ньшевистская критика Сталина, его глубокого антидемократизма помогает
полнее понять некоторые стороны сталинизма. Меньшевики были неизмеримо
ближе к идее демократического социализма, чем их непримиримые оппоненты.
  Лидеры меньшевистской эмиграции (Мартов, Абрамович, Дан, Николаевский,
Долин, Шварц, Югов) долгое время пытались вести борьбу как бы на два
фронта: защищать идеалы революции в России и одновременно критиковать ее
перерождение. До 1965 года меньшевики имели свой печатный орган -
"Социалистический вестник". Наиболее влиятельными в руководстве (оно
называлось "Заграничная делегация") были все более тяготевший к СССР Ф.И.
Дан, умерший в 1947 году, и придерживавшийся антисоветских взглядов Р.А.
Абрамович, скончавшийся в 1963 году. После смерти Ленина острие критики со
стороны быстро тающих группок меньшевиков было справедливо направлено
против "антидемократических методов Сталина". Обреченные жить вдали от
Родины, наиболее проницательные из эмигрантов ясно видели, что Сталин
ведет страну в исторический тупик. Меньшевики, например, одобряя нэп,
высказывали интересную мысль: новая линия в экономике должна
сопровождаться серьезным обновлением и в политике, тогда бонапартистские
тенденции в СССР могут не развиться1067. Корень нараставших цезаристских
тенденций меньшевики видели в том, что партия большевиков, имеющая
"рабочее происхождение", все больше превращалась в тоталитарное орудие
узкой группки людей. Усиление роли одной личности, по их мнению, грозило
перерождением. Только партия, допускающая плюрализм, справедливо считал
Абрамович, могла бы быть гарантом развития демократии. Нельзя не
согласиться с этими трезвыми рассуждениями.
  Как меньшевики оценивали Сталина? С точки зрения негативного развития в
СССР, полагали они, видны два пути: контрреволюция и лжереволюция. Сталин
пошел по второму пути, осознавая это или нет, считали меньшевистские
лидеры. Суть сталинизма, по их мнению, заключается в полном отказе от тех
традиций, которые были заложены в социал-демократии. Но после революции
меньшевизм не был единой политической и идеологической силой. Его влияние
все больше сходило на нет. Со временем Дан, долго бывший бесспорным
лидером меньшевизма, порвал с ним, стал издавать журнал "Новый мир". Он
наивно надеялся, что после победы Советский Союз сможет вернуться к
подлинному социализму. В своей большой книге о происхождении большевизма,
которую Дан написал незадолго до смерти, он проницательно утверждал, что
трагедия России заключается в том, что Сталин оказался абсолютно
неспособным соединить социализм и демократию. Это "клеймо сталинизма". Но
Дан выразил оптимистичную мысль о том, что большевизм не начинается и не
заканчивается на Сталине: социализм достоин свободы и он принесет ее
людям1068. Доживая на задворках русской истории, эти люди, лично знавшие
Ленина, непосредственно видевшие революцию в России, своих соперников -
большевиков, их взлеты и падения, были способны (правда, как сторонние
наблюдатели) трезво судить о сталинизме. Некоторые их идеи и оценки
заслуживают самого серьезного внимания при современном историческом
анализе.
  Все многочисленные "оппозиции", "фракции", "уклоны", появившиеся после
победы Великой Октябрьской социалистической революции, при всем том, что
они часто несли немало сомнительного и ошибочного, тем не менее были одной
из диалектических форм выдвижения социальных альтернатив. Возможно, мои
утверждения ортодоксально мыслящим людям вновь покажутся ересью, однако
представляется, что ликвидация революционного плюрализма оскопила
историческое обновление общества. Уверен, например, что
меньшевики-интернационалисты с их лидерами Л. Мартовым, О. Ерманским, И.
Астровым и другими не были врагами революции. Точно так же, как и левые
эсеры, оформившиеся в партию в конце 1917 года. Не здесь ли лежит один из
главных истоков будущих догматических и цезаристских монолитов,
признававших лишь одно мнение, одну волю, одну истину? Сколько идей о
демократии, нэпе, крестьянстве, торговле, государственном и партийном
строительстве оказались нереализованными в результате приверженности
партийного большинства строго ортодоксальной линии! Все многоцветье
действительности вгонялось в черно-белое видение усвоенных схем. А ведь
вначале как будто дело шло к революционному плюрализму. Познакомьтесь с
выпиской из Протокола ј 23 заседания Совнаркома от 9 декабря 1917 года.
"Председательствует Вл. Ильич Ленин. Присутствуют: Троцкий, Луначарский,
Елизаров, Глебов, Раскольников, Менжинский, Урицкий, Сталин, Бонч-Бруевич,
Боголепов.
  Слушали: вопрос о вхождении с.р. (эсеров) в министерства (так в тексте,
хотя речь идет о народных комиссариатах. - Прим. Д.В.).
  Постановили: Предложить с.р. войти в состав правительства на следующих
условиях:
  а) Народные комиссары в своей деятельности проводят общую политику Совета
народных комиссаров;
б) Народным комиссаром юстиции назначается Штейнберг. Декрет о суде не
подлежит отмене;
в) Народным комиссаром по городскому и земскому самоуправлению назначается
Трутовский. В своей деятельности он проводит принцип полноты власти как в
центре, так и на местах;
г) тт. Алтасов и Михайлов (Карелин) входят в Совет народных комиссаров как
министры без портфелей. Практически работают как члены коллегии по
внутренним делам..."
Назначили наркомами также эсеров Прошьяна, Колегаева, Измайлова. Затем
перешли к следующим вопросам, а Свердлов в это время вел переговоры с
левыми эсерами. Уже ночью в качестве одиннадцатого пункта протокола
заседания Совнаркома записали:
  "Опубликовать следующее: в ночь с 9-го на 10 декабря достигнуто полное
соглашение о составе правительства между большевиками и левыми эсерами. В
состав правительства входят семь с.р. ..."1069 Под протоколом подписи: Вл.
Ульянов (Ленин), Н. Горбунов. Ведь для всех было тогда ясно, что и
большевики и левые эсеры шли по пути революции. Сама практика
преобразований нуждалась в социалистическом плюрализме, который, едва
возникнув, вскоре был безжалостно ликвидирован большевиками.
  Сталин оказался подходящим лицом для такого силового, одномерного пути
развития. Мы знаем, что были и иные варианты, но настоящей борьбы, которая
давала бы реальные шансы другому направлению, не было. Немало бухаринских
идей, например, весьма привлекательно, хотя от многих из них он позже был
вынужден - не по своей воле - отказаться. Этим я отнюдь не утверждаю, что
Сталин и сталинизм были "запрограммированы". Едва ли. Я хочу лишь
подчеркнуть - и это очень важно, по моему мнению, - что сталинизм родился
в условиях догматизации, абсолютизации многих выводов марксизма, которые
были сделаны еще в середине XIX века, при отсутствии других революционных
альтернатив. Уничтожение социалистического плюрализма - это начало
монополии на социальную истину и политическую власть. Превращение
союзников или конструктивных оппонентов во врагов со временем привело к
замене революционной демократии тотальным бюрократизмом. Нетерпимость к
идейному плюрализму выглядела вначале революционной "добродетелью", однако
со временем в решающей мере помешала творчески осмыслить строительство
нового мира.
  Пока партия была не у власти, это не грозило большими социальными
опасностями. Когда же она стала правящей, материализация канонизированных
положений обернулась бедой. Сталин на этой основе пошел дальше: он
извратил многие принципы научного социализма, что во многих областях
привело и к социальному перерождению. Таким образом, скажу еще раз:
сталинизм есть теория и практика, боготворящая силу и насилие как
универсальное средство реализации политических и социальных целей.
Сталинизм - это одномерное видение мира, одобряющее использование любых
радикальных средств для достижения поставленных целей, которые в конце
концов оказываются деформированными. Сталинизм породил глубокие
противоречия между экономическим базисом и политической надстройкой,
народом и бюрократией, подлинной культурой и ее суррогатами,
социалистическими идеалами и их реализацией. Сталинизм выражает не только
процессы деформации народовластия, но и его перерождение в особую
разновидность цезаризма, о чем я уже говорил. Это историческая аномалия
социализма, который, впрочем, еще никто и никогда не создал.
  Можно, пожалуй, сказать, что каждой революции, без исключения, угрожает
свой термидор. Он может быть в разных формах: реставрация старого,
частичная деформация, постепенное вырождение. Сталинизм явился формой
термидора как перерождения народовластия и превращения его в диктатуру
одной "господствующей личности".
  Эта извращенность теории и практики в наиболее полной форме проявилась в
отчуждении. Раньше мы полагали, что отчуждение возможно лишь в
капиталистическом обществе. Думаю, что это не так. В
"Экономическо-философских рукописях 1844 года" Маркс выделяет такие
стороны, которые характеризуют отчуждение: потеря права распоряжаться
собственной деятельностью; отчуждение продуктов труда от производителя;
отчуждение от достойных условий существования; взаимоотчуждение, утрата
людьми своей социальной содержательности1070. По сути и сталинизм означает
отчуждение человека от власти, от участия в управлении государством,
производством, другими общественными процессами. Сталинизм, таким образом,
есть прежде всего диктаторская форма отчуждения людей труда от права
распоряжаться собой, от государственного управления. Если для
капиталистического общества, как считали основоположники марксизма,
отчуждение является естественным, то для социализма, который и совершает
революцию, по мысли Маркса, чтобы ликвидировать многие формы отчуждения,
это предстает как аномалия.
  Утверждение сталинизма как явления прошло несколько ступеней. Первая:
"глухота" ленинского окружения к его "Завещанию". Пожалуй, тогда Сталин
впервые почувствовал, что Олимп власти для него - не мираж, а реальность.
Вторая ступень связана с периодом между 1925 и 1929 годами: стабилизация
капитализма на Западе после ослабления революционных потрясений совпала с
началом зарождения бюрократических структур и устранением Троцкого -
основного соперника Сталина. Еще одна ступень - коллективизация и
ликвидация умеренной линии в ЦК. Уже на этой ступени сталинизм,
применивший массовое насилие, одержал окончательный верх над возможными
альтернативами развития. На следующую ступень, в 1934 году на XVII съезде,
мягкие сапоги Сталина ступили уже для "коронации" его как единственного
вождя. Далее сталинизм только затвердевал в своей бетонной
ортодоксальности. Лишь война несколько ослабила его хватку по причине
смертельной угрозы не только сталинизму, но и самому Сталину.
  Кардинальные реформы сталинизм допустить не мог. Поэтому политическая
система, социальные отношения, сама мысль постепенно остановились в своем
развитии. Подчеркну еще раз, сталинизм - тоталитарная форма отчуждения
человека труда от власти, которую тот вроде бы добыл себе благодаря
русским революциям со всеми сопутствующими этим явлениям тяжелыми
последствиями в политической, экономической, социальной и духовной сферах.
  Определяя сталинизм, пожалуй, можно назвать ряд характеризующих его черт.
Одна из них - безальтернативность развития. Весь широкий спектр
революционных "рецептов" после революции безжалостно сужался. Часто выбор
между двумя или несколькими альтернативами делала не сама жизнь, а
кабинетные стратеги. Сталин был здесь непревзойденным специалистом. Он
всегда знал, что хорошо и что плохо, где революция и где контрреволюция.
Методологический ключ выбора альтернатив был прост: все, что не совпадало
с его, Сталина, взглядами, установками, целями, естественно, объявлялось
антиленинским, контрреволюционным, враждебным. Со временем это станет
государственным правилом. Сталин, решая вопросы, обычно всерьез не
рассматривал альтернативные идеи или варианты, помимо тех, что предлагал
сам. Однажды избранный им стиль директивного управления мог только
совершенствоваться, но отнюдь не пересматриваться или заменяться. Думаю,
то, что мы сегодня вкладываем в понятие "плюрализм", привело бы его просто
в бешенство, квалифицировалось бы как настоящая измена революционному
делу. Все, что свершалось Сталиным, представлялось как объективная
закономерность. В эту схему вписывались и теоретические взгляды. Например,
когда в журнале "Пролетарская революция" была помещена статья Слуцкого
"Большевики о германской социал-демократии в период ее предвоенного
кризиса", Сталин разразился гневной статьей1071. Редакция журнала хотела
лишь рассмотреть историю взаимоотношений большевиков со II
Интернационалом, взаимоотношений компартий с социал-демократией. Вопрос,
который не утратил своей актуальности и сегодня. Однако Сталин усмотрел в
этом факте попытку "пересмотреть" взгляды большевиков на центризм,
оппортунизм вообще. В своем стиле, попутно наклеив ярлыки на Розу
Люксембург, Волосевича, некоторых других, Сталин широко использовал такие
"аргументы", как "галиматья", "пошлые и мещанские эпитеты", "убожество",
"троцкистские контрабандисты". Даже робкая попытка увидеть частные
альтернативы была тут же пресечена.
  Когда Сталин после XIII съезда партии уцелел на посту генсека, он быстро
выработал свой взгляд на власть: никаких альтернатив! Ни политических, ни
общественных, ни личных. Особенно личных! В конце концов он покончил не
только с Троцким, но и всем ленинским окружением. Когда после войны Берия
стал нашептывать Сталину, что после смерти его, вождя, А.А. Кузнецов будет
претендовать на пост генсека, а Н.А. Вознесенский - на должность
предсовмина, реакция была однозначной. Сталин, будучи неглупым человеком,
понимал, что реальная альтернатива ему может быть в лице Политбюро, ЦК,
как коллективного ядра партии. Путем политических манипуляций, интриг,
урезания прав ЦК Сталин превратил его в послушный совет поддакивателей,
который он собирал все реже и реже. От имени ЦК действовал его аппарат -
партийная канцелярия бюрократов. Какие-либо альтернативы сталинской власти
при жизни единодержца были исключены.
  В конечном счете сталинизм стал олицетворять отрицание всего, что не
соответствовало представлениям самого "вождя". В безальтернативности идей,
политических и общественных концепций кроется один из глубинных источников
нашего нынешнего тяжелого состояния. Сталинизм - болезнь не только
духовная или социальная. Это антипод общечеловеческих ценностей, расцвет
авторитаризма. Сталин, исключив из жизни общества все альтернативы, не
заблуждался. Он делал это осознанно. "Вождь" понимал, что альтернативные
идеи или концепции могут тут же поставить вопрос о его устранении.
  Сталинизм стал своеобразной светской религией... В нее можно и нужно было
лишь верить, соглашаться, комментировать постулаты, выдвигаемые Сталиным.
А для этого следовало смотреть и на партию, как на священный орден, где
господствует одно лицо. С начала 30-х годов мне не удалось обнаружить ни
малейших следов публичного несогласия со сталинскими догмами. Для
утверждения единомыслия еще в 1927 году ЦИК СССР принял Свод законов, в
первой главе которого была изложена печально знаменитая 58-я статья с ее
восемнадцатью "модификациям"1072. Не вызывает сомнения, что государство
должно охранять свои интересы. Но когда инакомыслие расценивалось как
подрывная "антисоветская пропаганда или агитация" и каралось самым суровым
образом, то верность - на словах или на деле - идеологии сталинизма
становилась, пожалуй, единственным способом адаптации и выживания, хотя
часто и это не помогало, если меч беззакония был уже занесен над
человеком. Все должны были безоговорочно верить в сталинскую теорию,
призывы, выводы, оценки. Манипуляция общественным сознанием привела к
тому, что миллионы людей верили всему, что говорил "вождь", или должны
были делать вид, что верят. А он очень часто говорил совсем не то, что
было на самом деле.
  Например, выступая 7 января 1933 года на Объединенном Пленуме ЦК и ЦКК
партии с докладом "Об итогах первой пятилетки", по многим показателям он
выдавал желаемое за действительное. Говоря о том, что пятилетка в области
сельского хозяйства выполнена за четыре года, ни словом не упомянул о
страшном голоде, унесшем миллионы жизней, свел перевыполнение плана лишь к
тому, что создано более 200 тысяч колхозов и 5 тысяч совхозов (в этом
"перевыполнение" действительно было в три раза!). Утверждал, что "партия
добилась того, что кулачество, как класс, разгромлено, хотя и не добито
еще..."1073. И все верили, что так нужно, что это высшая истина марксизма!
Хотя в действительности это было его профанацией и полным вырождением.
  Сталинизм отныне разрешал лишь "революции сверху", рассматривал все
реформы лишь как плод "высшего политического руководства". Существовал
колоссальный разрыв между подлинной социальной активностью и ее имитацией.
Отныне активность стала полностью организованной: какие здравицы
выкрикивать на всесоюзном форуме комсомола и профсоюзов; какой "почин" и
где выдвигать; кому и с какой речью выступить на предвыборном собрании;
каких портретов и сколько должно быть в колонне демонстрантов; сколько
послать "добровольцев" от района на "ударную стройку", когда и о чем
рапортовать - все это решалось наверху... Люди постепенно привыкали, что
за них думали обо всем. Им же предписывалось лишь "одобрять",
"аплодировать", "поддерживать". Конечно, элементы организации многих
процессов, видимо, будут нужны всегда, но они должны идти рука об руку с
интеллектуальной свободой, гражданской активностью, социальной
ответственностью, подлинной инициативой, способностью к общественному
творчеству.
  Организаторы рапортов стали считать нормальным, когда и заключенные
докладывали "вождю" о своих успехах. Например, 3 января 1952 года министр
внутренних дел Круглов сообщал Сталину, что "исправительно-трудовыми
лагерями лесной промышленности МВД СССР выполнены задания правительства по
заготовке, выработке и поставке народному хозяйству лесоматериалов"1074.
Министр информировал "вождя" и о добыче цветных и редких металлов (вместе
с "рапортами тружеников" тюремных предприятий). Даже ГУЛАГ регулярно
докладывал Сталину о "высоком политическом и трудовом подъеме". Сталинизм
все организовывал, все предусматривал, и все сверху.
  Нельзя не сказать и о том, что сталинизму как явлению присущи неписаные
"законы" личной диктатуры. Они внешне просты, бесхитростны, но Сталин
исключительно внимательно следил за их исполнением. Прежде всего, ни одно
принципиальное решение партийных, государственных, общественных органов не
может быть принято без него. К примеру, даже лозунги для писателей
испрашивали у "вождя". 2 января 1936 года А.С. Щербаков направил письмо
Сталину, в котором говорилось: "Уже 15 месяцев я работаю секретарем
Правления Союза писателей по совместительству. В интересах дела я вынужден
Вас беспокоить, просить помощи и указаний. Сейчас созданы неплохие новые
работы Корнейчука, Светлова, Левина, Яновского, Леонова, Авдеенко.
Заговорили "молчавшие" старые мастера Файко, Тихонов, Бабель, Олеша.
Появились новые имена: Орлов, Крон, Твардовский. Но в целом отставание в
литературе не ликвидировано. Этому не способствует и критика. Один
писатель (Виноградов) после грубой критики поговаривает о самоубийстве. А
критик Ермилов в ответ заявляет: "Такие пусть травятся, не жалко".
  Вот такое положение в литературе. Сейчас она нуждается в боевом,
конкретном лозунге, который мобилизовал бы писателей. Помогите, товарищ
Сталин, этот лозунг выдвинуть.
  А. Щербаков"1075.
  К разряду "законов" диктатуры относится и выделение главных элементов
своей опоры. Знакомство с архивом, фондом документов, перепиской Сталина
показывает, что начиная, по крайней мере, с середины 30-х годов основное
свое внимание он обращает на НКВД, НКГБ, армию. Значительно больше, чем на
дела в Центральном Комитете; постепенно там всем стал заправлять Маленков,
в соответствии, разумеется, с указаниями "вождя". В личном фонде и
переписке бо