряжении, непрерывно поглядывая наверх и не щадя подчиненных.
  Сталин полагал, что власть всегда должна внушать не только уважение, но и
страх. Как полновластный диктатор, он ввел неофициальные "правила
поведения" и в среде своих соратников. Они, например, не имели права
несанкционированно собираться вместе (двое, трое или тем более - несколько
человек) у кого-либо из них в кабинете, на квартире, на даче. Это
считалось подозрительным и не одобрялось. Исключение делалось лишь для
Берии, который был близок с Маленковым и часто ездил с ним в одной машине
на дачу или обратно. Все вместе могли собираться только у самого Сталина
(если он, естественно, приглашал). Это выглядит несколько странным, но
"вождь" не любил долгие часы одиночества на работе. Часто он вызывал
Молотова, Берию, Кагановича, Маленкова, Жданова, причем нередко они
находились у него часами. Тему разговора, а чаще монолога, всегда
определял сам "Хозяин". Было похоже, что, размышляя вслух, он не очень
рассчитывал на какие-то предложения, возражения, исключая, возможно,
Молотова и Вознесенского, но обязательно нуждался в подобострастной
поддержке, единодушном согласии, одобрении, выражении восхищения идеями
"товарища Сталина". Для него это был своеобразный "аппаратный антураж",
психологический допинг, к которому он привык, как к какому-то обряду,
ритуалу выработки решения.
  Сталинизм как форма руководства и управления опирался прежде всего на
многочисленные доклады и справки, которые готовились разными людьми и
организациями по заданию "вождя". Но больше всего таких справок готовили,
естественно, в НКВД и НКГБ.
  Так, например, вскоре после войны Сталин заинтересовался Академией наук.
Берия доложил, что, мол, президент Академии часто болеет, невысока
эффективность его исследований, стоит присмотреться и к другим академикам.
Сталин потребовал справку с краткими характеристиками ученых. Вскоре она
была у него на столе. Интересно, что готовили ее не в президиуме Академии
или парткоме, а в одном из управлений НКГБ... Приведу выдержки из
характеристик академиков, умышленно опуская в ряде случаев фамилии.
  "Академик Б. - крупный специалист в области черной металлургии. Мало
общается с коллегами вследствие чрезмерной жадности его жены;
Академик Вавилов С.И. - физик. В расцвете сил. Брат Вавилов Н.И. -
генетик, арестованный в 1940 году за вредительство в сельском хозяйстве,
осужден на 15 лет, умер в Саратовской тюрьме;
Академик В. - имеет авторитет только среди математиков. Холостяк,
употребляет в значительных дозах алкоголь;
Академик Волгин В.П. - вице-президент. На Волгина есть свыше 20 показаний
(Стецкий и др.) как на троцкиста. До сих пор не награжден и не является
лауреатом Сталинской премии;
Академик Н. - директор института горючих ископаемых; по данным агентуры,
институтом руководит слабо, часто болеет;
Академик З. - по показаниям врагов народа, является участником
антисоветской организации. В области изыскания руд проводил вредительскую
работу. Много внимания уделяет личному благополучию;
Академик Лысенко Т.Д. - беспартийный, директор института генетики.
Президент Академии сельхознаук, дважды лауреат Сталинской премии. (Далее
следуют слова, с которыми нельзя не согласиться. - Прим. Д.В.) Академик
Лысенко авторитетом не пользуется, в т.ч. и президента Комарова. Все
считают, что из-за него арестован Вавилов Н.И. ..."1078
Список длинен. Вот по таким справкам из ведомства Берии Сталин решал
серьезные вопросы. Подобные "документы" были определяющими при принятии
любых решений. Можно видеть, как далеко простиралась власть любимых
Сталиным ведомств; они давали оценку компетентности даже академикам.
  Окружение, похоже, даже в мыслях не подвергало сомнению целесообразность
любых решений "вождя". Основная идея "научного" комментаторства трудов и
выводов диктатора заключалась в том, чтобы утверждать: Сталин - гениальный
мыслитель, теоретик и практик; он лучше, чем кто-либо другой, осмыслил
глубинные потребности общественного развития, и все его действия являются
проявлениями исторических законов. Утверждалось, что Сталина позвала сама
эпоха, что он, и только он, выражает чаяния трудящихся, всего
общественного прогресса. Молотов по этому поводу прямо писал: "Если после
Ленина советский народ победоносно решал свои внутренние и внешние
стратегические и тактические задачи и сделал свое государство таким
могучим и вместе с тем таким духовно близким трудящимся всего мира, - то в
этом величайшая историческая заслуга прежде всего великого вождя нашей
партии - товарища Сталина..."
В сталинизме как теории и практике тоталитаризма явно просматривались
такие мотивы, как автоматизм работы истории на социализм, изначальная
справедливость всех его шагов, предопределенность торжества
коммунистических идеалов. Сталин очень много внимания уделял отрицанию:
капиталистического способа производства, эксплуатации, ликвидации классов
и всех партий, кроме большевистской, любых взглядов, кроме марксистских, а
одновременно и всех ленинских соратников и потенциальных оппонентов. Да,
без отрицания отжившего в жизни ничего не бывает. Но значит ли, что только
на этом пути можно добиться воплощения идеалов марксизма? Достаточно ли
индустриализации, я уже не говорю о коллективизации, ликвидации кулаков,
достижения всеобщей грамотности, чтобы сказать: вот он, социализм, к
которому мы стремились?
  Бинарное мышление Сталина, признававшего только белые и черные цвета в
бесконечно богатой гамме действительности, выпустило из поля зрения нечто
очень важное, главное, основополагающее - человека. Сталинизм отвел
человеку роль инструмента, средства, а не цели. Дежурные фразы о советском
человеке, которому "жить стало лучше, жить стало веселее", не могли скрыть
положения, которое мы, оглядываясь, видим в прошлом: индивидуальность
подавлялась, абсолютизировался коллективизм в ущерб гармоническому
развитию личности, господствовала концепция силового воспитания "нового
человека".
  Отнюдь не подвергая сомнению невиданное подвижничество советских людей, их
фанатичную веру в торжество социалистических идеалов, приверженность тем
ценностям, которые олицетворяли в теории новый мир, сегодня мы не можем не
сказать: в историческом процессе Сталин отводил народу роль объекта
воздействия его идей, воли и указаний. Сталинизм низвел народные массы до
гигантского механизма реализации замыслов "вождя". Считалось нормальным
осуществлять над целыми частями этого живого и сложнейшего организма
постыдные и жестокие экзекуции, отправляя тысячи и миллионы лучших
представителей народа на смерть или длительную изоляцию в бесчисленных
сталинских лагерях. Печально знаменитый ГУЛАГ стал страшным символом жизни
страны и народа, которого Сталин никогда не спрашивал, что он думает, что
хочет, как относится к тем или иным его "историческим" решениям. "От лица"
народа ему докладывали те, кому он больше доверял - выкормыши Берии. ЧК -
любимое ленинское детище стало государством в государстве: оно было
поставлено над народом и партией. А это означало глубокое перерождение
власти. Все находилось в русле сталинской концепции, согласно которой
главные функции государства наряду с другими выполняли "карательные органы
и разведка, необходимые для вылавливания и наказания шпионов, убийц,
вредителей, засылаемых в нашу страну иностранной разведкой".
  Сталинизм, по моему мнению, довел до абсурда примат политики над
экономикой, государства над обществом. Здесь находятся глубокие корни
того, что мы называем командно-бюрократической системой. При такой
ситуации (а Сталин это усвоил раньше других) тот, кто находился наверху,
становился господином общества. Именно - господином, а не товарищем.
Экономика же развивалась не в соответствии со своими, имманентно присущими
ей законами, а в соответствии с политическими директивами. Такой системе
жизненно необходима обширная и могущественная прослойка бюрократии на всех
этажах общества и во всех его сферах. Возник своеобразный "политический
абсолютизм", когда волевое решение лидера отнюдь не считалось с
экономической целесообразностью, материальными возможностями,
своевременностью тех или иных технических и хозяйственных проектов.
Достаточно вспомнить строительство сталинской Байкало-Амурской железной
дороги, тоннеля от материка к Сахалину (под проливом), магистрали от
Северного Урала до Енисея, которые были начаты без должного экономического
обоснования, безгласно, а затем прекращены. Политический абсолютизм,
доведенный до абсурда, сделал невозможной даже косметическую критику любых
политических решений, в том числе в хозяйственной, технической, научной,
аграрной сферах. Политика стала тем загадочным всемогущим сфинксом,
который угрожал сожрать любого, кто хотя бы косвенно высказал какие-либо
сомнения в ее правильности. Сталинизм - это абсолютная диктатура политики
над экономикой, социальной и духовной жизнью, культурой. Сталинизм - это
эволюция диктатуры пролетариата к диктатуре партии, а затем и к диктатуре
одной личности. При диктатуре "господствующей личности" все институты
государства и общества играют лишь роль аппарата ее власти.
  Сразу же хотел бы ответить критикам, которые усмотрят в этих рассуждениях
мое непонимание роли политики в жизни общества. Нет, я, разумеется, не
против политики, я против ее абсолютизации. Она всегда будет играть
огромную роль, ибо только с ее помощью можно регулировать отношения между
классами, нациями, другими социальными группами, добиться народовластия.
Но подлинная, истинная роль политики проявляется лишь тогда, когда в ее
основу заложены непреходящие демократические ценности, способные
гармонично регулировать отношения не только между общественными группами,
но и тесно взаимодействовать с экономической и духовной жизнью страны.
  Сталинизм генетически предопределен многими органическими пороками
марксизма, например, абсолютизацией роли диктатуры пролетариата. Но вместе
с тем многое было обусловлено не только ошибками субъективного характера
самой партии, ее руководителей, неразвитостью теории, но и объективными
обстоятельствами. О них я также говорил раньше. Сталинизм не смог убить
все истинно народное, нравственное в обществе, но нанес ему тем не менее
огромный ущерб. Вера людей в социализм была поколеблена, но полностью не
подорвала. Многое в этой вере выглядит сейчас парадоксальным: люди верили,
что тяготы, репрессии, лишения - все это историческая плата за достижение
в будущем земли обетованной. Эту идею настойчиво внедряли в сознание
народа "сверху", начиная с Троцкого. Сталин преступно спекулировал на этой
святой вере; он сознательно использовал ее долгие годы для утверждения
своего единовластия. Одно из самых крупных преступлений сталинизма
заключается в том, что Сталин посмел олицетворить себя с социализмом, и в
огромной мере это ему удалось. Многим поколениям людей было привито
равнодушие, безынициативность, ожидание указаний "сверху". Сталинизм
покрыл общество панцирем бюрократизма и догматизма, освобождение от
которого идет мучительно долго и трудно. Ущерб - особенно политический,
социальный, культурный, моральный, нанесенный сталинизмом обществу, -
огромен. Брежневщина, многие другие глубокие изъяны современной жизни
имеют дальние истоки в сталинизме. Его шрамы будут долго и болезненно
рубцеваться.
  Наиболее вульгарное, повседневное проявление сталинизма выступает как
сталинщина, политическая тирания одной личности. Она, сталинщина,
проявляется прежде всего в дуализме мыслей и дел, теории и практики.
Раздвоенность сознания, когда люди говорили одно, но видели и делали
другое, была наиболее распространенной ее формой. Известная американская
журналистка Анна-Луиза Стронг, написавшая еще в 1956 году книгу "Эра
Сталина", отмечала, что этот дуализм дал себя знать уже в самую пору
триумфального восхождения Сталина. "Сталинская Конституция, - пишет
Стронг, - была нарушена уже тогда, когда она еще писалась... Конституция
СССР была нарушена ее автором - Сталиным"1079. Он рассуждал о правах
людей, а сам попирал их. Сталин был циничным прагматиком. Выступая 19
февраля 1933 года на I Всесоюзном съезде колхозников-ударников, Сталин с
пафосом говорил о том, как "сделать всех колхозников зажиточными". Рецепт
предлагался простой (его и потом долгие годы использовали): "Если мы будем
трудиться честно, трудиться на себя, на свои колхозы, - то мы добьемся
того, что в какие-нибудь 2 - 3 года поднимем всех колхозников, и бывших
бедняков, и бывших середняков, до уровня зажиточных, до уровня людей,
пользующихся обилием продуктов и ведущих вполне культурную жизнь"1080. А
как он относился к тому, кто действительно умел "трудиться на себя",
трудиться самоотверженно? Они все, без всякой дифференциации, без
приобщения к кооперации, без экономического "пристегивания" к новым
процессам на селе, были обречены на ликвидацию. Месяцем раньше, выступая
на Объединенном Пленуме ЦК и ЦКК ВКП(б), Сталин так обрисовал ситуацию:
"Кулаки разбиты, но они далеко еще не добиты. Более того, - они не скоро
еще будут добиты, если коммунисты будут зевать и благодушествовать,
полагая, что кулаки сами сойдут в могилу..."1081
Циничный прагматизм: ликвидировать зажиточных и призывать становиться
зажиточными. Таков дуализм, когда он является чертой мировоззрения. Сталин
часто говорил одно, рассчитанное на "широкое потребление", а делал другое.
Любил говорить о "культурной и веселой" жизни и варварски подвергал
террору целые слои общества. Сталинщина постепенно утвердилась в
однодумстве, головотяпстве, казенщине, безынициативности,
подозрительности, нетер-пимости. Самое печальное, что многие из этих
проявлений не просто были декором, внешним выражением главного инструмента
власти Сталина - аппарата, а стали частью облика миллионов людей, их
мироощущения; они живы и по сей день.
  Сталинизм дал субъективно искаженный ответ на вопросы, которые история
поставила перед страной, свернувшей со столбовой дороги цивилизации.
Теория и практика сталинизма, основанные на силе, команде, однодумстве,
исторической безапелляционности, затормозили реализацию и достижение
демократических идеалов. И самая глубинная порочность сталинизма
заключается в том, что не человек, как таковой, стоит в центре устремлений
общества, а государство как машина, которая возвеличивает одного человека.
Гуманистическая сущность народовластия в сталинских "преобразованиях" была
утрачена. Место человека занял безликий аппарат. Характерно, что это
замечалось давно. Ставший на позиции антисталинизма бывший коммунист
Виктор Серж в своей книге "Судьба одной революции. СССР 1917 - 1936"
писал, что Сталин создал государство, "для которого человек ничего не
значил"1082. Сегодня мы видим, что подобные тезисы, которые нам раньше
казались еретическими, близки к истине. Борис Суварин в своей книге
"Сталин" отмечает, что уже "через пять лет после смерти Ленина сталинская
концепция социализма по своей сущности уже многое утратила благодаря
быстрому обюрокрачиванию партии, государства, всех институтов"1083. Эти
люди знали сталинизм изнутри. Неприятие сталинизма привело их на
диаметрально противоположные социализму позиции. Но многие их суждения,
анализирующие феномен сталинизма, не лишены проницательности.
  Сталин и сталинизм считали естественным культ государственного насилия. Но
еще Гегель заметил, что "судьба располагает большей сферой действия, чем
наказание..."1084. Впрочем, Сталин Гегеля не осилил... "Вождь" никогда не
мог и подумать, что его детище - сталинизм когда-то окажется на обочине
истории.



  Мумии догматизма______________________________________

  Иосиф Джугашвили, будучи способным учащимся духовного училища, а затем и
семинарии, быстрее других схватывал постулаты догматического богословия.
Как и любое знание, богословие, вопреки сложившемуся у нас представлению,
несет немало полезной информации: исторической, социальной, нравственной.
Джугашвили же в богословии нравилась сама "упаковка" знаний, их
систематизация, даже известная гармоничность. Он, пожалуй, мало верил в
содержание многих догматов; они часто казались ему наивными, но вместе с
тем в них было нечто такое, что перебрасывало мостик в светскую жизнь. Это
"нечто" - взаимосвязь знаний и веры. В писаниях Климента Александрийского,
Кирилла Иерусалимского, Григория Нисского и других богословов, книги
которых в свое время читал молодой семинарист, его больше всего занимала
идея: нет веры без знания, как и знания без веры. Формула взаимосвязи веры
и знания представала, обычно в его сознании таким образом: вера
предшествует знанию, знание следует за верой. Учитель богословия,
помнится, внушал: "Всякий человек по природе своей догматик, ибо верит в
возможность нахождения истины до тех пор, пока не убедится в тщете своих
усилий. Ведь истина-то и заключается в вере", - резюмировал наставник.
  Больше других будущему "вождю" почему-то нравились богословские сочинения
Хомякова и книга Сильвестра, ректора Киевской духовной академии, "Опыт
православного догматического богословия (с историческим изло-жением
догматов)", где утверждалось, что в Священном Писании есть истины, которые
церковь должна признавать повсюду и всегда.
  Все это осталось где-то далеко-далеко позади, за многими перевалами жизни.
"Символы веры" как-то незаметно растворились в повседневности светского
бытия, и Джугашвили-Сталин еще до революции едва ли смог бы сказать что-то
внятное о богосознании, о притчах Соломоновых, откровении Иоанна Богослова
или послании Иуды. Все это неумолимо унесено временем, и иногда не
верилось, что он мог стать священником. Но что-то неуловимое в сознании
осталось. Сталин всегда верил в то, что существуют некие доктри