Сталин с трудом постигал смысл слов Жукова, который продолжал
тревожно-удивленно бросать в телефонную трубку:
  - Товарищ Сталин, Вы меня слышите? Вы меня поняли, товарищ Сталин? Алло,
товарищ Сталин...
  Наконец человек, на плечи которого навалилась такая фантастическая
тяжесть, ответил глухим голосом:
  - Приезжайте с Тимошенко в Кремль. Скажите Поскребышеву, чтобы вызвал всех
членов Политбюро...
  Положив трубку, Сталин с минуту постоял около стола, невидящими от
потрясения глазами скользнул по циферблату старинных часов, стоявших в
углу комнаты: меньшая стрелка едва переползла временной рубеж у цифры
четыре. Вчера Политбюро своей нерешительной Директивой ј 1 дало как бы
робкий сигнал тревоги Военным советам ЛВО, ПрибОВО, ЗапОВО, КОВО, ОдВО,
подчеркнув при этом: "Задача наших войск - не поддаваться ни на какие
провокационные действия..."699 На запоздалый, едва "читаемый" сигнал
войска не успели ответить активными действиями. Сталин подсознательно
понимал, что произошло: началось нечто страшное, огромное и трагическое в
судьбе страны, народа и, конечно, его, первого человека в этом гигантском
государстве. Но даже он, хорошо знавший, какие колоссальные военные силы
стояли лицом к лицу на границе, не представлял, сколь катастрофическим
будет начало войны. Зная многие технические, оперативные, организационные
слабости Красной Армии, он даже мысленно не мог допустить, что, скажем,
через шесть дней после начала войны падет Минск и танковые клинья немцев
будут с треском распарывать все новые и новые, безуспешно создаваемые
рубежи обороны... Автоматически застегивая пуговицы на френче, известном
миллионам советских людей по бесчисленным фотографиям и портретам, Сталин
не мог слышать далекой канонады десятков тысяч немецких орудий, обрушивших
прицельный огонь по позициям советских войск, пограничным заставам,
долговременным укреплениям. В те минуты, когда он садился в машину, в
Бресте, Бобруйске, Вильнюсе, Вентспилсе, Гродно, Кобрине, Киеве, Минске,
Житомире, Слониме, Севастополе, десятках других городов рвались немецкие
бомбы, оповещая о приходе молоха войны. Машина Сталина в сопровождении
двух автомобилей охраны мчалась по пустынным улицам Москвы к Кремлю, а в
это время тысячи немецких танков уже кромсали своими гусеницами земную
твердь Отечества. Тот, кому довелось когда-нибудь видеть таежный пожар,
знает, сколь стремительно гонит ветер огненный вал по лесным массивам...
Пожар нашествия растекался смертельной огненной лавиной, пожирая тысячи
городов и сел, миллионы человеческих судеб.
  Как мог Гитлер решиться вести войну на два фронта? Он что, настоящий
безумец? Сталин никак не хотел понять, что Гитлер, захватив Париж,
фактически ликвидировал один фронт и надеялся, что русская, восточная,
кампания тоже будет молниеносной. Мысль Сталина искала спасительную
зацепку: а может быть, военные просто паникуют перед лицом
крупномасштабной провокации? Тот же Павлов еще два или три дня назад
прислал телеграмму (кажется, уже не первую) с просьбой "разрешить занять
полевые укрепления вдоль госграницы"700. Он приказал Тимошенко ответить
командующему ЗапОВО отказом, так как выдвижение войск может спровоцировать
немцев, которые, похоже, давно ждут подходящего предлога... Нужно прежде
всего запросить Берлин: возможно, это только проба сил? Разве хасанские
события привели к войне с Японией?
  Войдя в специальный, только для него, подъезд и поднявшись к себе в
кабинет, Сталин, проходя через приемную, бросил бледному Поскребышеву:
  - Приглашайте всех, сразу...
  Неслышно, как-то осторожно, молча зашли члены и кандидаты в члены
Политбюро, за ними Тимошенко и Жуков. Не здороваясь с вошедшими, Сталин
произнес, не обращаясь ни к кому конкретно:
  - Свяжитесь с германским послом...
  Молотов вышел. Наступила тягостная тишина. За столом сидели те, кого
пригласил Поскребышев: А.А. Андреев, К.Е. Ворошилов, Л.М. Каганович, А.И.
Микоян, М.И. Калинин, Н.М. Шверник, Л.П. Берия, Г.М. Маленков, Н.А.
Вознесенский, А.С. Щербаков. Вернувшись, Молотов почувствовал, что не
только Сталин, но и вся партверхушка напряженно смотрит на него. Подходя к
своему стулу, нарком иностранных дел глухо выдавил:
  - Посол сообщил: германское правительство объявило нам войну. - Заглянув в
бумажку, которую держал в руках, Молотов добавил: - Формальный повод
стандартный: "Националистская Германия решила предупредить готовящееся
нападение русских..."
Тишина стала словно густой, вязкой. Сталин сел за стол, посмотрел на
Молотова, вспомнил, как тот полгода назад, здесь же, после приезда из
Берлина уверенно докладывал:
  - Гитлер ищет нашей поддержки в борьбе с Англией и ее союзниками. Нужно
ждать обострения их противоборства. Гитлер мечется... Ясно одно - вести
борьбу на два фронта он не решится. Думаю, у нас есть время укрепить
западные границы. Но смотреть надо в оба: имеем дело с авантюристом...
  Сталин еще раз взглянул на Молотова, теперь уже зло: "...у нас есть
время...". Тоже мне, провидец... В душе нарастала тревога. Сталин
чувствовал себя нагло обманутым. Пожалуй, впервые за долгие годы он ощутил
растерянность и неуверенность. "Вождь" привык к тому, что события
развивались в соответствии с его волей. Он не хотел, чтобы послушные
соратники увидели проявление его слабости. Все ждали его слов и
распоряжений.
  Тягостную паузу прервали слова Тимошенко:
  - Товарищ Сталин! Разрешите доложить обстановку?
  - Докладывайте.
  В кабинет вошел первый заместитель начальника Генерального штаба
генерал-лейтенант Н.Ф. Ватутин. В его кратком докладе было мало новой
информации: после ураганного артиллерийского обстрела и авиационных
налетов в ряде районов Северо-Западного и Западного направлений крупные
силы немецких войск вторглись на советскую территорию. Многие
погранзаставы, встретив в первом бою гигантский каток германской военной
машины, погибли, но не оставили боевых позиций. Авиация противника
непрерывно бомбит аэродромы. Какими-либо другими конкретными данными
Генштаб пока не располагал. Никто из присутствующих в кабинете не мог даже
представить, сколь драматично и стремительно будут развиваться дальнейшие
события.



  Парализующий шок_____________________________________

  Нет, в первый день большого шока у Сталина не было. Была заметная
растерянность, злоба на всех - его так жестоко обманули, - тревога перед
неизвестностью. Тот, первый день члены Политбюро почти сутки пробыли у
него в кабинете, ожидая вестей с границы. Лишь изредка они выходили, чтобы
позвонить, выпить чаю, размяться. Говорили мало. Все в душе надеялись, что
это лишь временные неудачи. Никто не сомневался, что Гитлер получит
достойный отпор. Возможно, переговаривались между собой члены партийного
ареопага на неделю-другую в районе границы завяжутся тяжелые бои. Война
может на какое-то время стать позиционной, до тех пор пока Красная Армия
не нанесет агрессору сокрушающий ответный удар...
  У Маленкова в папке лежал проект директивы Главного управления
политической пропаганды "О задачах политической пропаганды в Красной Армии
на ближайшее время", переданный ему в середине июня начальником Главного
управления политпропаганды А.И. Запорожцем, которого на второй день войны
Сталин заменит армейским комиссаром Л.З. Мехлисом. 20 июня Маленков, придя
по вызову Сталина в его кабинет и получив очередное задание, передал
"вождю" эту директиву ГУПП. Ее стали готовить после заседания Главного
Военного Совета и выступления Сталина перед выпускниками военных академий
5 мая 1941 года. "Вождь" дал ясно понять: война в будущем неизбежна. Нужно
быть готовыми к "безусловному разгрому германского фашизма". В
соответствии с указаниями Сталина в директиве, которую он так и не успел
одобрить до начала войны, узловыми были следующие положения:
  "Новые условия, в которых живет наша страна, современная международная
обстановка, чреватая неожиданностями, требуют революционной решимости и
постоянной готовности перейти в сокрушительное наступление на врага... Все
формы пропаганды, агитации и воспитания направить к единой цели
политической, моральной и боевой подготовке личного состава, к ведению
справедливой, наступательной и всесокрушающей войны... воспитывать личный
состав в духе активной ненависти к врагу и стремления схватиться с ним,
готовности защищать нашу Родину на территории врага, нанести ему
смертельный удар..."701 Сталин готовился наступать...
  Проект директивы кроме Маленкова смотрел Жданов. В конце концов, дело не в
директиве, а в уверенности политического руководства, что страна способна
отразить любое нападение и разгромить агрессора. Директива была
подготовлена в духе предложений Г. К. Жукова по плану стратегического
развертывания Вооруженных Сил СССР, переданных в мае Сталину. Там тоже
говорилось о необходимости "упредить противника и разгромить его главные
силы на территории бывшей Польши и Восточной Пруссии"702. Генштаб и ГУПП
полагали, что оборона может быть лишь кратковременной: войска готовились
наступать. Отразить нападение и наступать... Поэтому в первые день-два
после начала войны у партийного и военного руководства не возникали мысли
о катастрофе. Она как бы исключалась.
  А реально произошло вот что. Хотя высшему руководству страны по различным
каналам сообщали о предстоящем нападении фашистской Германии, оно не
сделало очевидного: не привело в боевую готовность приграничные войска.
Директива ј 1 запоздала, если говорить о ее назначении, не менее чем на
сутки. Сталин и его окружение не понимали (а военные не решились ему
растолковать; Тимошенко вообще очень боялся "вождя"), что боевая
готовность - это жесткие временные параметры. Время, необходимое для
подъема дивизии по тревоге, для сбора, марша и занятия указанных
оборонительных позиций, колеблется от 4 до 20 часов. Например, в Западном
особом военном округе в среднем нужно было от 4 до 23 часов703. А
Директиву ј 1 Генеральный штаб начал передавать в 00 часов 20 минут 22
июня. Прием в округах был завершен в 01 час 20 минут. После этого
командующие со штабами изучали документ и вырабатывали необходимые в таких
случаях распоряжения, указания. На это ушло еще час-полтора. По существу,
войскам на выполнение директивы оставалось менее часа.
  Значительное количество дивизий было поднято по тревоге лишь
бомбардировками и артиллерийским налетом фашистов. Части и соединения,
начав выдвижение в указанные районы, как правило, не дошли до них,
встретив на своем пути танковые колонны немцев, и вынуждены были вступать
в бой с ходу. Противник сделал все, чтобы нарушить связь, парализовать
управление. Для всех было полной неожиданностью, что подвижные группировки
немцев к исходу первого дня продвинулись в глубь территории на 50 - 60
километров... Войска второго эшелона начали выдвигаться к границе под
непрерывными ударами вражеской авиации; она господствовала в воздухе с
первых часов. Навстречу войскам двигались нескончаемые толпы беженцев.
Связь отсутствовала. Командиры не знали обстановки. Районы, в которые
предписывалось прибыть соединениям, были уже заняты противником, сумевшим
добиться тактической, оперативной, а затем и стратегической внезапности.
Да, именно так. Политической внезапности не было, но из-за преступной
нераспорядительности Сталина войска были поставлены в условия, когда самые
авантюрные намерения немецкого командования осуществились. Начальник
генерального штаба сухопутных войск вермахта генерал-полковник Ф. Гальдер
позже писал: "Наступление германских войск застало противника врасплох.
Боевые порядки противника в тактическом отношении не были приспособлены к
обороне. Его войска в пограничной полосе были разбросаны на обширной
территории и привязаны к районам своего расквартирования. Охрана самой
границы была слабой"704.
  Сталин, нервно расхаживающий по своему кабинету, не знал, что немецкое
командование сделало ставку на решительное продвижение своих танковых
клиньев в глубину советской территории, не заботясь о том, что в тылу у
них оставались советские войска. Была сорвана мобилизация во многих
областях. В первые же день-другой более 200 складов с горючим,
боеприпасами, различным военным имуществом, как и многие госпитали,
оказались в руках врага. Неразбериха, отсутствие твердого управления
деморализовали войска. В оперсводке ј 1 от 24 июня 1941 года, подписанной
начальником штаба 4-й армии полковником Л.М. Сандаловым, говорится: "От
постоянной и жестокой бомбардировки пехота деморализована и упорства в
обороне не проявляет. Отходящие беспорядочно подразделения, а иногда и
части приходится останавливать и поворачивать на фронт командирам всех
соединений, начиная от командующего армией, хотя эти меры, несмотря даже
на применение оружия, должного эффекта не дают"705.
  А Сталин все ждал утешительных вестей...
  Когда утром 22 июня встал вопрос, кто обратится к народу с сообщением о
нападении гитлеровской Германии, то все, естественно, повернулись к
Сталину, но тот неожиданно отказался. Почти не раздумывая. Отказался
решительно. В исторической литературе по сей день бытует мнение, что
Сталин принял такое решение потому, что был, как, например, вспоминал А.
И. Микоян, в подавленном состоянии, "не знал, что сказать народу, ведь
воспитывали народ в духе того, что войны не будет а если и начнется война,
то враг будет разбит на его же территории и т.д., а теперь надо
признавать, что в первые часы войны терпим поражение".
  Думаю дело обстояло не совсем так. Вопрос об обращении к народу решался
ранним утром, когда еще никто в Москве не знал что мы "в первые часы войны
терпим поражение". О войне, ее угрозе народу часто говорили. Готовились к
ней. Но пришла она все равно неожиданно. Сталину было во многом неясно,
как развиваются события на границе. Вероятнее всего он не хотел ничего
говорить народу, не уяснив себе ситуации. Сталин никогда до этого, во
всяком случае в 30-е годы, не делал крупных шагов, не будучи уверенным в
том, как они скажутся на его положении. Он всегда исключал риск, который
мог бы поколебать его авторитет, авторитет вождя.
  22-го утром Сталин не услышал победных реляций, был в тревоге даже
смятении, но его не покидала внутренняя уверенность, что через две-три
недели он накажет Гитлера за вероломство и вот тогда "явится" народу.
(Парализующий шок поразит Сталина лишь через четыре-пять дней, когда он
наконец убедится, что нашествие несет смертельную угрозу не только
Отечеству, но и ему, "мудрому и непобедимому вождю".) Что это было именно
так, свидетельствуют две директивы войскам, одобренные в 7.15 утра и в
9.15 вечера 22 июня в его кабинете и подписанные Тимошенко, Маленковым и
Жуковым.
  Утром, после того как было решено, что к народу обратится Молотов, а также
признано необходимым объявить мобилизацию на территории 14 военных
округов, Сталин, еще не представляя масштабов катастрофы, потребовал от
военных "сокрушительными ударами разгромить вторгшегося противника".
Тимошенко распорядился тут же подготовить документ, известный в истории
как Директива ј 2 Главного Военного Совета:
  "Военным советам ЛВО, ПрибОВО, ЗапОВО, КОВО, ОдВО
Копия нар. ком. Воен. мор. флота.
  22 июня 1941 года в 04 часа утра немецкая авиация без всякого повода
совершила налеты на наши аэродромы и города вдоль западной границы и
подвергла их бомбардировке.
  Одновременно в разных местах германские войска открыли артиллерийский
огонь и перешли нашу границу.
  В связи с неслыханным по наглости нападением со стороны Германии на
Советский Союз приказываю:
  1. Войскам всеми силами и средствами обрушиться на вражеские силы и
уничтожить их в районах, где они нарушили советскую границу. Впредь, до
особого распоряжения, наземными войсками границу не переходить.
  2. Разведывательной и боевой авиацией установить места сосредоточения
авиации противника и группировку его наземных войск. Мощными ударами
бомбардировочной и штурмовой авиации уничтожить авиацию на аэродромах
противника и разбомбить основные группировки его наземных войск. Удары
авиацией наносить на глубину германской территории до 100-150 км.
Разбомбить Кенигсберг и Мемель. На территории Финляндии и Румынии до
особых указаний налетов не делать.
  Тимошенко Маленков
Жуков
ј2. 22.6.41 г. 7.15"706.
  Директива мало похожа на военный документ. На ней печать политической
редактуры Сталина. Это акт политической воли, решительных намерений
покарать вероломного соседа, в ней едва скрытая надежда на то, что,
возможно, пожар войны еще удастся быстро погасить. Иначе трудно понять,
почему "до особого распоряжения наземными войсками границу не переходить".
Отдавая приказ "разбомбить основные группировки противника", Сталин еще не
знал, что только в первый день, только войска Западною особого военного
округа потеряют 738 самолетов, из них 528 - на аэродромах. Такое же
положение было в КОВО, ЛВО и ПрибОВО. В первые же часы войны немцы
добились абсолютного господства в воздухе, уничтожив лишь за один день 22
июня свыше 1200 самолетов!
  В этот день было принято много решений. Повторяю: Сталин не знал еще
размеров катастрофы. Первая растерянность и подавленность прошли. Но в
голове неотвязно вертелась мысль: как он мог довериться Гитлеру? Как фюрер
смог провести его? Хорош и Молотов! Выходит, все многочисленные сообщения
разведки, информация по другим каналам о готовящемся нападении Германии и
конкретных сроках были верны? Выходит, что, если бы он послушался Павлова
и несколько дней назад дал указание привести войска в состояние полной
боевой готовности, многое могло произойти по-другому? Сталину все время
казалось, что сегодня в кабинете соратники с укоризной думали о его
просчетах. Ему даже почудилось, что они засомневались в его прозорливости.
Это было невыносимо! Сама мысль о том, что люди (и не только здесь, в
Кремле) могут усомниться в его мудрости, прозорливости, непогрешимости,
была нестерпимой...
  По предложению Тимошенко Прибалтийский, Западный и Киевский особые военные
округа были преобразованы в Северо-Западный, Западный и Юго-Западный
фронты. Через два дня также были созданы Северный и Южный фронты. Сталин
все время требовал информации о положении на границе, о принимаемых мерах
по реализации Директивы ј 2. Несколько раз, обращаясь к Тимошенко, Жукову
или Ватутину лично или по телефону, нетерпеливо и зло говорил:
  - Когда, наконец, вы доложите ясную картину боев на границе? Что делают
Павлов, Кирпонос, Кузнецов (командующие фронтами. - Прим. Д.В.)? Что
делает, наконец, Генштаб?
  Ватутин два или три раза привозил в Кремль оперативную карту. Но
утешительного там ничего не было. На ней цветными карандашами были
тщательно нанесены районы расположения наших армий, корпусов, места
базирования авиации, направления выдвижения резервных соединений. Не было
главного: где конкретно шли бои, где находился противник, каков был
характер действий советских войск. В Кремле еще не представляли, что
немецкие войска смогли нарушить, а на Западном фронте почти полностью
парализовать управление и связь. Генерал армии Павлов уже через несколько
часов после начала вторжения потерял нити управления войсками своего
фронта. Многомесячные, почти безнаказанные полеты немецких
самолетов-разведчиков, агентурные данные позволили германскому
командованию с исключительно большой точностью засечь все пункты
управления, линии связи, аэродромы, склады, места дислокации частей.
Первый удар агрессора - воздушный, артиллерийский, танковый - был
исключительно эффективным. Заброшенные вражеские диверсанты нарушили
проводную связь. А она тогда имела большее значение, чем радиосредства.
  Не лучше положение было и на Северо-Западном фронте. Как вспоминал П.П.
Собенников, командующий 8-й армией ПрибОВО (в июле-августе ему предстоит
стать, правда всего на несколько недель, командующим фронтом), "никакого
четкого плана обороны границы не было. Войска главным образом находились
на строительстве в укрепленных районах, на строительстве аэродромов. Части
н