бо реально сделать здесь, в Европе. Однако
Сталина весьма заинтересовало послание Рузвельта, в котором тот 14 апреля
1939 года обратился к Гитлеру и Муссолини с предложением сесть за стол
переговоров и решить все спорные проблемы. Рузвельт предложил свои услуги
"доброго посредника". У Сталина, правда, вызвала скептическое удивление
инициатива Рузвельта, призывавшего Гитлера и Муссолини дать обязательство
в течение десяти (или двадцати пяти) лет не нападать на перечисленные в
послании тридцать (!) стран Европы и Ближнего Востока656. Обсуждая с
Молотовым столь неожиданный шаг президента США, Сталин произнес:
  - Только идеалист может надеяться хотя бы на обсуждение этих предложений.
Гитлер закусил удила, и остановить теперь его трудно.
  - Но шаг благородный, - ответил Молотов. - Правда, мир еще не созрел,
чтобы его оценить.
  Обменявшись соображениями по поводу послания Рузвельта, решили публично
выразить к нему свое отношение. Тут же составили телеграмму Рузвельту за
подписью М.И. Калинина (последний, конечно, никакого участия, кроме
формального, в этой акции не принимал).
  "Господин Президент!
  Считаю приятным долгом выразить Вам глубокое сочувствие вместе с
сердечными поздравлениями по поводу благородного призыва, с которым Вы
обратились к правительствам Германии и Италии. Можете быть уверены, что
Ваша инициатива находит самый горячий отклик в сердцах народов Советского
Социалистического Союза, искренне заинтересованных в сохранении всеобщего
мира.
  16.IV.39 г. Калинин"657.
  Однако, когда полпред СССР в США К.А. Уманский был принят Рузвельтом 30
июня 1939 года, президент ограничился лишь общими пожеланиями успешно
завершить англо-франко-советские переговоры. Сталин прочел телеграмму
Уманского, в которой говорилось, что Рузвельт "не решился воспользоваться
имеющимися в его распоряжении моральными и материальными средствами для
воздействия на англичан и французов с целью повлиять на их
внешнеполитическую линию"658. Положив шифровку Уманского на стол, Сталин
имел все основания подумать: "Каждый думает прежде всего о себе". Как и он
сам. В разобщенном мировом сообществе, не осознавшем глобальности и
всеобщности проблем планеты, иначе и быть не может. В то далекое для нас
теперь время сама идея тесной взаимосвязи мира и приоритета
общечеловеческих проблем над классовыми казалась ирреальной.
  Замечу, что, хотя некоторые вопросы внешнеполитического характера
обсуждались и решались на Политбюро, их предварительная проработка
осуществлялась обычно в беседах Сталина с Молотовым. Иногда они приглашали
для рассмотрения конкретных, частных вопросов специалистов из наркоматов
иностранных и внутренних дел, военной разведки. Но основные решения
принимались единолично Сталиным с учетом мнения и предложений наркома
иностранных дел. А его точка зрения поначалу не всегда совпадала с мнением
Сталина.
  Как рассказывал Г.К. Жуков К.М. Симонову, ему приходилось не раз
присутствовать при обсуждении ряда важных вопросов в кабинете Сталина с
участием его ближайшего окружения. "...Я имел возможность, - говорил
Жуков, - видеть споры и препирательства, видеть упорство, проявляемое в
некоторых вопросах в особенности Молотовым; порой дело доходило до того,
что Сталин повышал голос и даже выходил из себя, а Молотов, улыбаясь,
вставал из-за стола и оставался при своей точке зрения"659. На Сталина
производили впечатление рассказы Молотова о встречах с гитлеровским
руководством. Сам Предсовнаркома встречался только с Риббентропом. Нередко
в узком кругу он называл Гитлера и его окружение "жуликами". Даже во время
переговоров о заключении пакта о ненападении, как свидетельствовал
руководитель юридического департамента германского министерства
иностранных дел Ф. Гаус, Сталин не преминул бросить немецкой делегации
ядовитое слово, идентичное слову "обман". Разумеется, подписывая пакт,
сказал советский руководитель, "мы не забываем того, что вашей конечной
целью является нападение на нас". Сталин, пытаясь утвердиться в верности
своих расчетов на оттягивание войны, несколько раз возвращался в беседах с
Молотовым к теме Гитлера, лучше, чем кто-либо, понимая, сколь много
зависит в тоталитарном государстве от диктатора.
  В отношениях с гитлеровцами Сталин почти не скрывал своего макиавеллизма.
Когда завершилась церемония подписания пакта, рассказывал Молотов Ф.
Чуеву, Сталин поднял бокал шампанского и сказал не без иронии:
  - Выпьем за нового антикоминтерновца Сталина! Выпьем за здоровье вождя
немецкого народа Гитлера!
  Риббентроп тотчас бросился к телефону (переговоры шли в кабинете Молотова)
и сообщил Гитлеру в Берлин о подписании пакта и словах Сталина. Тот ему
ответил, как тут же радостно передал Риббентроп:
  - О мой великий министр иностранных дел! Вы не знаете, как много Вы
сделали! Передайте поздравления господину Сталину, вождю советского народа!
  Сталин, когда ему перевели эти слова, повернулся к Молотову и едва заметно
хитро подмигнул.
  Каждый из лидеров двух государств преследовал свои цели. Сталин видел в
Гитлере авантюриста, а тот в свою очередь - "большевистского дьявола". Но
оба походили друг на друга.
  В библиотеке Сталина были работы Н. Макиавелли. Как свидетельствуют его
пометки на полях книги "Князь", "вождь" знал изречение знаменитого
флорентийца: "Хорошая цель оправдывает дурные средства". Вместе с
Молотовым, по всей вероятности, они считали допустимым на фальшивую игру
Гитлера отвечать своим сугубо прагматическим планом, имевшим лишь одну
цель: отодвинуть начало неизбежной войны с Германией.
  В решении международных вопросов другие соратники Сталина выглядели явными
статистами. Иногда еще Жданов мог высказать достаточно самостоятельное
суждение, хотя и локального значения. А в целом на всех важнейших
политических решениях лежит печать мысли и воли Сталина. "Вождь", не зная
философии Канта, руководствовался девизом, сформулированным немецким
мыслителем: "Имей мужество пользоваться собственным умом". Как удачи во
внешней политике, так и промахи в ней в то время в решающей мере
обусловливались политической позицией Сталина, спецификой видения им той
или иной проблемы, теми расчетами и планами, которые рождались у него в
голове. Самой слабой стороной сталинской дипломатии, пожалуй, была
неспособность заглянуть в завтра. Пророческого дара Сталин был лишен.
  Здесь я вновь вынужден обратиться к истокам единоличных решений.
Демократия - не антураж. Либо демократия есть, либо ее нет. Когда она
есть, народ, его полномочные представители участвуют в принятии крупных
решений. Когда ее нет, решения принимаются узким кругом лиц или, как было
при Сталине, преимущественно им самим. На XX съезде партии цезаристские
методы решений по важнейшим внешнеполитическим и внутренним вопросам были
осуждены, но постепенно все затем вернулось на "круги своя". Многие из
этих решений отозвались и болью и кровью.
  Почти десять лет назад в нашу речь прочно вошло слово "Афганистан".
Название красивой горной страны, которая на протяжении десятилетий, с
первых лет Советской власти, была для нас другом, стало, по сути,
синонимом нашей беды. И вновь, как раньше, те, кто принимал решения,
остались в стороне: некоторые и сейчас находятся на высоких постах, другие
спокойно, без угрызений совести умерли в своих постелях, в отличие от 14
тысяч наших парней, сложивших свои головы в ущельях и песках Кандагара,
Герата, Мазари-Шарифа. Некомпетентное, непродуманное, легковесное решение
было принято узким кругом лиц. Какое участие принимали в нем народные
представители? Обсуждалось ли оно действительно крупными специалистами?
Прогнозировались ли последствия нашего втягивания в дела этой страны? Я не
раз бывал в Афганистане, в том числе и до ввода туда наших войск. Хочу
высказать свое мнение: эта акция абсолютно не вызывалась необходимостью.
Афганская драма - пример имперского мышления, политического легкомыслия и
свидетельство отсутствия демократических форм принятия крупных решений.
Сам по себе этот факт нашей жизни говорит о том, что никакие объяснения не
снимают ответственности с тех, кто, принимая решения, остался в тени.
История теней не признает. Судьба сталинского единовластия тому пример.
Это отступление я сделал не для того, чтобы кого-то уколоть. Хочу лишь
напомнить: единовластие в любой форме - тиранической, аморфно-рыхлой,
"гуманной" - не только оскорбляет народ, но и с неизбежностью порождает
ошибки, нередко трагические.
  К крупным шагам дипломатии Сталина накануне войны следовало бы, видимо,
отнести три политические акции. Первая связана с заключением
советско-германского пакта о ненападении 23 августа 1939 года. Я уже писал
об этом выше. Добавлю некоторые детали. Сталин, наблюдая прохладное
отношение англичан и французов к переговорам с СССР, не видел шансов на их
успешное завершение. Терпения и мудрости у него не хватило. По его
инициативе Молотов дал понять Шуленбургу, немецкому послу в Москве, что
стоило бы вернуться к предложению Берлина о заключении пакта о ненападении
между СССР и Германией. Несколькими месяцами раньше Сталин ответил
молчанием на аналогичное предложение Берлина. Теперь же Гитлер сразу
согласился. Началась оживленная "перестрелка" телеграммами. Но Москва
осторожничала, считала необходимым все взвесить. Сталин решил пойти на
этот шаг только тогда, когда стала довольно ясной бесперспективность
переговоров с миссиями адмирала Р. Дракса и генерала Ж. Думенка. Гитлер,
находясь с Риббентропом в Оберзальцберге, нервничал. Ему нужен был пакт:
ведь он развязывает руки. А русские все пытались договориться с
англичанами и французами. Тогда, как я уже упоминал, Гитлер, поборов
гордость, сам направил телеграмму Сталину, прося срочно принять
Риббентропа 22 августа, не позднее 23-го. "Заключение пакта о ненападении
с Советским Союзом означает для меня, - фарисейски писал Гитлер, -
установление нового долгосрочного курса политики Германии. Она возобновит
политический курс, который на протяжении прошедших веков был выгоден обоим
государствам..."660
23 августа два больших транспортных "кондора" доставили делегацию
Риббентропа в Москву. К слову сказать, в результате несогласованности
действий средств ПВО в коридоре полета, в районе Великие Луки, самолеты
были обстреляны зенитной артиллерией и лишь по счастливой случайности не
были сбиты. Этот факт мне подтвердил М.А. Лиокумович, служивший в то время
в части, открывшей огонь по немецким "кондорам". Естественно, в тот же
день из Москвы прилетела большая группа работников НКВД для выяснения: кто
организовал "провокацию", 23-го пакт мог бы быть и не подписан... А
накануне Гитлер собрал своих военачальников и объявил о предстоящем
выступлении против Польши. Англичане и французы как будто подтолкнули
Сталина к пакту, хотя и сам Сталин не проявил терпения, мудрости и
прозорливости. Он не понял, что в то время в пакте был больше
заинтересован Гитлер. Пакт дал СССР выигрыш почти в два года. Но мы
использовали эти два года для подготовки к войне хуже, чем Германия.
  Конечно, когда Германия напала на Советский Союз, уже не было ни польской,
ни французской армий, а английский экспедиционный корпус потерпел
поражение. К этому времени на Гитлера работала почти вся Европа. Мы
оказались один на один с Германией, и нам оставалось одно: сражаться,
сражаться и ждать открытия второго фронта. Западные страны не захотели
открыть второй фронт в 1939 году. Не хватило терпения и Сталину, и
антифашистскую коалицию, которая могла начать работать раньше, пришлось
создавать в разгар войны.
  Сталин хорошо запомнил долгую беседу с Риббентропом после обеда 23
августа. Высокий сухой немец давал понять, что Германия хочет развязать
себе руки перед вероятной схваткой на Западе. Сталин, слушая министра
иностранных дел Германии, думал о своем: нужно любой ценой выиграть время.
Страна и армия не готовы к большой войне. Если удастся заключить этот
пакт, то хотя бы объединенного, альянса капиталистических государств
против СССР не будет. Это главное.
  Во время вечерней беседы, которая закончилась подписанием пакта, Сталин
мог подумать, что три-четыре года передышки страна получила. Но здесь же
Сталин почувствовал, что в этом сложном, бурном мире проводить политику
нейтралитета будет исключительно непросто. Этот странный нейтралитет в
глазах антифашистов, многих друзей Советского Союза будет выглядеть
ущербным, возможно даже сепаратным. СССР по существу становился невоюющим
союзником Германии. Сталин это предвидел, но другого выхода, как он
полагал, не было. Сейчас мир ему был нужен, чтобы выстоять потом. Для
этого Сталин и сделал шаг в духе времен "тайных договоров". Речь идет все
о тех же "секретных протоколах" - приложениях к советско-германскому пакту.
  Вторая крупная акция, как бы о ней ни говорили и ни писали, связана с
переносом границ СССР дальше на запад. Решение "взять под защиту"
население Западной Белоруссии и Западной Украины перед лицом надвигающейся
оккупации германских войск было оговорено с Берлином заранее. Печально то,
что эту акцию, денонсирующую несправедливый Рижский договор 1921 года,
Сталин обусловил секретным соглашением с Гитлером о будущих границах и
территориальном "упорядочении". Может быть, действительно это был
компромисс, подобно Брестскому миру? Но Брестский мир Ленин заключал в
открытой борьбе. Были сторонники и противники этого соглашения. Подписав
тяжелый мир, мы, отмечал Ленин, не перешли "грани, подрывающей или
порочащей социалистическую власть..."661. А здесь был сговор о будущих
границах и сферах интересов. Мне хотелось бы процитировать документы,
подтверждающие секретную договоренность Сталина и Гитлера о фактическом
разделе Польши. 10 сентября 1939 года Берия писал Молотову записку:
  "В связи с предстоящим изменением дислокации пограничных войск НКВД
Киевского и Белорусского округов, протяжение (так в тексте. - Прим. Д.В.)
охраняемой войсками этих округов линии Государственной границы Союза ССР
увеличивается с 1412 до 2012 километров, или на 600 километров". В связи с
этим Берия предложил сформировать новый Западный пограничный округ в
составе пяти пограничных отрядов662. Когда же советские войска вошли в
Западную Украину и Западную Белоруссию, то граница соприкосновения между
советскими и немецкими войсками устанавливалась в соответствии с секретной
картой, которая, по-видимому, была согласована в августе на переговорах.
Об этом свидетельствует следующий документ.
  Немецкий военный атташе в Москве генерал Кестринг передает в Генеральный
штаб РККА:
  "1. Прошу передать начальнику Генерального штаба РККА Шапошникову, что я
получил в 22.30 мин. от своего правительства ответ, что сегодня 24.9.39 г.
в 18 часов г. Дрогобыч после переговоров передан частям
Рабоче-Крестьянской Красной Армии без каких-либо осложнений.
  2. Одновременно они договорились, что г. Самбор будет передан 26.9. утром.
Еще раз повторяю - никаких трудностей при переговорах не выявилось. Очень
рад, что все дело пошло хорошо.
  3. Считаю долгом сообщить, что в Дрогобыч горят большие цистерны уже 10
дней, что нам было известно по докладам наших летчиков. На месте ходят
злые слухи, что их зажгли немцы, прошу этому не верить, т.к. этот материал
и нам был бы нужен.
  4. В отношении вагонов, этот вопрос начальник Генштаба РККА знает, - мы
здесь поступили как сказано в протоколе. Вот все, что я хотел столь быстро
передать. Кестринг.
  Принял: Адъютант начальника Генштаба РККА
полковой комиссар Москвин"663.
  Можно было бы привести еще и другие подобные документы. Но и так все ясно:
Сталин счел нужным согласовать все эти "детали". Кроме этих были и другие
"детали", о которых, в частности, стало известно сегодня: о передаче,
например, Гитлеру нескольких групп немецких и австрийских антифашистов,
которые были репрессированы в 30-е годы и находились под следствием или в
заключении. Во время августовских встреч Шуленбурга с Молотовым посол
Германии несколько раз поднимал вопрос "об арестованных в СССР германских
гражданах" и их выдаче рейху664. После заключения пакта и тем более
договора о "дружбе и границе" Гитлеру не составляло труда добиться
желаемого. В большинстве случаев это делалось вопреки воле
арестованных665. Все это в чистом виде циничная "тайная дипломатия".
  Как я уже отмечал, Сталин в конце концов присоединил республики Прибалтики
к СССР. Эти государства находились между Германией и СССР. Правящие круги
этих стран долго лавировали, выбирая наименьшее зло. Но решающим в этом
выборе оказалась не воля народов, простых людей, а тех, кто в те годы
находился в Кремле вместе с диктатором. Воля Сталина доминировала. Он
боялся, что прибалтийские страны могут оказаться в руках Гитлера.
  Отказ Англии на трехсторонних переговорах дать расширенные гарантии
безопасности прибалтийским государствам не оставлял сомнений в том, что в
свете планов фашистской Германии они станут легкой добычей Гитлера. В
результате переговоров 28 сентября 1939 года был заключен договор о
взаимопомощи с Эстонией, 5 октября с Латвией, 10 октября с Литвой, к
которой были присоединены Вильно и Виленский край. Очевидно, что, решая
задачи укрепления СССР в преддверии войны, Сталин совершенно не думал о
тонких национальных материях (да и не умел их учитывать). Его действия
были имперски грубы, и оскорбительны.
  В годы гражданской войны и интервенции силы международной реакции и
внутренней контрреволюции довольно легко оторвали Советскую Прибалтику от
молодой Республики Советов, что было, возможно, противоправным актом.
Перед угрозой неизбежного германского нашествия помощь СССР и
насильственное включение в 1940 году прибалтийских государств в состав
Союза, по мнению Сталина и его партии, отвечало интересам как Литвы,
Латвии и Эстонии, так и всего Советского Союза. Но то было имперское
решение.
  Сталин присутствовал на всех переговорах и церемониях подписания пактов о
взаимопомощи между СССР и каждой из Прибалтийских республик в отдельности.
Сам факт его участия подчеркивал особую государственную важность этих
шагов.
  В ряду других важнейших внешнеполитических шагов сталинской дипломатии
следует отметить и требование Советского правительства к Румынии,
выраженное в ноте от 26 июня 1940 года, о возвращении Бессарабии,
насильственного отторжения которой Сталин никогда не признавал.
  Но Сталин не был бы Сталиным, если бы, решая какие-либо задачи, не
приносил вреда и горя народам. В районах Западной Украины и Западной
Белоруссии, в республиках Прибалтики, Молдавии тут же стали "отсеивать
враждебные элементы": кулаков, буржуазию, торговцев, бывших
белогвардейцев, петлюровцев, просто "подозрительных" людей. Многие из них
прошли по печально известному маршруту - за Урал, в Сибирь. Таких
набралось десятки тысяч.
  Я уже упоминал, что в сибирском селе, куда мать была сослана после
расстрела отца, находился большой лагерь НКВД. Построили его в 1937 году
за несколько недель: огромная зона, обнесенная деревянным забором с
колючей проволокой наверху, смотровые вышки с часовыми, колонны зэков,
которые все прибывали и прибывали. Когда быт в лагере немного наладился,
отдельных заключенных расконвоировали, более того, им разрешили ходить по
селу (бежать было бесполезно: более ста километров тайги до железной
дороги, повсюду охрана). Мать работала в семилетней школе директором.
Учились в школе и дети лагерных охранников. Не знаю уж почему, но однажды
в школу прислали двух заключенных для переплетения старых библиотечных
книг. Одного из них звали пан Худерски, "из-под Варшавы", как он говорил,
фамилии другого я не помню. Худерски был добрый человек, который вместе со
своим товарищем привел библиотеку в порядок. Мать носила им картошку,
молоко. Худерски, помню, рассказывал, что он попал сюда потому, что его
посчитали богачом. Старик все порывался объяснить матери, что никакой он
не богач, произошла ошибка... А теперь вот объявили - десять лет... Зимой
его не стало. Старый человек не вынес лаге