ителей государственных ведомств. А дела
на фронте шли все хуже. Об уровне руководства войсками можно судить, в
частности, по такому примеру. Военный министр генерал А.А. Поливанов
телеграфировал с фронта в царский дворец: "Уповаю на пространства
непроходимые, на грязь невылазную и на милость угодника Николая,
покровителя Святой Руси".
  Николай II, при всей его заурядности, долго и довольно умело лавировал,
искал компромиссы, готов был идти на частичные уступки буржуазии, лишь бы
сохранить монархию. Но роковой час для нее уже пробил. Председатель
последней Думы лидер октябристов М.В. Родзянко за три недели до краха
самодержавия сказал царю: "Вокруг Вас, государь, не осталось ни одного
надежного и честного человека: все лучшие удалены или ушли, остались
только те, которые пользуются дурной славой". Председатель Думы
уговаривал, умолял царя "даровать народу конституцию", чтобы спасти
престол"32. Но спасти его уже ничто не могло.
  Мы снова идем к революции, писал В.И. Ленин, анализируя политическую
ситуацию в стране, чутко прислушиваясь в далекой Швейцарии к нарастающему,
как во время землетрясения, гулу грядущей революции. Первым и центральным
актом февральского пролога явилось крушение самодержавия. Ссыльные, среди
которых был и Сталин, верившие в возможность этого крушения, не думали,
что оно произойдет так быстро. Сталин, обращаясь к урокам революции 1905
года, вспоминая детали недавно прочитанной книги о Великой французской
революции, понимал, что в ближайшее время должно случиться то, чем
оправдывалось само существование их как профессиональных революционеров.
  Один из популярных деятелей того времени В.В. Шульгин, проживший почти
вековую жизнь, в своих известных мемуарах "Дни" вспоминал подробности
этого акта. Когда они с А. И. Гучковым по поручению Временного комитета
Государственной думы прибыли 2 марта 1917 года в Псков для принятия
отречения царя от престола, то надеялись еще спасти монархию. "Император,
- пишет Шульгин, - как всегда, был спокоен. После сбивчивой речи Гучкова
Николай монотонным голосом, не выдавая своих эмоций, сухо произнес:
  - Я принял решение отречься от престола. До трех часов сегодняшнего дня я
думал, что могу отречься в пользу сына, Алексея... Но к этому времени я
переменил решение в пользу брата Михаила..."
Сделаем, однако, одно отступление.
  В это время группа ссыльных из Монастырского, Курейки уже находилась в
Красноярске, Канске, Ачинске. Сталин с Каменевым были в Ачинске. Известие
об отречении Николая в пользу Михаила и об отказе последнего принять
корону встретили восторженно. Телеграмму с поздравлениями Михаилу "за его
великодушие и гражданственность" неожиданно для Сталина подписал и
Каменев. Спустя девять лет этот факт всплыл на поверхность на заседании
Исполкома Коминтерна (ИККИ). Сталин постарался "монархическую слабость"
Каменева максимально использовать. Его выступление высвечивает и как бы
приближает то далекое время февраля - марта 1917 года.
  "Дело происходило в городе Ачинске в 1917 году, - необычно возбужденно
начал Сталин, - после февральской революции, где я был ссыльным вместе с
тов. Каменевым. Был банкет или митинг, я не помню хорошо, и вот на этом
собрании несколько граждан вместе с тов. Каменевым послали телеграмму на
имя Михаила Романова... (Каменев закричал с места: "Признайся, что лжешь,
признайся, что лжешь!") Молчите, Каменев. (Каменев вновь закричал:
"Признаешь, что лжешь?") Каменев, молчите, а то будет хуже.
(Председательствующий Э.Тельман призывает к порядку Каменева.) Телеграмма
на имя Романова как первого гражданина России была послана несколькими
купцами и тов. Каменевым. Я узнал на другой день об этом от самого т.
Каменева, который зашел ко мне и сказал, что допустил глупость. (Каменев
вновь с места: "Врешь, никогда тебе ничего подобного не говорил".)
Телеграмма была напечатана во всех газетах, кроме большевистских. Вот факт
первый.
  Второй факт. В апреле была у нас партконференция и делегаты подняли вопрос
о том, что такого человека, как Каменев, из-за этой телеграммы ни в коем
случае выбирать в ЦК нельзя. Дважды были устроены закрытые заседания
большевиков, где Ленин отстаивал т. Каменева и с трудом отстоял как
кандидата в члены ЦК. Только Ленин мог спасти Каменева. Я также отстаивал
тогда Каменева.
  И третий факт. Совершенно правильно, что "Правда" присоединилась тогда к
тексту опровержения, которое опубликовал т. Каменев, т.к. это было
единственное средство спасти Каменева и уберечь партию от ударов со
стороны врагов. Поэтому вы видите, что Каменев способен на то, чтобы
солгать и обмануть Коминтерн.
  Еще два слова. Так как тов. Каменев здесь пытается уже слабее опровергать
то, что является фактом, вы мне разрешите собрать подписи участников
Апрельской конференции, тех, кто настаивал на исключении тов. Каменева из
ЦК из-за этой телеграммы. (Троцкий с места: "Только не хватает подписи
Ленина".) Тов. Троцкий, молчали бы вы! (Троцкий вновь: "Не пугайте, не
пугайте...") Вы идете против правды, а правды вы должны бояться. (Троцкий
с места: "Это сталинская правда, это грубость и нелояльность".) Я соберу
подписи, т.к. телеграмма была подписана Каменевым..."33
Мы забежали по времени вперед. Но здесь приведен спор, касающийся событий
начала 1917 года. Даже Каменев, считавший себя ортодоксальным марксистом,
видел тогда признак революционного достижения в "великодушии Михаила". Это
сегодня нам "все ясно" о том далеком уже времени. А тогда маневры царя,
буржуазии были способны ставить в тупик и некоторых членов ЦК партии...
  Вернемся вновь к мемуарам Шульгина. Отречение царя от престола он выразил
патетической фразой:
  - В тот момент я как бы услышал, как жалобно зазвенел трехсотлетний
металл, ударившись о грязную мостовую. Петропавловский собор резал небо
"острой иглой. Зарево было кроваво.
  В течение нескольких дней, продолжал Шульгин, я присутствовал при
отречении двух государей (имея в виду и Михаила). Было впечатление, что
все мы взошли на эшафот. На совещании членов комитета Государственной думы
Милюков и Гучков просили великого князя Михаила Александровича,
моложавого, высокого, худого, принять престол...
  После получасового размышления в соседней комнате великий князь вошел,
остановился посредине комнаты и сказал:
  - При этих условиях я не могу принять престола, потому что...
  Он не договорил, потому что... заплакал. Так мелодраматически пресеклась
династическая линия Романовых. Шульгин с ядовитым сарказмом добавляет,
всхлипывая вместе с царем-однодневкой:
  - Россия теперь и не монархия, но и не республика... Государственное
образование без названия. А все началось еврейским погромом и кончилось
разгромом трехсотлетней династии...34
Патетика Шульгина не была просто тоской по минувшему. "Бывшие" еще многое
сделают, чтобы всплыли на поверхность Краснов, Корнилов, Врангель, чтобы
возникли Добровольческая армия, многочисленные войска интервентов. В своих
"Очерках русской смуты" А.И. Деникин вспоминал, что такие монархисты, как
генерал Крымов, предлагали "расчистить Петроград силой оружия и, конечно,
с кровопролитием". Жаль, вздыхал Деникин, что не прислушались вовремя к
таким советам: "Слишком долго мы внимали пасхальному перезвону вместо
того, чтобы сразу ударить в набат"35. Однако последние два февральских дня
1917 года перечеркнули их последние надежды остановить революцию. Генерал
Хабалов окончательно утратил власть над частями, распропагандированными
большевиками. В ночь на 28 февраля министры последнего царского
правительства оказались в Петропавловской крепости в роли арестованных.
Февральская буржуазно-демократическая революция в России победила. То был
пролог скорого Октября.
  На далеких окраинах тысячи политических ссыльных еще до получения
официальных бумаг готовились к отъезду в Петроград, Москву, Киев, Одессу,
Тифлис, Баку, другие революционные центры. Если у истории есть высота
птичьего полета, то она своими бесстрастными глазами могла видеть, как
революционеры - жрецы "праздника угнетенных" со всех концов необъятной
России устремились туда, где уже запылал факел освобождения. Сталин с
группой таких же бывших ссыльных, добыв билеты в вагон третьего класса,
жадно смотрел на огромные заснеженные пространства Сибири, пробегавшие за
окном. Он не мог знать, что немногим более чем через десять лет побывает
здесь, но уже не в качестве безвестного "чернорабочего революции", а как
вождь партии, быстро набирающий силу. Выскакивая на станциях за кипятком,
Сталин не мог и предположить, что уже через год-полтора на этой земле, как
когда-то в Бретани, Тулоне, Вандее, вспыхнут кровавые мятежи. Сталин еще
не знал, что его ждет в Петрограде, чем он будет конкретно заниматься,
кого из руководителей партии повстречает. Уныние и тоска остались на
берегу закованного в ледовый панцирь Енисея. Вскоре водоворот социальных и
политических событий захватит его целиком, вначале скроет под волнами и
пеной революции, а затем неожиданно выбросит в самом ее эпицентре.
  На подъезде к Уралу и последующих станциях ссыльных (а они находились
почти в каждом поезде) шумно встречали на вокзалах. На митингах звучала
"Марсельеза", лились речи, все казалось радужным. Говорили красноречивый
Каменев, энергичный Свердлов, другие попутчики. Сталин молча смотрел на
эту неожиданную эйфорию. Почему-то вспомнились недавно прочитанные слова
Максимилиана Робеспьера: "...если не поднимется весь народ целиком,
свобода погибнет..."36 Поднимется ли? Сталин ответить на этот вопрос не
мог. Надеялся, что Петроград прояснит ситуацию.
  К этому моменту волна буржуазной демократии поднялась весьма высоко.
Мелкая буржуазия, примыкая то к "полевевшим" капиталистам, то к
пролетариату, все больше раскачивала лодку государственности. Нарастали
настроения реформизма. Казалось, главное сделано - самодержавие рухнуло.
"Гигантская мелкобуржуазная волна захлестнула все, - писал В.И. Ленин, -
подавила сознательный пролетариат не только своей численностью, но и
идейно..."37 Гигантский социальный маятник колебаний справа налево и слева
направо отражал сосуществование двух диктатур. В этом заключалось
исключительное своеобразие момента, не вписывающееся в прокрустово ложе
классических схем буржуазно-демократических революций. Политическим
выражением этого уникального своеобразия стало двоевластие. В одном и том
же дворце, Таврическом, бурно заседали два органа власти. В одном крыле
дворца было, по выражению Милюкова, "игралище власти" - Временный комитет
Государственной думы. Здесь тон задавала "левая" буржуазия - кадеты. В
другом крыле дворца разместился Петроградский Совет как орган
революционной власти. Во главе Совета стали меньшевики Н.С. Чхеидзе, М.И.
Скобелев, трудовик А.Ф. Керенский. В составе Исполкома Совета большевики
были в меньшинстве. И это не случайно, ибо меньшевики, находившиеся до
Февраля на легальном положении, активно использовали свои возможности. А в
их рядах были многие видные интеллигенты, пропагандисты и теоретики
научного социализма. В то же время Ленин, признанный вождь партии
большевиков, находился еще в эмиграции; Бубнов, Дзержинский, Муранов,
Рудзутак, Орджоникидзе, Свердлов, Сталин, Стасова, другие члены партийного
руководства были в ссылке, тюрьмах, на каторге и только должны были
вернуться.
  Меньшевистский состав Совета в согласии с думцами одобрил передачу
исполнительной государственной власти буржуазии в лице Временного
правительства. Церетели и Керенский поддерживали тезис, что "новое
революционное правительство будет работать под контролем Совета", что
такова "воля истории". Эйфория, пафос перемен, революционная фраза
повернули общественное сознание в сторону поддержки Временного
правительства. Сталина, как и многих, несло потоком событий.
  Керенский, все делая для победы буржуазии, на всякий случай хотел
сохранить и представителей династии. В одной из своих статей, написанной
уже в эмиграции, - "Отъезд Николая II в Тобольск" - исторический
временщик, вознесенный на миг событиями на самую вершину буржуазной
траектории, писал: "Вопреки сплетням и инсинуациям, Временное
правительство не только могло, но и решило еще в самом начале марта
отправить царскую семью за границу. Я сам 7(20) марта на заседании
Московского Совета, отвечая на яростные крики: "Смерть царю, казнить
царя", сказал:
  - Этого никогда не будет, пока мы у власти. Временное правительство взяло
на себя ответственность за личную безопасность царя и его семьи. Это
обязательство мы выполним до конца. Царь с семьей будет отправлен за
границу, в Англию. Я сам довезу его до Мурманска.
  Мое заявление вызвало, - писал Керенский, - в советских кругах обеих
столиц взрыв возмущения... однако уже летом, когда оставление царской
семьи в Царском Селе сделалось совершенно невозможным, мы, Временное
правительство, получили категорическое официальное заявление (из Англии. -
Прим. Д.В.) о том, что до окончания войны въезд бывшего монарха и его
семьи в пределы Британской империи невозможен"38. Тогда-то и отправили
царя с семьей в Тобольск. Решая попутно такие задачи. Временное
правительство пыталось любой ценой набросить на революцию смирительную
рубашку. Стремясь сохранить власть, как говорил тот же Керенский,
буржуазия была намерена дать "наговориться народу".
  Революция в этот момент, как заметил В.И. Ленин, завершила свой первый
этап. Двоевластие усыпляло бдительность. Официально вроде бы вся власть
принадлежала Временному правительству, державшему в руках старый аппарат
государства, а рядом гудел в калейдоскопе революционных будней
Петроградский Совет рабочих и солдатских депутатов. Сожительствовали две
диктатуры рядом; ни одна пока не обладала полной властью, ни одна пока не
могла лишить другую ее атрибутов. Но двоевластие как социальная
двусмысленность не могло затормозить революционное творчество масс.
Например, 2 марта 1917 года в "Известиях" был опубликован знаменитый
приказ ј 1. Он провозгласил введение демократических начал в армии:
выборность комитетов в частях, отмену военных чинов и титулов, поддержку
распоряжений властей лишь в случае одобрения Советами, необходимость
соблюдения революционной дисциплины, уравнивание солдат и офицеров в
гражданских правах. Глаза Сталина жадно разглядывали калейдоскоп событий.
У него уже было свое место в них, но будущее выглядело туманным.
  Все это, повторюсь, происходило до приезда многих революционеров в
Петроград. Ленин еще только готовился прорваться в мятежную Россию,
Троцкий приедет в город на Неве в начале мая, еще не зная окончательно, с
кем он будет - с меньшевиками или большевиками. Меньшевики и эсеры
доминировали в Петроградском Совете. С их помощью начнет бесславно
функционировать правительство "десяти капиталистов и шести социалистов".
Керенский, Церетели, Чернов, Скобелев и другие позаботятся лишь об одном:
как бы не допустить выхода "революционной энергии из-под контроля".
  Все эти особенности и нюансы политической обстановки были пока незнакомы
Сталину. Вглядываясь своими "впалыми карими глазами с желтизной" в
пробегающие убогие деревеньки, разбросанные на гигантской равнине
крестьянской страны, Сталин "ехал в революцию". Где остановиться - вопроса
не было - у Аллилуевых. В течение этих долгих лет, если и получал он от
кого-нибудь регулярно письма, то, видимо, лишь от Сергея Яковлевича
Аллилуева, своего будущего тестя, большевика, вошедшего в нашу историю
прежде всего тем, что в драматические дни июля 1917 года укрывал у себя
В.И. Ленина от преследований Временного правительства.
  Революции совершаются не партиями. "Не Государственная Дума - Дума
помещиков и богачей, - а восставшие рабочие и солдаты низвергли царя"39, -
писал в марте В.И. Ленин. Но во главе этих восставших должна быть его
партия. Все помыслы Ленина были в России, где, как он понимал, мало было
устроить тризну на месте останков самодержавия. Нужно было идти дальше,
непременно дальше! Ленин пришпоривал историю...
  Заметную роль до приезда В.И. Ленина сыграло Русское бюро ЦК, в которое в
марте были кооптированы новые лица, и среди них И.В. Сталин. Бюро
утвердило состав редакции "Правды", в которую он также вошел.
Возобновление выхода пролетарской газеты имело немалое мобилизующее
значение.
  Как проявил себя Сталин в Февральской, а затем и в Октябрьской революциях?
Какова была его подлинная роль? Кем он был в революции - лидером,
аутсайдером, статистом? Анализ партийных документов, других материалов,
свидетельств участников событий позволяет ответить на этот вопрос.
  Долгое время освещение роли Сталина в революции было выдуманным,
фальшивым. В "Краткой биографии" утверждалось, что "в этот ответственный
период Сталин сплачивает партию на борьбу за перерастание
буржуазно-демократической революции в социалистическую. Сталин совместно с
Молотовым руководит деятельностью Центрального Комитета и Петербургского
комитета большевиков. В статьях Сталина большевики получают принципиальные
руководящие указания для своей работы"40. Сказано как о вожде, лидере
революции, как будто заменившем на этот период Ленина. Как свидетельствуют
исторические хроники, оснований для такого вывода не было. Он чрезвычайно
далек от правды. Никаких "руководящих указаний" Сталин не давал. Приехав в
Петроград, он стал одним из многих партийных функционеров. В документах
этого периода редко-редко можно встретить фамилию Сталина в списке
определенной группы лиц, исполнявших задания Центрального Комитета партии.
Да, Сталин входил в высокие политические органы, но ни в одном из них в
эти месяцы он не заявил о себе громко. Его почти никто не знал, кроме
узкого круга лиц. Это был незаметный человек, "представитель нацокраин". У
него абсолютно не было популярности. Такова правда.
  Л.Д. Троцкий, быстро ставший исключительно популярным после приезда,
описывая этот период деятельности Сталина в книге "Февральская революция",
отмечал, что "положение в партии еще больше осложнилось к середине марта,
после прибытия из ссылки Каменева и Сталина, которые круто повернули руль
официальной партийной политики вправо". Троцкий рассуждает, что если
Каменев, в течение ряда лет оставаясь с Лениным в эмиграции, где находился
главный очаг теоретической работы партии, вырос как публицист и оратор, то
Сталин, так называемый "практик" без должного "теоретического кругозора,
без широких политических интересов и без знания иностранных языков, был
неотделим от русской почвы". "Фракция Каменева - Сталина все больше
превращалась в левый фланг так называемой революционной демократии и
приобщалась к механике парламентарно-закулисного "давления" на
буржуазию..."41 Троцкий обвиняет в своей книге Сталина в оборончестве, что
не всегда соответствовало действительности, но нельзя не уловить в его
рассуждениях верные нотки об отсутствии масштабности дооктябрьского
мышления Сталина, что порой вело к узкому практицизму, ограниченному
рамками лишь ближайшей перспективы.
  Февраль не застал Сталина полностью врасплох. Несмотря на длительный
период депрессии, он верил, что революция неизбежна. Именно верил, ибо для
него истина была неотделима от веры в нее. Если истина не облекалась в
одеяние веры, она для Сталина была неполноценной. В этом, может быть, и
нет ничего негативного, но здесь всегда таится опасность проявления
догматического мышления. Сталину вера в программы, курсы, решения, "линии"
всегда помогала сохранять твердость и уверенность в правильности своих
действий. Быть или не быть революции зависело не от него. Но что она
будет, в этом он никогда не сомневался. Трясясь в холодном вагоне от
Ачинска до Петрограда в начале марта 1917 года, Сталин оценивал факт
падения самодержавия как революционную неизбежность. Он, вероятно, верил,
что этот исторический акт произойдет еще при его жизни. Но неожиданно
почувствовал, что у дела, которому посвятил всю свою жизнь, как и у его
личной судьбы, есть не просто исторический шанс, а нечто большее.



  На вторых ролях_____