ючительности своего "я", некой избранности он
испытывал, лишь когда перешагивал через трупы реальных и потенциальных
соперников. Сталин мог для внутреннего самооправдания (очень скоро оно ему
уже будет не нужно!) полагать, что если бы не он уничтожил их, то тогда бы
они его. Власть - это выживание. Подлинная власть - та, которая в руках
единственного. Любой, кто может засомневаться в его абсолютном праве на
безграничную власть, должен быть устранен. Ведь он персонифицирует
социализм, то обетованное общество, к которому стремятся миллионы людей! А
если сомневаются в нем, значит, сомневаются в социализме! Размышляя о
власти и поверженных врагах, Сталин мог подумать: теперь, пожалуй, не
осталось ни одного, кто бы близко знал его в "ленинские времена". Похоже,
что из того ядра он остался один. А власть требует единственности! Только
при достижении этого состояния можно испытать упоение властью. Это дано
понять только ему. Это право на уникальность постоянно оспаривал тот, кто
теперь навсегда останется в Койоакане под бетонным обелиском с серпом и
молотом.
  "Вождь" вспомнил несколько последних статей, документов, написанных
Троцким и опубликованных в его "Бюллетене оппозиции". В своем послании
"Учредительному конгрессу" IV Интернационала, напечатанном в 1938 году,
Троцкий писал, что "диспропорция между нашей нынешней силой и завтрашними
задачами яснее нам, чем нашим критикам. Суровая трагическая диалектика
нашей эпохи работает на нас. Война приведет массы к крайнему отчаянию и
возмущению, и они не найдут другого руководства, за исключением IV
Интернационала". В другом, аналогичном документе Троцкий мистически
провозглашал: "В грядущие 10 лет Программа IV Интернационала получит
поддержку миллионов, и эти революционные миллионы смогут штурмовать небо и
землю". Троцкий с таким жаром предрекал триумф IV Интернационала, который
придет к нему в условиях новой, второй мировой войны, что у трезвомыслящих
читателей сразу же складывалось впечатление: Троцкий ждет войну, ибо
только с ней он связывает свое возвращение на политическую сцену истории,
крушение сталинизма, занятие подобающего его уму положения. "Первыми
жертвами грядущей войны, - провозглашал Троцкий, - будут партии III
Интернационала. И тогда IV Интернационал (возглавляемый, естественно,
Троцким! - Прим. Д.В.) станет самой великой силой в мире".
  Сталин прошел по кабинету и взял пачку "Бюллетеней оппозиции". Нашел 65-й
номер за 1938 год, открыл нужную страницу и, стоя, погрузился в чтение
передовицы, написанной Троцким. (Немногие люди могут возвращаться к
строкам, где их поносят и ругают; Сталин не был таким. Он читал и получал
заряд ненависти.)
"Что, Сталин еще посмеивается за кулисами? Фашизм идет от победы к победе
и находит главную помощь... в сталинизме. Страшные военные угрозы стучатся
в дверь Советского Союза, а Сталин избрал этот момент, чтобы подорвать
армию и топтать нацию (речь идет о процессе над военными. - Прим. Д.В.).
  Изгнанник пророчествовал (и был поразительно точен в прогнозе), что будет
"другой процесс, настоящий. Тогда в человеческом языке не найдется таких
слов, чтобы защитить самого отвратительного из всех каинов, которых можно
найти в истории... Памятники, которые он соорудил себе, будут уничтожены
или взяты в музеи и помещены в залах тоталитарных ужасов. И победоносный
рабочий класс пересмотрит все процессы, публичные и тайные, соорудит
памятники несчастным жертвам сталинской злобы и подлости на площадях
освобожденного Советского Союза...". Сталин захлопнул "Бюллетень", бросил
журнал на полку и пошел вдоль стола заседаний:
  - Неужели когда-нибудь смогут поверить подобному бреду? Разве троцкисты и
их пособники не признались публично в своих преступлениях?
  Прохаживаясь с потухшей трубкой в руке, Сталин, возможно, размышлял о том,
что будущему не достанется троцкизма, если довести дело до конца.
  Не случайно, вскоре после получения известия об убийстве Троцкого, Берия
(не без ведома Сталина) отдал распоряжение о "ликвидации в лагерях
активных троцкистов". Накануне войны прокатилась по лагерям еще одна,
малозаметная волна, сметающая последних осужденных, причисленных к
"активным троцкистам". Печора, Воркута, Колыма, Соловки стали немыми
свидетелями кровавой мести вдогонку убитому лидеру IV Интернационала.
Сталин не хотел понимать, что смерть человека - неэффективное средство для
борьбы с его идеями. Он надеялся, что таким способом исключит саму
возможность возникновения инакомыслия и оппозиции, даже внутренней,
духовной.
  Одни названия статей Троцкого могли привести Сталина в бешенство.
Например, 2 сентября 1939 года Троцкий написал памфлет "Сталин - интендант
Гитлера", а несколько недель спустя - "Звезды-близнецы: Гитлер - Сталин".
Читая их, Сталин буквально слышал голос Троцкого: "СССР стоит на краю
пропасти. Все сталинские козыри мало что значат по сравнению с ресурсами и
мощью, которыми овладел Гитлер и которые он использует против Советского
Союза". Троцкий, выступая против Сталина, предрекая ему катастрофу, тем не
менее выражал надежду, что "государство рабочих в СССР имеет шанс
сохраниться".
  Троцкий не хотел поражения СССР, а хотел гибели Сталина. В его
пророчествах о грядущей войне чувствовалось смятение: ведь изгнанник
понимал, что только поражение его родины может лишить власти Сталина. В
размышлениях Троцкого находила выражение эволюция весьма способного,
талантливого человека, у которого, однако, всегда были свои, особые
приоритеты ценностей. Троцкий однажды заметил, что многих видных, даже
выдающихся лидеров революционного движения природа весьма экономно
наделила интеллектуальными способностями. Эту нехватку ума такие люди
обычно компенсируют напором, волей, энергией. Пожалуй, доля истины в этих
рассуждениях есть.
  Себя Троцкий считал прежде всего человеком, щедро наделенным тем, что мы
сегодня называем интеллектом. Он видел себя эпицентром тех событий, в
которых участвовал. Революционные идеалы были для него важны, пожалуй,
прежде всего потому, что могли подчеркнуть его интеллектуальную
значимость. Даже грядущую войну он невольно торопил, потому что видел в
ней единственный способ низвержения Сталина. Но Троцкий не хотел в этом
признаться даже самому себе. Так бывает, вероятно, когда человек не может
или не хочет верно определить соотношение личного и общественного. Даже
его новые революционные проекты будущего, утопические по существу,
сводились к старой теории "перманентной революции", но... во главе с ним,
Троцким. Так, во введении к брошюре "Живая мысль Карла Маркса" он
предсказывал, что в результате новой мировой войны погибнут и фашизм и
сталинизм, и новая пролетарская революция "положит начало существованию
Соединенных Штатов Европы"647. Троцкий не пишет об этом прямо, но словно
дает понять, что автор идеи должен стать во главе этих "Штатов".
  Сталин почему-то вспомнил, как принималось решение о высылке Троцкого за
рубеж. Политбюро несколько раз возвращалось к этому вопросу. Во время
неофициальных бесед Киров, Рыков, Томский, Куйбышев, Микоян, Петровский
высказывали осторожные соображения: может быть, Троцкий одумался? А если
он повинится? Нельзя ли ему дать какой-то второстепенный пост? Ведь
популярность этого человека все еще велика. Сталин не хотел никакого
примирения. Его злоба и месть не имели "заднего хода". Он знал, что, пока
Троцкий жив, пока он в СССР, невозможно чувствовать себя спокойным. После
обмена мнениями (тогда это еще было возможно) решили прозондировать, как
относится к примирению сам Троцкий. В Алма-Ату послали человека из Центра.
Через неделю-другую получили телеграмму: Троцкий не видит своей вины и
основы для примирения со Сталиным. Генсек, зачитав сообщение, торжествующе
посмотрел на соратников: что он говорил? Он же был уверен: Троцкий -
неразоружившийся враг. Решение о высылке Троцкого из страны больше никто
не оспаривал.
  Сам Троцкий 18 февраля 1935 года вспоминал об этом факте так:
  "Во время нашей жизни в Алма-Ате ко мне явился однажды какой-то советский
инженер, якобы по собственной инициативе, якобы мне сочувствующий. Он
расспрашивал об условиях жизни, огорчался и мимоходом очень осторожно
спросил:
  - Не думаете ли Вы, что возможны какие-либо шаги для примирения?
  Ясно, что инженер был подослан для того, чтобы пощупать пульс. Я ответил
ему в том смысле, что о примирении сейчас не может быть и речи: не потому,
что я его не хочу, а потому, что Сталин не может мириться, он вынужден
идти до конца по тому пути, на который поставила его бюрократия.
  - Чем это может закончиться?
  - Мокрым делом, - ответил я, - ничем иным Сталин кончить не сможет.
  Моего посетителя передернуло, он явно не ожидал такого ответа и скоро ушел.
  Я думаю, что эта беседа сыграла большую роль в отношении решения о высылке
меня за границу. Возможно, что Сталин и раньше намечал такой путь, но
встречал оппозицию в Политбюро. Теперь у него был сильный аргумент:
Троцкий сам заявил, что конфликт дойдет до кровавой развязки. Высылка за
границу - единственный выход!"648
Сталин никогда не прочитает этих строк из дневника Троцкого, хотя он и
тогда, в 1929-м, не считал высылку лучшим решением. Но судить, а тем более
физически ликвидировать своего главного соперника он в то время еще не мог.
  После получения известия о смерти изгнанника вся история их
взаимоотношений, вражды, взаимно перешедшей в ненависть, быстро
промелькнула перед его мысленным взором. Несмотря на диаметрально
противоположные положения всесильного диктатора и изгнанника, последний
непрерывно колол, жалил, разоблачал, протестовал, заявлял...
  Сталину было известно, что изгнанник приступил к работе над книгой с
предельно лаконичным названием "Сталин". Кода диктатор прочитал об этом в
сводке новостей, которую ему ежедневно представляли, он внутренне
содрогнулся. Нет, Сталин в 1938 году уже не опасался Троцкого, довольно
спокойно относился к множеству статей, мелькавших в буржуазных изданиях,
которые сочиняли ренегаты, белогвардейцы, троцкисты, просто ненавистники
социализма. Жизнь газетной статьи схожа с судьбой бабочки. Так же, как и
тощей брошюрки Троцкого "Преступления Сталина", написанной им во время
тайного морского путешествия на танкере "Рут" из Норвегии в Мексику. Мысль
они занимают недолго. Книги - значительно больше. Сталину были известны
способности Троцкого, и он понимал, что из-под его пера может выйти
исключительно ядовитый труд. Зная "скорострельность" Троцкого, Сталин ждал
появления книги в 1938-м, 1939-м, в этом, 1940 году... Может быть, ее и
нет? Но он тем не менее торопил Берию, не скрывая своего недовольства
нерешительностью его агентуры.
  Но Сталин не мог знать, что Троцкий, решив стать биографом своего
смертельного врага, вероятно, обрек себя на творческую неудачу. Это,
наверное, самая слабая книга Троцкого. Кроме мести, зла, желчи, у него уже
ничего не могло сойти с кончика пера. Да, большим усилием воли Троцкий
смог написать семь глав задуманной им большой книги. В ее центре Каин,
носивший маски Coco, Кобы, революционера, могущественного вождя партии и
великого народа. Даже не читая книги, каждый, знакомый с отношениями
Сталина и Троцкого, может судить о ее содержании. Она написана черными
чернилами ненависти, хотя и во многом оправданной. Как заметил однажды
Наполеон, "все имеет предел, даже ненависть". Преступая эти пределы,
обязательно что-то теряешь: истину, рассудок, спокойствие. Троцкий на
страницах незаконченной биографии Сталина растерял свой талант публициста,
литератора, а главное - беспристрастного историка. Многое сказанное о
Сталине верно. Но в книге немало и выдумок, догадок, служащих одной цели:
показать, как Каин стал Сверхкаином. Для этого, например, Троцкому
понадобилось даже изобрести, что Сталин пригрел буржуазию, опирался на
нее, карабкаясь на вершину власти. "Бывшие помещики, капиталисты,
адвокаты, их сыновья, поскольку они не бежали за границу, включились в
государственный аппарат, а кое-кто и в партию". Троцкий утверждал даже,
что в государственном аппарате СССР сохранились "представители крупной
буржуазии и помещиков..."649.
  По Троцкому, вслед за которым идут и многие историки, Сталин родился
злодеем, с детства был моральным чудовищем. Не нужно доказывать, что такой
подход, с которым мы нередко сталкиваемся и сегодня, ненаучен. Априори
никто не может считаться преступником. И никто не рождается злодеем.
Отрицательные черты - подозрительность, скрытность, жажда власти,
мстительность - не всегда и не сразу реализуются в преступлениях. Нельзя
одинаково смотреть на Сталина в 1918, 1924, 1937 годах. Это тот и... не
тот человек. Конечно, в силу объективных и субъективных причин и
обстоятельств Сталин очень сильно изменился. Им совершено много такого,
чему никогда не будет прощения. Но в том-то и сложность создания
политического портрета этого человека, что он, борясь как будто за идеалы
социализма (понимаемые крайне искаженно, вульгарно, схематически,
догматически), да, именно борясь за них, одновременно совершал
непростительные ошибки и тяжкие преступления.
 
Конечно, в биографии Сталина, которую начал писать Троцкий, Сталин не
рассматривался во всей противоречивости его фигуры. Поэтому, пожалуй,
большого исторического интереса (как некоторые другие его книги,
опубликованные на Западе) главы биографии Сталина не представляют. Но они
могут быть свидетельством того, что Троцкий боролся главным образом со
Сталиным, а не сталинизмом как явлением.
  Сталину не довелось ознакомиться с этим трудом Троцкого. Иначе он прочел
бы строки, которые повергли бы его в бешенство. "Пытаясь найти в истории
параллель Сталину, - писал в далеком Койоакане Троцкий, - мы должны
отвергнуть не только Кромвеля, Робеспьера, Наполеона, но даже Муссолини и
Гитлера. Мы подходим ближе к пониманию Сталина, когда думаем в терминах
(так в тексте. - Прим. Д.В.) Мустафы Кемаль-паши или, возможно, Порфирия
Диаса"650. Думаю, сказанного достаточно, чтобы оценить степень
озлобленности Троцкого по отношению к Сталину, в основе которой лежат
личные мотивы. Впрочем, что мог думать Троцкий о человеке, который сделал
его скитальцем, "гражданином без визы" и фактически уничтожил всех его
самых близких родственников?
  У Троцкого было время, чтобы правильно оценить Сталина и его систему. Он
мучительно метался: отвергая полностью Сталина, никак не мог отделить от
него то, что оставалось пролетарским, рабочим, марксистским. Троцкий был
убежден, что сталинизм - это не закономерность, а "историческая
ненормальность". Он правильно считал, что главный продукт Сталина -
создание бюрократического коллективизма и аппаратной машины. Не без
оснований Троцкий предполагал, что в будущем будет неизбежен острый
конфликт между бюрократией и социальной инициативой. Находясь на закате
своей жизни, Троцкий, похоже, был прав, утверждая, что СССР "остался
рабочим государством лишь в потенции".
  Сталин знал почти о всех шагах и намерениях изгнанника. В своей книге о
Льве Троцком, работу над которой я закончил в 1990 году, я впервые привожу
многие документы из архивов НКВД-КГБ. Они свидетельствуют: рядом с Троцким
и его старшим сыном Седовым были агенты НКВД. Бывало даже так, что статья,
написанная Троцким для его "семейного" журнала "Бюллетень оппозиции",
оказывалась в кабинете Сталина еще до ее опубликования. Архивные
документы, десятилетиями заточенные в спецхранах, говорят о том, что
Менжинский, Ягода, Ежов, а затем и Берия регулярно докладывали "вождю" о
местонахождении и действиях Троцкого, а после - и о ходе подготовки
операции по его ликвидации.
  Конечно, Сталин имел возможность развенчать лидера нового Интернационала.
Этим занимался и послушный Коминтерн, давно осудивший "раскольничью и
антисоветскую деятельность" Троцкого. Даже в годы наступления реакции,
которая активизировалась после триумфов народных фронтов, у Советского
Союза было немало друзей в лице различных общественных организаций,
которые видели в нем единственный оплот борьбы против фашизма и
надвигающейся войны. Советская пропаганда за рубежом, осуществляемая по
различным каналам, имела в своем арсенале и такой постоянный аргумент:
"Троцкий - пособник империализма, его шпион, один из организаторов
подрывных действий против СССР". Подаваемый в различных вариациях, этот
тезис работал, несмотря на явные натяжки. Где бы ни находился Троцкий - во
Франции, в Норвегии, в Мексике, - у него везде было много идейных и
политических врагов. Это были не только члены компартий, профсоюзов,
других организации, но нередко и люди из числа сторонников Троцкого,
разочарованные бесплодием его программы.
  Конфедерация мексиканских рабочих, Мексиканская коммунистическая партия и
ее лидер Ломбарде Толедано яростно протестовали против приезда Троцкого в
Мексику. У изгнанника была прочная репутация "врага социализма и рабочего
класса". Пребывание Троцкого в Мексике сопровождалось непрерывной борьбой
многих общественных организаций за выселение его из страны. Троцкий
действительно оказался, как он выражался, "человеком планеты без визы".
  Боясь покушений, Троцкий резко ограничил свои поездка в горы, в Мехико,
прием знакомых и посетителей. Постепенно исчезли, покинули Троцкого многие
друзья его семьи. До конца были близки с ним Альфред и Маргарита Росмеры,
знавшие Л. Троцкого и Н. Седову со времен первой мировой войны. Троцкий
метался, как в клетке, в своем Койоакане, ища пути активизации борьбы со
Сталиным. Но безуспешно. Его голос далеко не всегда был слышен в мире, где
уже лязгали танковые гусеницы, и тем более в СССР. Сектантство, лозунг,
фраза, часто оторванные от жизни, были не в состоянии что-либо изменить.
  Троцкий хранил в памяти безвозвратно ушедшее; там были его триумфы и
несбывшиеся надежды. Вечерами он часто предавался воспоминаниям. Однажды
Троцкий, беседуя с Росмерами, выдвинул версию о том, что Сталин отравил
Ленина. Не располагая какими-либо точными данными, далекий изгнанник делал
новые мрачные, зловещие мазки на портрете, который писал. Троцкий полагал,
что, узнав о письме Ленина к съезду, Сталин не захотел искушать судьбу и
ускорил события651. Но даже Росмеры высказывали сомнения по поводу этой
версии. У Троцкого был лишь один веский логический довод, который он,
кстати сказать, привел в своей книге "Сталин": если Сталин убил всех
соратников Ленина, то почему не мог отравить и самого вождя?
  Сталин не распорядился сделать ему перевод книги. Это была, возможно,
единственная работа изгнанника, которую диктатор не пожелал ни видеть, ни
читать. Поскольку незавершенная книга Троцкого вышла уже после его смерти,
она Сталина не интересовала. "Вождь" хотел, чтобы пропасть Истории быстрее
поглотила то, чего он страшился.
  Троцкистские организации с помощью мексиканских властей приобрели в
местечке Койоакан для Троцкого большой дом который превратили в настоящую
крепость, окруженную высоким бетонным забором со смотровой вышкой. Это
было здание с обитыми железом дверями, сложной системой сигнализации.
Троцкого постоянно охраняли не менее десяти полицейских и специальных
агентов. У него был даже бронежилет, которым он пользовался, покидая
пределы двора. Находясь в своем убежище, Троцкий выступал с заявлениями,
давал интервью, в которых предрекал скорый конец Сталина, вероятность
победы Германии над СССР. Последние два года Троцкий полностью
переключился на идеологическую войну со своей бывшей родиной. Буржуазная
пресса, радио многих капиталистических стран охотно разносили по свету
пышущие ненавистью к Сталину откровения Троцкого. В апреле 1940 года он
подготовил воззвание "Письмо к советским рабочим: вас обманывают", в
котором фактически призывал в канун войны сместить Сталина. За четыре
месяца до своей смерти Троцкий писал: "Октябрьская революция была
совершена в интересах трудящихся, а не новых паразитов. Но вследствие
запоздалости мировой революции, усталости и, в значительной мере,
отсталости русских рабочих, особенно же кре