опедия".
  Все это были близкие Сталину люди, как он иногда говорил, из "обслуги". Но
и другие из числа самых близких соратников - Маленков, Каганович,
Ворошилов - отличались прежде всего абсолютным согласием с "вождем". Во
всем.
  О некоторых из них я расскажу в других главах книги. Например, один из
этой троицы, Ворошилов, при решении любых дел, самых мелких и самых
ответственных, стремился прежде всего во всем поддержать "вождя". В
далеком 1923 году почему-то одной из сотрудниц ессентукского санатория,
где тогда отдыхали генсек и Ворошилов, понадобилась такая странная
справка, собственноручно написанная Сталиным:
  "К сведению советских и парт. учреждений.
  Свидетельствую, что предъявительница сего Мария Геперова, служащая
грязелечебницы в Ессентуках, является заслуживающей полного доверия и
преданной Советской Республике труженицей.
  15.11.23. И.Сталин".
  Тут же, ниже, дописано: "Вполне присоединяюсь.
  К. Ворошилов"336.
  Когда видный военачальник И.Э. Якир был арестован и приговорен к
расстрелу, то он обратился к Сталину с письмом, в котором заверял, что он
абсолютно невиновен в приписываемых ему преступлениях. Сталин отреагировал
лаконично: "Подлец и проститутка", а Ворошилов, привыкший всегда и во всем
соглашаться со Сталиным не только по форме, но и по содержанию, написал,
как и в 1923 году:
  "Совершенно точное определение.
  К. Ворошилов"337.
  А ведь это был подчиненный Ворошилова, один из способных советских
командиров, которого Ворошилов прекрасно знал!
  Молотов, Каганович, Ворошилов, как и помощники, были самыми близкими к
Сталину людьми, безоговорочно поддерживавшими любой его шаг. Но ведь были
и другие, те, кто считался его соратником, но сумел сохранить свое доброе
имя. Один из них - Сергей Миронович Киров, большевик ленинской формации:
бесконечно преданный делу, простой, отзывчивый человек. Везде, где бы ни
работал Киров, люди любили этого общительного и скромного руководителя.
Когда Кирова по ленинской рекомендации направили в Азербайджан, в его
партийной характеристике значилось:
  "Устойчивость - во всех отношениях... Энергичный работник... В проведении
принятых решений более чем настойчив. Уравновешен и обладает большим
политическим тактом... Великолепный журналист... Первоклассный и
великолепный оратор..."338 За годы работы в Закавказье Киров оставил о
себе исключительно добрую память. После XIV съезда, когда "новая
оппозиция" пыталась сделать Ленинградскую парторганизацию своей опорой, ЦК
партии направил Кирова в Ленинград, где он был избран секретарем горкома и
обкома. Биограф Кирова Ю. Помпеев свидетельствует, что, когда тот прибыл в
Ленинград, один из самых близких его друзей, Серго Орджоникидзе, прислал в
обком любопытную записку, характеризующую нового первого секретаря
Ленинградской парторганизации.
  "Дорогие друзья!
  Ваша буза нам обошлась очень дорого: отняли у нас тов. Кирова. Для нас это
очень большая потеря, но зато вас подкрепили как следует. У меня нет ни
малейшего сомнения, что вы там справитесь и каких-нибудь месяца через два
все будет сделано. Киров - мужик бесподобно хороший, только, кроме вас, он
никого не знает. Уверен, что вы его окружите дружеским доверием. От души
желаю вам полного успеха".
  А чуть ниже Серго добавил постскриптум:
  "Ребята, вы нашего Кирыча устройте, как следует, а то он будет шататься
без квартиры и без еды..."339
Сталин знал Кирова давно, с октябрьских дней 17-го. Трудно сказать, почему
сухую, черствую, а порой и просто ледяную натуру Сталина потянуло к этому
вечно улыбающемуся, энергичному крепышу. Они не раз вместе отдыхали,
дружили семьями, хотя и находились обычно далеко друг от друга. В одной из
сталинских записок к Орджоникидзе, написанной в Сочи, упоминается о
Кирове, его лечении (удивительно: Сталина никогда не интересовало чужое
здоровье).
  "Дорогой Серго!
  ...А Киров что делает там? Лечится от язвы желудка нарзаном? Ведь этак
можно доконать себя. Какой знахарь "пользует" его?..
  Привет Зине.
  Привет от Нади всем вам. Твой Сталин.
  Сочи 30 июня 1925 г."340.
  Пожалуй, ни к одному партийному работнику Сталин не проявлял такого
внимания и даже любви. Ему нравился этот открытый и простой человек. Где
появлялся Киров, вокруг него сразу же собирались люди. Было раньше такое,
теперь полузабытое, выражение "душа общества". Так вот, Киров был в самом
хорошем смысле душой любого общества: партийного, рабочего, студенческого,
красноармейского. Киров на фоне непроницаемого Молотова, угодливого в
самом выражении лица Кагановича, вечно готового к исполнению Ворошилова
был носителем подлинной теплоты человеческих отношений - моральной
ценности непреходящего значения.
  Почти каждый диктатор имеет свои слабости. У Сталина это выражалось в
интуитивном доверии очень небольшому кругу людей: Поскребышеву, Мехлису,
Молотову, Кирову, может быть, еще двум-трем лицам. Чувства симпатии,
привязанности объяснить трудно. Нередко их трудно обосновать аналитически,
поскольку они целиком из области психологии. Сталин любил улыбку Кирова,
его открытое русское лицо, бесхитростность, одержимость в работе. Играя
как-то в воскресенье с приехавшим на дачу ленинградским лидером в городки
(Сталин взял себе в пару кухонного рабочего Хорьковского, а Киров -
Власика), он спросил гостя:
  - Что ты больше всего любишь, Сергей?
  Киров удивленно посмотрел на Сталина и со смехом ответил:
  - Большевику положено работу любить больше жены!
  - А все же?
  - Наверное, идею... - ответил Киров, выстраивая новую фигуру.
  Сталин неопределенно махнул рукой, но выпытывать больше не стал: ему было
непонятно, как можно "любить идею"? Может быть, для красного словца? Но
Сталин знал, что Киров фальшивить не умел. Знал и то, что Киров, как,
пожалуй, никто другой, мог влиять даже на него.
  Вспомнилось дело Рютина. Сталин знал этого бывшего прапорщика старой армии
еще с начала 20-х годов. В 1918 году он был командующим войсками
Иркутского военного округа, в 1920-м - секретарем Иркутского губкома, во
второй половине 20-х годов - секретарем Краснопресненского райкома партии
Москвы, членом редколлегии "Красной звезды", кандидатом в члены ЦК ВКП(б).
Потом Рютин "восстал". Сталину докладывали, что он стал одним из авторов
ходившего нелегально по рукам пространного документа "Ко всем членам
ВКП(б)". Главный удар обращение наносило по нему, именовавшемуся в
документе не иначе как "диктатор" с антиленинским "намордником" в руках.
Сталин помнил, что на заседании Политбюро он настаивал не просто на
исключении М.Н. Рютина из партии, но и рекомендовал вынести ему смертный
приговор. Это был, видимо, первый случай, когда Сталин пытался до
судебного разбирательства предрешить судьбу человека. Члены Политбюро
молчали. С одной стороны, по делу выходит, что Рютин пытался создать
"контрреволюционную организацию", а с другой - смертный приговор?!
Партверхушка была в замешательстве. И тут раздался голос Кирова:
  - Нельзя этого делать. Рютин не пропащий человек, а заблуждающийся... черт
его разберет, кто только не приложил руку к этому письму... не поймут нас
люди...
  Сталин почему-то быстро согласился. Мужественный Рютин получил десять лет
и погиб в 1938 году. Но Сталин не забыл: Киров может смело высказывать
свое мнение, не считаясь даже, если нужно, с ним.
  Сталин очень немногим дарил свои книги с дарственной надписью. Так вот,
Киров удостоился самого сердечного автографа "вождя", казалось полностью
неспособного даже выговаривать или писать такие слова. На титульном листе
книги "И. Сталин. О Ленине и ленинизме" рукой генсека четким и твердым
почерком выведено:
  "С.М. Кирову
Другу моему и брату любимому от автора.
  23.05.24. Сталин".
  Когда председательствующий на XVII съезде партии П.П. Постышев объявил на
очередном заседании: "Слово имеет товарищ Киров", зал взорвался овацией.
Все встали. Встал и Сталин. Зал долго рукоплескал еще одному "любимцу
партии". Пожалуй, только сам Сталин удостоился такого приема у делегатов
съезда. Речь Кирова была самой яркой, сочной, информативно насыщенной. Да,
она, как почти все, за редким исключением, выступления делегатов на этом
съезде, была густо пересыпана хвалебными эпитетами в адрес генсека.
Возможно, в этом плане Киров даже "перехлестнул" многих других ораторов.
Об этом остается лишь сожалеть, но надо понимать, что, хотя шанс совести
существует всегда, порой его можно использовать, лишь перешагивая через
обычные нормы поведения. А это всегда на грани гражданского подвига. Ни
Киров, ни кто-либо другой его не совершили на съезде, где на глазах
делегатов и с их помощью утверждался культ личности. Все они, и Киров в
том числе, способствовали укреплению единовластия цезаря. В истории нельзя
ничего ни прибавить, ни убавить. Иначе это уже не история, а ее
фальсифицированная копия.
  Как мы уже знаем, выборы руководящих органов партии на съезде имели
(насколько об этом можно сегодня судить) своеобразную кульминацию, столь
неприятно поразившую Сталина. Его триумф был сильно омрачен. Но Сталин не
подал вида. У мраморных богов Древней Греции и Рима лица непроницаемы.
Чувства на них застыли на века и тысячелетия. Сталин умел сохранять маску
невозмутимости в самых критических ситуациях. Он давно понял, что это
всегда производит на окружающих большее впечатление, нежели суетливость,
показная энергия, "руководящая" поза. Получив сигнал, что далеко не все на
съезде разделяют радость превращения его в единоличного вождя, Сталин
внешне сохранил спокойствие. Дальше все шло, как и было запланировано. На
Пленуме ЦК, состоявшемся после съезда, Кирова избрали членом Политбюро и
Оргбюро, секретарем ЦК ВКП(б), он также остался секретарем Ленинградской
парторганизации. Сталин первоначально планировал после съезда перевести
Кирова из Ленинграда в Москву, но сейчас делать этого не стал, передумал.
  Работы у Кирова стало больше. Как секретарь ЦК, Киров ведал вопросами
тяжелой и лесной промышленности. Часто приходилось бывать в Москве.
Сталин, как и прежде, часто звонил ему по "вертушке", когда тот бывал в
Москве, неоднократно встречался, обсуждал текущие дела и заботы. Казалось,
ничего не изменилось, Киров по-прежнему "друг и брат любимый". Некоторые
историки, правда, считают, что в отношениях Сталина к Кирову появилась
холодность, больше официального, что, дескать, несколько раз
ленинградскому секретарю досталось от "вождя" за какие-то незначительные
промашки. Возможно. Документы, люди, знавшие Сталина и Кирова в то время,
с которыми мне довелось говорить, не освидетельствовали ничего подобного.
А скорее всего, Сталин просто умел хранить глубоко внутри свои чувства и
намерения.
  Тем неожиданнее ошеломляющее, трагическое сообщение о том, что 1 декабря
1934 года в Смольном убит С.М. Киров:
  "Данными предварительного следствия установлено, что фамилия злодея,
убийцы товарища Кирова - Николаев (Леонид Васильевич), 1904 года рождения,
бывший служащий Ленинградской РКИ. Следствие продолжается"341.
  Прошло лишь два дня, как Киров вместе с другими ленинградцами членами ЦК
вернулся из Москвы с Пленума, на котором было принято важное и радостное
решение: отмена карточек на хлеб и другие продукты питания. В поезде живо
обсуждали этот долгожданный шаг: как будут рады рабочие, весь народ!
Делились мнениями и о просмотренном спектакле по пьесе Булгакова "Дни
Турбиных", поговорили о предстоящем собрании партактива Ленинграда,
который был назначен на 1 декабря. В общем приехал Киров в приподнятом,
деловом настроении.
  В день актива, закончив подготовку доклада, Киров к половине пятого
приехал в Смольный. Шел по коридору, здоровался, обменивался репликами,
отдельными фразами со многими людьми. Свернув налево, в узкий коридор,
направился к своему кабинету. Навстречу ему шел ничем не приметный
человек. У дверей кабинета раздались два выстрела. Сбежавшиеся увидели
лежавшего ничком Кирова и бьющегося в истерике убийцу с револьвером в
руке...
  Через два часа после убийства Сталин, Молотов, Ворошилов, Ежов, Ягода,
Жданов, Косарев, Агранов, Заковский и некоторые другие выехали в Ленинград
специальным поездом. На вокзале Сталин обложил встречавших нецензурной
бранью, а Медведя, начальника Ленинградского управления НКВД, ударил по
лицу рукой. Медведь, как и его заместитель Запорожец, был переведен на
работу на Дальний Восток, а в 1937 году, когда вовсю заработала машина
террора, они были уничтожены. По некоторым данным, первый допрос Николаева
провел сам Сталин, в присутствии группы людей, приехавших с ним. С самого
начала целый ряд обстоятельств, связанных с убийством Кирова, подчеркнули
его загадочный характер. Об этом доложил на XX съезде партии Хрущев:
"Необходимо заявить, - сказал он, - что обстоятельства убийства Кирова до
сегодняшнего дня содержат в себе много непонятного и таинственного и
требуют самого тщательного расследования. Есть причины подозревать, что
убийце Кирова - Николаеву - помогал кто-то из людей, в обязанности которых
входила охрана личности Кирова. За полтора месяца до убийства Николаев был
арестован из-за его подозрительного поведения, но был выпущен и даже не
обыскан. Необычайно подозрительно и то обстоятельство, что когда чекиста,
входившего в состав личной охраны Кирова, везли на допрос 2 декабря 1934
года, то он погиб во время автомобильной "катастрофы", в которой не
пострадал ни один из других пассажиров машины. После убийства Кирова, -
продолжал Хрущев, - руководящим работникам ленинградского НКВД были
вынесены очень легкие приговоры, но в 1937 году их расстреляли. Можно
предполагать, что они были расстреляны для того, чтобы скрыть следы
истинных организаторов убийства Кирова". А ведь человек, который погиб в
катастрофе, - сотрудник НКВД Борисов - возглавлял охрану Кирова и, по
некоторым данным, предупреждал Сергея Мироновича о возможном покушении. Во
всяком случае, человек, дважды задерживавший Николаева с оружием на пути
следования Кирова и затем отпускавший его по чьему-то распоряжению, был
убран.
  В архивах, в которые я получил доступ, нет материалов, позволяющих с
большей степенью достоверности высказаться по "делу Кирова". Ясно одно,
что это было сделано не по приказу Троцкого, Зиновьева или Каменева, как
стала вскоре гласить официальная версия. Зная сегодня Сталина, его
исключительную жестокость, коварство и вероломство, вполне можно
предположить, что это его рук дело. Одно из косвенных свидетельств -
устранение двух-трех "слоев" потенциальных свидетелей. А это уже "почерк"
Сталина.
  За рубежом имеется обширная литература об этом загадочном деле, но она
часто носит слишком общий характер и основана, как правило, лишь на
предположениях и умозаключениях. К их числу можно отнести, например,
выводы старого эмигранта, завершившего свою жизнь в Соединенных Штатах,
Б.И. Николаевского342.
  Процесс по делу Николаева был проведен в пожарном порядке. Уже через 27
дней в опубликованном обвинительном заключении утверждалось, что Николаев
является активным членом подпольной троцкистско-зиновьевской
террористической организации. Под заключением стояли подписи заместителя
Прокурора СССР А.Я. Вышинского, с чьим именем будет связано еще немало
трагических и темных страниц ближайшего будущего, и следователя по
важнейшим делам Л.Р. Шейнина. Как и следовало ожидать, все обвиняемые по
этому делу, в том числе и Николаев, были расстреляны. Почему "как и
следовало ожидать"?
  Дело в том, что уже в день убийства Кирова по инициативе Сталина
принимается постановление ЦИК СССР (без обсуждения на Политбюро), в
соответствии с которым были внесены изменения в существующий
Уголовно-процессуальный кодекс Сталин настолько спешил, что постановление
даже "не успели" подписать у главы государства, Председателя ЦИК СССР М.И.
Калинина. Документ, выражающий кредо беззакония, вынужден был подписать
секретарь ЦИК СССР А.С. Енукидзе. В нем говорилось:
  1. Следовательским отделам предписывается ускорить дело обвиняемых в
подготовке или проведении террористических актов.
  2. Судебным органам предписывается не задерживать исполнения смертных
приговоров, касающихся преступлении этой категории, в порядке рассмотрения
возможности помилования, так как Президиум ЦИК СССР считает получение
прошений подобного рода неприемлемым.
  3. Органам комиссариата внутренних дел предписывается приводить в
исполнение смертные приговоры преступникам упомянутой категории немедленно
после вынесения этих приговоров.
  Ряд "дел", рассматривавшихся в Москве и других городах, форсировали уже на
основе новых указаний. Поскольку убийство Кирова произошло в Ленинграде, а
следствие связало этот акт с зиновьевцами, уже в декабре 1934 года большая
группа "заговорщиков" во главе с Зиновьевым и Каменевым (Евдокимов,
Бакаев, Куклин, Гессен и др.) села на скамью подсудимых. Каких-либо прямых
улик, доказательств, свидетельствующих о причастности этих лиц к убийству
Кирова, выявить не удалось. Зиновьев после XVII съезда партии, хотя и не
был избран в ЦК, как-то оживился, посчитал, что "гроза" прошла стороной и
для него могут еще наступить лучшие времена. Он даже написал и опубликовал
после съезда в "Большевике" статью, озаглавленную "Международная
значимость истекшего десятилетия". (Она стала последней.) А тут внезапно
арест. После того как Зиновьев прочел сообщение об убийстве Кирова,
сопровождаемое комментарием, что в деле замешаны
"троцкистско-зи-новьевские мерзавцы", внутри у него все оборвалось. Он
понял, что теперь его ждет самое худшее. Под напором следствия, а затем и
прокурора Зиновьев был вынужден "признать", что в "самом общем плане"
бывшая антипартийная группа может нести "политическую ответственность" за
случившееся. Этого оказалось достаточно: аргументов, доказательств
"правосудию" не требовалось. Первая репетиция политических процессов была
проведена. Зиновьев получил 10 лет, Каменев - 5 лет, остальные - в этих же
пределах. Приговоры были вначале согласованы со Сталиным. Это, пожалуй,
первый случай, когда политические взгляды, отличные от официально
провозглашенных, были публично приравнены к уголовному преступлению.
  Так продолжалась драма двух бывших соратников Ленина, честолюбивых,
непоследовательных, раскаявшихся, возможно неискренне, мятущихся, но тем
не менее - совсем не преступников.
  Убийство Кирова знаменовало приближение зловещего времени. Народ поверил в
подрывную, террористическую деятельность бывших "оппозиционеров".
Во-первых, какое-то количество вредителей, расхитителей, классовых
ненавистников, видимо, в обществе было. А во-вторых, отсутствие
объективной информации, элементарной гласности создавало идеальные условия
для манипулирования сознанием миллионов. На тысячах митингов выдвигались
требования решительных действий по отношению к террористам. В 30-е годы
люди были одержимы идеей, их можно было поднять призывом, лозунгом, зажечь
видением перспективы. Но можно было и легко заставить поверить во
"врагов", "шпионов", "диверсантов", "террористов". К тому же они не знали
правды о происходящем. В стране зрела атмосфера, как выразился один из
пострадавших в 30-е годы, В. Окулов, "которая могла разрядиться в любой
момент массовым террором, где главными жертвами будут невинные люди".
Печать непрерывно накаляла обстановку, "выявляла", сообщала о все новых
"вражеских центрах", "заговорах", "тергруппах".
  1 декабря 1934 года сразу резко подняло "значение", как любил говорить
Сталин, карательных органов. НКВД стал численно быстро расти. Полномочия
органов расширились. Постепенно они станут рядом с партийными комитетами,
а затем и заслонят их, выйдя из-под контроля. Самой популярной темой
печати станет "необходимость укрепления бдительности". Ее пропаганда
начнет щедро сеять семена подозрительности, недоверия к каждому. За
многими руководителями будет установлена слежка. Сталин, как мы помним,
страшно боявшийся покушения на свою особу, резко усилит охрану, до
минимума сведет свои "явления" народу. У многих простых людей сфо