ожениях о ротации
руководства, сроках пребывания генсека и других лидеров на высших
партийных должностях, подотчетности руководителей и т.д. А именно к этому
вели ленинские идеи о совершенствовании партийного аппарата, упрочении
демократических начал в партии и обществе. XIV съезд был, пожалуй,
последним при Сталине, когда критика и самокритика были еще неотъемлемыми
элементами атмосферы форума. На последующих съездах критики было все
меньше и меньше. В дальнейшем мог критиковать только Сталин или по его
указанию. А отсутствие свободного изъявления идей и взглядов в условиях
монополии партии на власть с неизбежностью вело к застою, догматизму,
бюрократическому формализму.
  Утвердив курс на социалистическое строительство, индустриализацию, съезд
стал важной исторической вехой на этом пути. Но демократические начала в
партии не получили своего развития. Великое едва ли ведало, что рядом с
ним рождается его отрицание. В борьбе этих начал и кроются истоки
грядущего триумфа "вождя" и трагедии народа. Не все тогда понимали, что за
могущество придется платить личной свободой. Это не парадокс, а закон
единовластия.



  "Популяризатор" ленинизма______________________________


  Слова "теория", "теоретик" в молодости у Джугашвили вызывали внутренний
трепет. "Верная теория, - говаривал Мартов, - всегда дружит с истиной".
Теперь ему эта фраза была понятна; он приобщился, прикоснулся и к теории,
и к теоретикам. В 1907 году, в Лондоне, входя в церковь Братства, где
проходил V съезд РСДРП, и глядя на непривычные для православного
готические очертания храма, Сталин вдруг вспомнил одну из притч Соломона:
"Милость и истина да не оставляют тебя; обвяжи ими шею твою, напиши их на
скрижали сердца твоего..." Он был в юности прилежным семинаристом, и годы
скитаний не выветрили из сознания библейских постулатов. Милость была ему
ни к чему: сентиментальности он никогда не любил. А вот истина... Ему
казалось, что на съезде он не очень обогатился ею. Долгие споры "об
отношении к буржуазным партиям", "о классовой солидарности", "о роли
пролетариата в буржуазной революции" казались ему отвлеченными, плохо
связанными с русской действительностью.
  А она напомнила о себе, эта действительность, во время работы съезда
весьма властно. Прервав заседание съезда, председательствующий вдруг
объявил, что на завершение работы, оплату помещения, проживание в
гостинице и обратный путь делегатам не хватает денег в партийной кассе и
что один либерал согласился дать вексель на три тысячи фунтов стерлингов
при условии возвращения под немалый процент и если под векселем подпишутся
все делегаты... После паузы все громко заговорили, соглашаясь. Более
десяти лет пришлось ждать этому добровольному меценату возвращения своих
фунтов. Он рисковал: далеко не все революции в истории свершались как по
заказу.
  Однажды в перерыве заседания Джугашвили оказался рядом с Лениным, Розой
Люксембург и Троцким, спорившими о "перманентной революции". Но раздался
звонок, приглашавший на заседание, и Ленин шуткой закончил спор:
  - Наверное, Роза знает русский язык немного хуже, чем марксистский,
поэтому у нас с ней и есть кое-какие разногласия... Но это дело поправимо!
  Джугашвили смутно понимал суть "перманентной революции" и не включился в
этот мимолетный спор. А ведь здесь тоже должна быть истина. А сколько
таких истин нужно революционеру? Они ему теперь, пожалуй, особо нужны,
хотя он и не собирался писать их на скрижали сердца своего. К этому
времени делегат съезда с совещательным голосом Джугашвили уже был автором
двух-трех десятков простеньких статей и первой своей, как он считал,
крупной теоретической работы "Анархизм или социализм?". Сталин этой
работой в душе гордился, хотя еще никто из "литераторов" в Лондоне с ней
не был знаком.
  Мог ли Сталин знать, что через тридцать с небольшим лет он будет
единогласно избран почетным академиком Академии наук могущественной
страны? Мог ли он даже подумать, что светила мировой науки - члены
Академии преподнесут ему в день 60-летия фолиант-панегирик почти в
восемьсот страниц, где слова "гениальный ученый", "гениальный теоретик",
"величайший мыслитель" будут повторены бесчисленное множество раз?!
Академики М.Б. Митин, А.Я. Вышинский, Б.Д. Греков, А.В. Топчиев, А.Ф.
Иоффе, Т.Д. Лысенко, А.И. Опарин, В.А. Обручев, А.В. Винтер и другие
скажут в этой величественной книге, сколь огромен вклад И.В. Сталина в
развитие теории научного коммунизма, философии, политической экономии,
сколь велико методологическое значение его идей для науки вообще.
  "Величайший мыслитель и корифей науки", как было записано в протоколе ј 9
общего собрания Академии наук СССР от 22 декабря 1939 года, между тем был
и остался на долгие годы догматическим популяризатором марксизма,
примитивным толкователем ленинских идей. Но к тому времени, когда он
станет академиком, когда будут приниматься решения, прославляющие Сталина
как "светоча мировой науки", не воля разума будет руководить этими
почтенными людьми. Коронация генсека интеллектуальным венцом станет лишь
одним из проявлений тех уродств, которые породило обожествление "вождя".
  Ирония судьбы! В 1949 году академик П.Н. Поспелов напишет статью "И.В.
Сталин - великий корифей марксистско-ленинской науки", а спустя несколько
лет он же по поручению ЦК подготовит ошеломляющие разоблачительные выводы,
которые лягут в основу знаменитого доклада Н.С. Хрущева на XX съезде
партии... Ну а пока вернемся в 20-е годы...
  Оказавшись во главе ядра ЦК, Сталин быстро почувствовал, что кроме
организаторских качеств, которыми он обладал, "твердой руки", которую уже
почувствовали многие в аппарате, ему нужно проявить себя и как теоретику.
С одной стороны, переход к новому этапу борьбы за созидание нового
общества требовал теоретического осмысления широкого круга вопросов. Все
было внове: в экономической, социальной и культурной областях. Ленинская
концепция социалистического строительства как бы давала возможность видеть
завтрашний день, но и требовала конкретизации применительно к практике
ближайшего будущего.
  С другой стороны, Сталин понимал, что лидер партии, а он хотел им стать не
формально, а фактически, должен иметь устойчивую репутацию
теоретика-марксиста. Он понимал, что подавляющее большинство его статей не
оставили какого-либо следа в общественном сознании. Многие из них были
посвящены тому или иному эпизоду, моменту многоцветной действительности. В
этой мозаике лозунгов, идей, призывов, которые выплеснула революция,
сталинские скучноватые статьи просто терялись. Правда, ко времени, когда
Сталин стал постепенно утверждаться в руководстве партии после Ленина, им
было опубликовано и несколько теоретических работ. Одну я уже называл -
"Анархизм или социализм?". О том, каков ее теоретический, философский
уровень, можно судить лишь по одному фрагменту: "...буржуазия постепенно
теряет почву под ногами, - писал Сталин, - и с каждым днем идет вспять...
как бы сильна и многочисленна ни была она сегодня, в конце концов она все
же потерпит поражение. Почему? Да потому, что она как класс разлагается,
слабеет, стареет и становится лишним грузом в жизни. Отсюда и возникло
известное диалектическое положение: все то, что действительно существует,
т.е. все то, что изо дня в день растет, - разумно, а все то, что изо дня в
день разлагается, - неразумно и, стало быть, не избегнет поражения"209.
Удручающий примитивизм и наивность этих умозаключений очевидны. Правда,
это не помешало академику Митину назвать данный фрагмент "классической
характеристикой нового"...
  Малозаметными остались и такие его теоретические работы, как "Марксизм и
национальный вопрос" (1913 г.), "Октябрьский переворот и национальный
вопрос" (1918 г.), "К вопросу о стратегии и тактике русских коммунистов
(1923 г.) и некоторые другие. Сталин довольно скоро почувствовал, что он
не в состоянии внести нечто принципиально свое в теорию марксизма, что
могло бы стать подлинно новым словом в великом учении. Он все больше
убеждался, что гений Ленина предвосхитил очень многое; мысль Владимира
Ильича приподняла завесу над дальними далями. К какой бы сфере
деятельности ни приходилось прилагать свои усилия, Сталин видел в ней
следы ушедшей далеко-далеко вперед тени вождя. Мысль генсека не смогла
даже приблизиться к мысли гения.
  Ожесточенная междоусобица, которая не переставала потрясать партию в те
годы, потребовала от Сталина максимально прибегнуть к широкой пропаганде
ленинского наследия, его идей и выводов. Так к нему пришла мысль прочесть
небольшой курс лекций "Об основах ленинизма" в Свердловском университете.
Вскоре после смерти Ленина эти лекции были прочитаны. В апреле и мае 1924
года их опубликовала "Правда". Пожалуй, именно они принесли Сталину
определенное признание как "теоретику".
  Образованность не только основной массы населения - крестьянства, но и
рабочего класса, партийцев была низкой. Им была нужна азбука ленинизма.
Только предельная популярность, доходчивость, ясность, простота могли
обеспечить понимание ленинских идей. Сталин к решению этой задачи оказался
готов. Его "бинарное" мышление пригодилось как нельзя лучше. Телеграфно
короткие фразы. Никаких мудреных терминов. Отсутствие глубины. Но ясность,
ясность, ясность... Лекции после публикации были хорошо приняты. Их широко
использовали агитпропы для ликвидации политического невежества населения.
В последующем "Вопросы ленинизма", "Об основах ленинизма" были
канонизированы и превращены усердными сталинскими пропагандистами в
догматический цитатник. Работы и впрямь походили на мозаику из цитат.
Пожалуй, если их убрать из сборников, то в некоторых из них остались бы
лишь знаки препинания. Однако одно издание следовало за другим...
  В этих работах Сталина немало положений, на которых формировалось
мировоззрение миллионов советских людей. Хотя существенно, что генсек,
трактуя ленинские идеи, серьезно перекроил многие из них. Так, раскрывая
сущность диктатуры пролетариата, он фактически сделал акцент лишь на ее
насильственной стороне, начисто "освободив" ее от демократического
содержания. Сегодня, например, нельзя без содрогания читать страницы
сталинской работы "О политике ликвидации кулачества как класса", зная, что
стояло за этим.
  Сборник за сборником выходили в Государственном издательстве политической
литературы. Редакторы не смели без Сталина что-либо менять, уточнять,
поправлять. Поэтому, читая, например, выпущенный одиннадцатым изданием в
1945 году сборник "Вопросы ленинизма", сталкиваешься с местами, от которых
берет оторопь. Сталин полемизирует, ругает, критикует; шельмует Зиновьева,
Троцкого, Каменева, Сорина, Слуцкого, Бухарина, Рыкова, Радека, многих,
многих других, будто они живы: "давайте послушаем Радека", "Троцкий
говорит уже два года", "Каменев имеет в виду", "А как говорит Зиновьев?",
"Эти факты известны Зиновьеву", "Бухарин опять говорит"... Конечно, мы
знаем, что эти работы Сталин написал тогда! когда все эти люди, как тысячи
и миллионы других, были живы. Но с тех пор прошли годы, а Сталин
продолжает полемизировать со своими оппонентами, которых он распорядился
уничтожить. Аргументы, которые выдвигает Сталин, борясь теперь уже с
тенями ушедших людей, предстают не просто научно несостоятельными, но и в
высшей степени кощунственными. И хотя в книге то и дело: жирным шрифтом
набрано: "Аплодисменты переходят в овацию", "Гром аплодисментов", "Все
встают и приветствуют любимого вождя", "Громовое "ура!" (и все это было),
не покидает ощущение, что сама книга - из кошмарного сна. Уничтожить своих
теоретических оппонентов и продолжать измываться над мертвыми мог лишь
человек, полностью преступивший общечеловеческие нормы морали. Поэтому
даже верные суждения, которые встречаются в примитивном популяризаторстве
Сталина, не могут не восприниматься как кощунство.
  Когда Сталин готовился прочесть, а затем опубликовать свои лекции, он еще
не был полностью в плену идеологических предрассудков, которые затем сам
усиленно культивировал. Так, например, невозможно представить, чтобы
Сталин мог позволить в конце своей жизни то, что он написал о ленинском
стиле в 1924 году. В середине 20-х годов он мог, не греша против истины,
утверждать, что стиль ленинизма состоит в соединении русского
революционного размаха и американской деловитости. "Американская
деловитость - это та неукротимая сила, - писал генсек, - которая не знает
и не признает преград, которая размывает своей деловитой настойчивостью
все и всякие препятствия, которая не может не довести до конца раз начатое
дело..."210 Думаю, что если бы кто-нибудь публично сказал в более поздние
годы сталинские слова: "Соединение русского революционного размаха с
американской деловитостью - в этом суть ленинизма в партийной и
государственной работе"211, то ему пришлось бы об этом горько пожалеть. В
20-е годы мысль Сталина, пусть и без полета и озарения, все же еще не была
полностью стянута обручем воинствующего догматизма.
  Здесь в самую пору сказать о складе интеллекта Сталина, хотя к этому
вопросу я еще вернусь. Он сформировался под влиянием догматической
религиозной пищи, практики революционной борьбы, выборочного ознакомления
с работами основоположников научного социализма. Можно утверждать,
особенно по "знаменитой" четвертой главе "Краткого курса" истории партии,
что он до конца так и не разобрался в соотношении теории и метода,
взаимосвязи объективного и субъективного, сути законов общественного
развития. Его утверждения, что все в природе и обществе запрограммировано
железной необходимостью, явно смахивают на фатализм: "Социалистический
строй последует за капиталистическим как день за ночью. Марксистская
теория - это компас на корабле, который обязательно доплывет до другого
берега, но с компасом - быстрее. Сталин высмеивает тех, кто прислушивается
к "требованиям разума", "всеобщей морали", и воспевает вульгарный
материализм, замешенный на насилии. Конечно же он утверждает, что
"примером полного соответствия производственных отношений характеру
производительных сил является социалистическое народное хозяйство в
СССР..."212. Его аргументация всегда звучит либо как утверждение, либо как
приговор.
  Вся история, изложенная в "Кратком курсе", - это цепь побед одних и
поражений других - шпионов, двурушников, врагов, преступников. Сталин все
уложил в прокрустово ложе схемы: в жизни должно быть так, как в теории.
Той, которую он излагает. Подобный подход, говорили Маркс и Энгельс, может
свести идеологию к "ложному сознанию". К счастью, в конечном счете судьба
марксистско-ленинской идеологии неподвластна Сталину. Все, что происходит,
по логике Сталина, - это закономерность: рост коммунистических партий -
да; разгром "правого уклона" - несомненно; "предательство"
социал-демократических партий - естественно и т.д. Творчеству, воле, игре
воображения, дерзости сознания в главе не оставлено места.
  Сталинский интеллект - в плену схемы. Судите сами: три основные черты
диалектики, четыре этапа развития оппозиционного блока, три основные черты
материализма, три особенности Красной Армии, три основных корня
оппортунизма и т.д. Да, в учебных целях это, пожалуй, и неплохо. Но
"инвентаризировать" всю теорию и сводить ее к нескольким чертам,
особенностям, этапам, периодам - все это обедняет обществоведение, делает
мировоззрение догматическим.
  В сталинских работах с определенного времени стали просматриваться
ритуальные элементы. В мышлении Сталина трудно выделить оттенки, переходы,
оговорки, оригинальные идеи, парадоксы. Мысль "вождя" однозначна: все, что
выходит из-под его пера, - это развитие марксистско-ленинской теории.
Каждое его изречение - программа. Все, что не согласуется с его
установками, - подозрительно, а скорее всего - враждебно. Вульгаризация,
упрощенчество, схематизм, прямолинейность, безапелляционность придали
взглядам Сталина примитивно-ортодоксальный характер. Есть все основания
утверждать, что у Сталина не возникало сомнений в "гениальности" того, что
он говорил. Одно из доказательств подобного вывода - уже упоминавшаяся
любовь к собственному цитированию. Однако при всем этом интеллекту Сталина
была, пожалуй, присуща и сильная черта: его практический характер. Каждое
теоретическое положение (часто весьма механически) генсек пытался увязать
с конкретными запросами и потребностями социальной практики. Скажу сразу,
не всем работам других марксистов присуща эта конкретно-практическая
направленность. Но у Сталина эта практическая заостренность, подчеркну еще
раз, не носила диалектического характера. Механицизм, автоматизм действия,
часто смахивающий на фатализм, нередко придавали карикатурный характер
сталинским трудам. Выступая на первом Всесоюзном совещании стахановцев,
Сталин говорил: "Очень трудно, товарищи, жить одной лишь свободой.
(Одобрительные возгласы, аплодисменты.) Чтобы можно было жить хорошо и
весело, необходимо, чтобы блага политической свободы дополнялись благами
материальными. Характерная особенность нашей революции состоит в том, что
она дала народу не только свободу, но и материальные блага, но и
возможность зажиточной и культурной жизни. Вот почему жить стало у нас
весело, и вот на какой ночве выросло стахановское движение"213.
Комментировать такую "аргументацию" источников стахановского движения,
думаю, нет нужды. Вульгарность и примитивизм долго насаждались в сознании.
Мы порой еще не отдаем отчета в том, сколь тяжелые и далекие последствия
влекло за собой такое "засорение" сознания людей.
  Выбор методов борьбы за социалистическое переустройство общества
сопровождалось в 20-е годы активизацией теоретической работы руководителей
партии. В "Правде", "Большевике" регулярно появлялись статьи Троцкого,
Зиновьева, Каменева, Сталина, Калинина, Ярославского, других деятелей
партии, пытавшихся взглянуть на ситуацию и перспективы социалистического
строительства. Некоторые из них весьма преуспели в публикации своих
трудов. Так, Троцкий за десять лет после революции успел издать 21 том
своих сочинений (с пропусками). "Правда" 4 декабря 1924 года сообщала о
начале издания Ленинградским отделением Госиздата сочинений Зиновьева в 22
томах. Комиссия по изданию сочинений оценила их как своего рода "рабочую
энциклопедию". Здесь же, в "Правде", помещена информация о выходе сборника
"Октябрь. Избранные статьи В.И. Ленина, Н.И. Бухарина и И.В. Сталина".
Особенно много появлялось в это время материалов, подготовленных
Бухариным, - "Противоречия современного капитализма", "О новой
экономической политике и наших задачах" и другие статьи.
  Сталин стремился не отставать. Однако большая часть его статей в 20-е годы
была посвящена не столько популяризации ленинизма, сколько полемике с
руководителями различных группировок, оппозиций, фракций. Здесь Сталин
чувствовал себя как рыба в воде. Пожалуй, благодаря борьбе с оппозициями,
напористой, громкой критике своих вчерашних сотоварищей он и стал
"теоретиком". Об этом справедливо писал Троцкий в своей книге "Сталинская
школа фальсификаций". В ней отмечалось, что на борьбе с троцкизмом Сталин
стал "теоретиком". В полемике, бесчисленных схватках, разоблачениях
"оттачивалось" мышление Сталина. Выступления на партийных съездах и
конференциях, пленумах, заседаниях Политбюро были жесткими, решительными,
по большей части непримиримыми. Хотя порой Сталин, исходя из тактических
соображений, и позволял себе либеральные "послабления". Так, 11 октября
1926 года Сталин выступил на заседании Политбюро с докладом "О мерах
смягчения внутрипартийной борьбы". Правда, эти "смягчающие меры" свелись к
формулированию пяти ультимативных пунктов, которые должны принять лидеры
оппозиции, если они хотят остаться в ЦК.
  В полемике с идейными оппонентами Сталин преображался: появлялось
красноречие, хлесткость выражений, подчас носящих личный, оскорбительный
характер. Характеристики "болтун", "клеветник", "путаник", "невежда",
"пустозвон", "подпевала" Сталин у