___________________________________


  12 марта Сталин был уже в Петрограде. Ни его, ни Каменева, ни Муранова,
приехавших одним поездом, никто не встречал. Петроград был занят своими
революционными заботами. Незаметный приезд будущего "вождя" соответствовал
его реальному положению. Взяв в руки свой фанерный сундучок, Сталин
отправился к Аллилуевым. Его приняли тепло, как своего. В тот же день он
встретился с рядом членов ЦК. Вечером его ввели в состав Русского бюро
Центрального Комитета и в состав редакции "Правды". После безмолвия
Курейки Сталин никак не мог привыкнуть к шуму и толчее революционных
будней. Фактически с середины марта руководство "Правдой" было возложено
на Каменева, Муранова и Сталина. И уже в первые дни их работы газета
допустила целый ряд заметных теоретических и политических "сбоев". Они не
случайны. Сталин не обладал сильным самостоятельным мышлением, четкой
позицией, ясным пониманием сложнейшей диалектики предоктябрьской грозы. Он
привык исполнять указания и проводить "линию". А здесь решения нужно было
принимать самому. Сначала этот "сбой" выразился в одобрении Сталиным
публикации статьи Каменева "Временное правительство и революционная
социал-демократия". Каменев прямо утверждал, что партия должна оказывать
поддержку Временному правительству, ибо оно "действительно борется с
остатками старого режима". Но это явно противоречило ленинским установкам.
  Буквально на следующий день Каменев, отличавшийся "скорописью",
опубликовал еще одну статью - "Без тайной дипломатии", в которой
фактически стал на позиции "революционного оборончества". Поскольку
германская армия ведет войну, революционный народ будет, писал Каменев,
"стойко стоять на своем посту, на пулю отвечая пулей и на снаряд -
снарядом. Это непреложно"42. Подобные патриотические воззрения Каменева не
встретили тогда отпора со стороны Сталина, который еще слабо разбирался в
хитросплетениях большой политики. Это проявилось, в частности, и в том,
что уже на следующий день после публикации материала Каменева Сталин сам
допустил политическую ошибку в статье "О войне". Написанная в целом с
антивоенных позиций, она тем не менее шла вразрез с ленинскими
установками. Выход из империалистической войны Сталин видел в "давлении на
Временное правительство с требованием изъявления им своего согласия
немедленно открыть мирные переговоры"43.
  Справедливости ради следует сказать, что позднее, в 1924 году, в своем
выступлении на пленуме коммунистической фракции ВЦСПС, Сталин публично
признает свою ошибку. Характеризуя свою позицию по отношению к Временному
правительству в вопросе о мире, он скажет, что "это была глубоко ошибочная
позиция, ибо она плодила пацифистские иллюзии, лила воду на мельницу
оборончества и затрудняла революционное воспитание масс"44. И прибавляет,
что эту позицию занимала вся партия, хотя были партийные организации,
взявшие верный тон. Забегая вперед, скажу, что если в 20-е годы еще были
отдельные публичные признания Сталиным своих промахов, ошибок, то позже,
по мере того как он становился "непогрешимым", о них не могло быть и речи.
  Не без влияния Сталина Бюро ЦК через неделю после публикации статьи "О
войне" приняло резолюцию "О войне и мире", в которой сохранялась идея
"давления" на Временное правительство в целях начала мирных переговоров. В
отсутствие Ленина в "Правде" было сильно влияние Каменева. Он оказался
настоящим "героем" межвременья. Оборонческие тенденции в марте не без его
усилий заметно окрепли. Сталин противостоять ему еще не мог в силу своего
ограниченного влияния и авторитета. Даже в отсутствие Ленина, других
видных большевиков, когда нужно было энергичное сплочение партии, вышедшей
из подполья, Сталин не смог проявить себя как лидер. Свердлов, Каменев,
Шляпников были более заметны в той сложной обстановке уточнения
политических ориентиров, определения тактических маршрутов движения партии.
  Думаю, что Сталин не мог в то время и помышлять о том, что провозгласит
Ленин менее чем через месяц: курс на социалистическую революцию. В тех
революционных маневрах, которыми Сталин был захвачен в марте, ему виделась
уже достигнутая цель. В эти мартовские дни весьма остро чувствовалось
отсутствие Ленина. На усредненном уровне интеллекта и революционной
страсти решать сверхзадачи невозможно. А подняться выше этого уровня
приехавший из Курейки Сталин не мог. В это время один из меньшевистских
лидеров и теоретиков Н.Н. Суханов (Гиммер) писал в своих воспоминаниях:
"Сталин на политической арене был не более как серым, тусклым пятном".
Другие члены Бюро - П.А. Залуцкий, В.М. Молотов, А.Г Шляпников, М.И.
Калинин, М.С. Ольминский - также не смогли в ряде вопросов последовательно
проводить в жизнь установки, изложенные Лениным в его "Письмах из далека".
Чувствовалось, что Каменев и некоторые Другие руководители не избавились
полностью от иллюзий оборончества, веры во Временное правительство,
считали едва ли не венцом достижений буржуазно-демократические завоевания.
И кто знает, может, тогда они и были правы?
  Эти предоктябрьские колебания Сталина не были беспричинными. Сталин не
обладал собственной концепцией реализации большой идеи. В Февральской
революции и в дни Октябрьского штурма рельефно проявились его слабые
стороны: "мелкая" теоретическая подготовка, низкая способность к
революционному творчеству, неумение (пока еще!) переложить политические
лозунги в конкретные программные установки. Никто и никогда не бросал
Сталину упрека в том, что он уклонялся от борьбы, искал легких путей,
боялся конфронтации с политическими противниками. Дефицита воли у этого
человека никогда не было. Но внимательный исследователь политической
судьбы Сталина заметит: у него, профессионального революционера, было уже
тогда одно, хотя и не единственное, весьма уязвимое место. И он знал о нем.
  Когда возникала потребность идти в цех, на завод, в воинскую часть, на
уличный митинг, у Сталина, как уже отмечалось, появлялось чувство
внутренней неуверенности и тревоги, которые он, правда, со временем
научился скрывать. Его никогда не влекло, как многих других
революционеров, в гущу масс. Он не любил, да, пожалуй, и не умел хорошо
выступать перед людьми. В одном из свидетельств начала 20-х годов
приводится оценка рабочего И. Кобзева, слушавшего Сталина во время митинга
на Васильевском острове в апреле 1917 года: "Вроде все говорил правильно,
понятно и просто; да как-то не запомнилось его выступление". Не случайно
Сталин меньше, чем кто-либо другой из ленинского окружения, выступал перед
людьми на митингах, встречах, манифестациях.
  Выступать перед толпой, массами особенно было трудно, когда приехали Ленин
и Троцкий, когда пошли на митинги и собрания Луначарский, Володарский,
Каменев, Зиновьев, другие блестящие ораторы. Троцкий, например, облюбовал
постоянным местом своих выступлений цирк "Модерн", всегда забитый народом.
Нередко Троцкого несли к трибуне через головы на руках. Создавалось
впечатление, что Троцкий иногда содержание речи ставил на второй план,
обращая особое внимание на эмоциональное воздействие на сознание
слушателей. Первые недели своего пребывания в Петрограде, писал в своих
записках Суханов, Троцкий, закончив очередное выступление в "Модерне",
мчался на Обуховский завод, оттуда - на Трубочный, далее - на Путиловский,
затем - на Балтийский, из Манежа - в казармы; казалось, что он говорил
везде одновременно. Сталину, было трудно, просто не по силам тягаться с
этим Цицероном революции. Троцкий упивался ростом своей популярности,
умел, как, пожалуй, никто, зажечь людей. Сталин, слушая выступление
Троцкого на каком-либо заседании или совещании, всегда испытывал к этому
человеку устойчивую неприязнь, соседствующую с завистью. Троцкий был в
центре внимания, притягивал к себе всех. Не так, как он, Сталин, которого
Троцкий, особенно до октябрьских событий, буквально не замечал.
  Вместо публичных выступлений Сталин предпочитал писать статьи, отклики,
давать газетные реплики по поводу тех или иных политических событий. После
приезда из ссылки, с середины марта по октябрь 1917 года, Сталин
опубликовал в газетах "Правда", "Пролетарий", "Солдатская правда",
"Пролетарское дело", "Рабочий и солдат", "Рабочий", "Рабочий путь", других
изданиях более шестидесяти статей и заметок! Посредственный публицист, он,
повторюсь еще раз, был довольно последователен и неизменно категоричен в
своих выводах. Религиозные догмы, которые он отверг по содержанию,
нравились ему за латинскую ясность. Видимо, не случайно в его работах все
было элементарно простым; в них не было мудреных терминов, сложных
дефиниций, логических ухищрений. В большинстве его бесхитростных статей
были ясно изложены простые истины, которые спустя десятилетия не привлекли
бы внимания людей, не будь их автором Сталин.
  Больше по душе Сталину была работа в "штабе", в управляющих органах -
Бюро, Комитете, Совете. Уже в марте Бюро ЦК к имеющимся поручениям Сталина
добавляет еще одно: делегирует его в состав Исполкома Петроградского
Совета рабочих и солдатских депутатов. Бюро собиралось почти ежедневно,
обсуждая самые разные вопросы революционной практики, давая то одному, то
другому его члену новые и новые задания. Так, Сталин принял участие в
установлении регулярных связей с партийными организациями Закавказья,
других регионов страны.
  К этому времени во многих губерниях стали создаваться объединенные
организации большевиков и меньшевиков. ЦК выступал против такого союза,
хотя, объективно говоря, традиционный взгляд на недопустимость таких
объединений по меньшей мере сомнителен. Тогда, когда это усиливало
революцию в борьбе с самодержавием, а позже - с буржуазией, это могло,
видимо, рассматриваться как практика политических компромиссов для
достижения определенных целей. Сталин проявлял, в частности, большую
энергию в разрушении, ликвидации таких объединенных организаций. А может
быть, следовало прислушаться к предложениям меньшевиков?
  Бесспорно, когда соглашательство ставило под угрозу идеалы, программные
установки, конкретные завоевания, - эта ликвидация была оправданна. Но
концентрация усилий против меньшевиков и особенно против эсеров, как
представляется, наносила больше ущерба, чем пользы. Со временем это станет
печальной традицией. Фашизм в 30-е годы рассматривал, например, нас только
через перекрестие прицела, а мы все еще видели едва ли не главного врага в
социал-демократах.
  Ленин рвался в Россию, но сделать это было архисложно. После тщательного
продумывания всех возможных осложнений он с группой русских эмигрантов,
среди которых был и Г.Е. Зиновьев (Г.-Е.А. Радомысльский), выехал из
Швейцарии через Германию и Швецию в Россию. О многих, не до конца еще
выясненных обстоятельствах беспрепятственного проезда Ленива через
Германию в разгар войны, я еще буду говорить в своей книге о Ленине,
входящей в триптих "Вожди". Уже 3 апреля на станции Белоостров (первой на
территории России остановке) Ленина в 9 часов вечера встречали
представители ЦК и Петроградского комитета РСДРП(б), делегации рабочих.
Среди встречавших были Л.Б. Каменев, А.М. Коллонтай, И.В. Сталин, М.И.
Ульянова, Ф.Ф. Раскольников, А.Г. Шляпников. Едва войдя в купе,
обменявшись приветствиями с Лениным, вспоминал Раскольников, я сразу же
был ошарашен вопросом Ильича:
  - Что вы пишете в "Правде"? Несколько номеров удалось посмотреть, за
которые мы вас здорово ругали...
  В пути от Белоострова до Петрограда Ленин беседовал с встретившими его
товарищами о положении в партии; здесь же высказал Каменеву серьезные
критические замечания о его статьях в "Правде", которыми он фактически
поддерживал Временное правительство, а в опенке войны не раз сползал на
оборонческие позиции45.
  Революция, народ, партия встречали своего вождя. Не Бога, не жреца, не
политического апостола, а лидера, обладавшего большой духовной мощью,
непререкаемым моральным авторитетом у революционных масс. Небезынтересно
привести описание встречи В. И. Ленина его идейным противником Н.Н.
Сухановым. В своих в целом малоинтересных "Записках о революции", изданных
в 1922 - 1923 годах, Суханов, который был на встрече, описывает ее так:
  "На Финляндском вокзале в так называемую "царскую комнату" вошел или,
пожалуй, вбежал Ленин, в круглой шляпе, с иззябшим лицом и - роскошным
букетом в руках. Добежав до середины комнаты, он остановился перед
Чхеидзе, как будто натолкнувшись на совершенно неожиданное препятствие. И
тут Чхеидзе, не покидая своего прежнего угрюмого вида, произнес следующую
"приветственную" речь, хорошо выдерживая не только дух, не только
редакцию, но и тон нравоучения: "Тов. Ленин, от имени Петроградского
Совета и всей революции мы приветствуем вас в России... Но мы полагаем,
что главной задачей революционной демократии (и это было "солью", главной
идеей речи Чхеидзе. - Прим. Д.В.) является сейчас защита чашей революции
от всяких на нее посягательств как изнутри, так и извне... Мы надеемся,
что вы вместе с нами будете преследовать эти цели". Чхеидзе замолчал. Я
растерялся от неожиданности...
  Но Ленин, видимо, хорошо знал, как отнестись ко всему этому. Он стоял с
таким видом, как бы все происходящее ни в малейшей степени его не
касалось: осматривался по сторонам, разглядывал окружающие лица и даже
потолок "царской комнаты", поправляя свой букет (довольно слабо
гармонировавший со всей его фигурой), а потом, уже совершенно отвернувшись
от делегации Исполнительного комитета, ответил так: "Дорогие товарищи,
солдаты, матросы и рабочие. Я счастлив приветствовать в вашем лице
победившую русскую революцию, приветствовать вас, как передовой отряд
всемирной пролетарской армии... Недалек час, когда по призыву нашего
товарища Карла Либкнехта народы обратят оружие против своих
эксплуататоров-капиталистов... Русская революция, совершенная вами,
открыла новую эпоху. Да здравствует всемирная социалистическая
революция!"46
Я привел эту пространную выдержку из воспоминаний Суханова потому, что
даже человек, идейно глубоко расходившийся с Лениным, не мог не отметить
политической мудрости и радикализма намерений вождя российского
пролетариата. Сталин уже здесь, на вокзале, почувствовал, что
интернационалистская речь Ленина высветила его наивные сомнения
оборонческого характера, его ошибочную ставку на Временное правительство в
деле достижения мира. Ленинские уроки он тогда умел понимать. Жаль, что
через годы духовная эрозия в его сознании не позволит воспользоваться
некоторыми из них в то время, когда они будут особо нужны.
  Сталин позднее вспоминал, что уже вечером 3 апреля ему "многое стало
значительно яснее". Ленин, прибывший издалека, тем не менее лучше других
видел и понял историческое своеобразие момента, словно он все время
находился здесь, в самой гуще событий. На другой день Сталин, слушая
выступление Ленина в Таврическом дворце, огласившего и
прокомментировавшего свои радикальные десять тезисов, вошедших в историю
как "Апрельские", еще и еще раз поражался бескомпромиссности и
агрессивности вождя. Тезисы не оставили камня на камне от тактики
"поскольку-постольку", заклеймили ограниченность выжидательного,
пассивного курса.
  Однако для соратников Ленина признанный вождь не был "неприкасаемым".
Обстановка была настолько своеобразной, а тезисы Ленина настолько новыми и
смелыми, что даже многие руководящие работники партии оказались не
готовыми принять ленинскую программу. Раздавались голоса: Ленин оторвался
от русской действительности за границей, впал в крайний радикализм.
Сталину, после его осторожного доклада на мартовском совещании
большевиков, ленинские выводы звучали прямым укором. Суханов позже писал,
что после ленинской речи "у многих закружилась голова". На собрании
большевиков 4 апреля, где Ленин впервые огласил свои тезисы, в защиту их
выступила лишь Александра Коллонтай. С Лениным не соглашались,
критиковали, подвергали сомнению ленинские выводы многие, и не только
Зиновьев, Каменев и Троцкий, как принято было у нас считать раньше. После
революции не было "неприкасаемых". Например, в мае 1919 года
Антонов-Овсеенко прислал резкое письмо в ЦК, в котором выразил несогласие
с ленинской оценкой военного положения на одном из участков Южного фронта.
Ничего необычного в этом не было. Прямо высказывать свои взгляды было
нормой. Ленин поручил специалистам из Реввоенсовета сделать компетентное
заключение.
  Скрытое восхищение Сталина ленинской радикальностью было не данью уважения
вождю, а в значительной мере способностью оценить новизну ленинской идеи.
К слову сказать, не все и не всегда могли это сделать. Те же критические
"Апрельские тезисы" до VII партийной конференции не были поддержаны
большинством Петроградского комитета. Ленин не раз оставался в
меньшинстве, но не делал из этого трагедии, как не подчеркивал и своего
триумфа, когда - что было, вероятно, чаще - большинство оставалось на его
стороне. Ленин старался служить идее. Механическое, автоматическое
большинство может быть менее ценным, чем положение, в котором выявлены,
вскрыты различные позиции, точки зрения, новые оригинальные подходы. Если
я считаю себя правым, то не страшно остаться и в меньшинстве. В этом
случае, говорил Ленин, "лучше остаться одному, как Либкнехт: один против
110"47. Радикальная линия Ленина стала брать верх.
  После приезда Ленина меняется и "Правда". Владимир Ильич становится
редактором центрального органа партии. Соглашательские, оборонческие
нотки, явно звучавшие в газете, когда ею руководили Каменев и Сталин,
исчезли. Продолжал работать в "Правде" и Сталин; правда, выступал он, как
и прежде, с небольшими заметками, репликами, сообщениями по текущим
политическим вопросам.
  Ленинские тезисы на VII Всероссийской конференции РСДРП(б) (24 - 29 апреля
1917 г.) легли в основу ее решений. Впервые было обнародовано, что 151
делегат конференции представляет 80 тысяч членов партии. И этой горстке
(по сравнению с многомиллионным населением России) в ближайшие месяцы
предстояло "потрясти мир". Ленин на конференции "по-большевистски" ответил
на вопросы, поставленные русской революцией: о переходе от
буржуазно-демократического к социалистическому этапу, об отношении
пролетариата и его партии к войне и Временному правительству, о роли
Советов и завоевании в них большинства и многие другие.
  На конференции развернулась жаркая полемика. Каменев подверг Ленина
критике за то, что он якобы недооценивает сложившиеся возможности, а
поэтому нужно работать, мол, в блоке с Временным правительством48.
Несогласие с Лениным выразили и Смидович, Рыков, Пятаков, Милютин,
Багдатьев. Придет время, и все эти выступления будут квалифицированы
Сталиным как "предательские", "враждебные", "контрреволюционные". Их
обязательно внесут в реестр "преступлений". После выступления Бубнова о
формах контроля за Временным правительством сверху и снизу в поддержку
ленинских тезисов выступил Сталин. Однако его речь была бледной и
малоубедительной в силу слабой аргументации. Известно, что аргументы - это
мускулы идей. Но убедительных доводов для отклонения поправки Бубнова
Сталин не смог привести. Более весомым был его доклад по национальному
вопросу, в котором проводилась мысль о том, что "организация пролетариата
данного государства по национальностям ведет только к гибели идеи
классовой солидарности"49. Для пролетариата многонационального государства
самый верный путь - создание единой партии. Поэтому предложения Бунда о
т.н. "культурной автономии", говорил Сталин, неинтернациональны. Он
добросовестно, но тускло исполнил свою роль "твердого практика". Но в
целом Сталин в эти горячие дни старался держаться "середины", поняв, что в
калейдоскопе быстрых перемен это самая удобная позиция.
  Знакомясь с документами той поры - решениями ЦК, стенограммами партийных
форумов, телеграммами революционных органов, замечаешь, что не в пример
Зиновьеву, Каменеву, Троцкому (приехавшему в Россию из эмиграции лишь в
мае 1917 г.), Бухарину, Свердлову,