ьзя поступать так, как
было во времена Цезаря: все позитивные, удачные решения приписывались ему,
а все сомнительные, неудачные - кому угодно, но только не вождю.
  Сталин понимал, что любая децентрализация, усиление роли государственных
органов, повышение значимости общественных организаций, с неизбежностью
приведет рано или поздно к идейному и политическому кризису саму концепцию
культового вождизма. Для Сталина было просто необходимым держать
общественное сознание в обруче примитивного догматизма, питая его главным
образом своими работами. Культуре, важнейшим элементом которой является
общественное сознание, огромный ущерб принесли мифы и штампы,
культивировавшиеся в то время. Главный из этих мифов - "непогрешимость,
мудрость и прозорливость всепобеждающего вождя", как его именовали
официальные издания. Люди верили, когда читали такие, например, строки:
"На Мавзолее Ленина, окруженный своими ближайшими соратниками - Молотовым,
Кагановичем, Ворошиловым, Калининым, Орджоникидзе, стоял Сталин в серой
солдатской шинели. Спокойные его глаза смотрели в раздумье на сотни тысяч
пролетариев, проходящих мимо ленинского саркофага, уверенной поступью
лобового отряда будущих победителей капиталистического мира... К сжатой,
спокойной, как утес, фигуре нашего вождя шли волны любви и доверия, шли
волны уверенности, что там, на Мавзолее Ленина, собрался штаб будущей
победоносной мировой революции"400. Эти строки, написанные в 1934 году,
принадлежат К. Радеку.
  Да, народ верил таким словам. Люди с надеждой вчитывались в уже нечастые
статьи и речи Сталина, привычно скользили глазами по бесчисленным
портретам. Со школьных лет знали: "Сталин думает о нас". Это не просто
воспитывало молодых. Непрерывный психологический "массаж" сознания вел к
перерождению кадров. Отныне ценились лишь те работники, которые готовы
были соглашаться с самыми абсурдными постулатами, выводами, решениями,
если они были освящены именем Сталина. Едва ли верил А.И. Микоян в 1937
году собственным словам из доклада, посвященного 20-летию ВЧК-ОГПУ-НКВД:
"Учитесь у товарища Ежова сталинскому стилю работы, как он учился и учится
у товарища Сталина!"401 Но так должны были говорить все, кто занимал хотя
бы маломальский пост. Да и не обязательно занимал его. В эти заклинания
верило большинство. Кто не верил, все равно произносил их. Тот трудный,
едва уловимый в то время шанс совести, выражающийся в принципиальном
несогласии с культовым вождизмом, цезаризмом, пытались использовать очень
немногие. Страна жила, строилась, развивалась, хотя народу внушали, что
все это - благодаря "великому вождю". Как писал Е. Евтушенко в
стихотворении "Страх":
  Потихоньку людей приручали
и на все налагали печать:
  где молчать бы - кричать приучали,
и молчать: где бы надо кричать.
  Писать портреты ушедших людей трудно. Силуэт личности - словно тень на
экране истории. Документы, письма, фотографии, воспоминания стариков,
знавших Сталина лично. Всем им сегодня далеко за восемьдесят. Слушая их
негромкие голоса, словно смотришь в бинокль, но с обратной стороны... Все
видится не просто уменьшенным, а удаленным растущей временной исторической
дистанцией. Каждый такой рассказ о "великом вожде" непременно
сопровождается попутным описанием и тех, кто как бы скрывался в его тени.
При жизни о них знали мало. Не только потому, что некоторые соратники лишь
мелькнули в тени Сталина и исчезли - Г.Я. Сокольников, Н.А. Угланов, С.И.
Сырцов, В.Я. Чубарь, К.Я. Бауман, Р.И. Эйхе и многие другие, но и потому,
что "вождь" любил тайну. Никогда еще в нашей стране так не берегли
"секреты", как во времена единовластия. Кроме десятка-полутора скупых слов
в энциклопедиях о людях из ближайшего окружения Сталина, народу знать было
не положено.



  В тени "вождя"_________________________________________


  После XVII съезда ВКП(б) из тех, кто составлял ядро руководства партии
десять лет назад на XIII партсъезде, в составе Политбюро остался лишь
Сталин. Остальных смели с политической арены бури междоусобиц. С ними
Сталину было тесно и неуютно. Ведь они знали Сталина всяким - твердым и
колеблющимся, напористым и растерянным, привлекательным и жалким. Они
знали, что в революции был только один вождь - Ленин, что Сталин в лучшем
случае был на третьих-четвертых ролях. Знали они, что почти во всем, кроме
воли, Сталин уступал многим. Ему было тесно на капитанском мостике с
Троцким, считавшим его "посредственностью"; Бухариным, назвавшим генсека
"восточным деспотом"; Рыковым, никогда и никого, кроме Ленина, не
почитавшим; Зиновьевым, полагавшим, что он должен быть естественным
преемником Ленина; Каменевым, думавшим почти так же, как и его ближайший
друг. Сталину они быстро оказались не нужны не только потому, что, как
принято считать, то и дело шарахались от одной "оппозиции" к другому
"уклону", но и потому, что они не могли, да и не хотели "рассмотреть" в
нем вождя. Читая избранные произведения Бонапарта, Сталин однажды
задержался глазами на строках: после взятия Тулона в 1794 году начальник
Наполеона Дю-гоммье представил храброго офицера к чину бригадного
генерала, отметив в представлении Комитету общественного спасения:
"Наградите и выдвиньте этого молодого человека, потому что, если вы этого
не сделаете, он выдвинется сам собой"402. Сталин "выдвинуться сам собой"
мог только в ином по составу окружении. Ему нужны были другие соратники.
  После XVII съезда партии на трибуне Мавзолея, в президиумах собраний, за
столом Политбюро вместе со Сталиным были новые лица: А.А. Андреев, К.Е.
Ворошилов, Л.М. Каганович, М.И. Калинин, С.М. Киров, С.В. Косиор, В.В.
Куйбышев, В.М. Молотов, Г.К. Орджоникидзе, а также А.И. Микоян, Г.И.
Петровский, П.П. Постышев, Я.Э. Рудзутак, В.Я. Чубарь, позже - А.А.
Жданов, Р.И. Эйхе. Среди этих людей он быстро выделил "ядро" - Молотова,
Кагановича, Ворошилова. Скоро, однако, среди членов и кандидатов в члены
Политбюро появились зияющие бреши: от руки убийцы пал Киров, очень быстро
скончался Куйбышев, покончил с собой Орджоникидзе, были выведены из
состава Политбюро и репрессированы Косиор, Постышев, Рудзутак, Чубарь,
Эйхе... На глазах шести членов Политбюро и одного кандидата в 1937 - 1939
годах была разыграна едва ли не самая жуткая сцена в нашей истории. Эти
люди были не просто очевидцами и свидетелями. Все они, особенно Сталин в
окружении ближайшей "тройки", были прямо причастны к трагедии. Ни у кого
из них не хватило мужества прочесть, нет - прокричать "вождю" слова из
гетевского "Фауста":
  Из этой залы, где стоит твой трон,
Взгляни на царство: будто тяжкий сон
Увидишь. Зло за Злом распространилось,
И беззаконье тяжкое в закон
В империи повсюду обратилось...
  Но это была не империя, а первое социалистическое государство рабочих и
крестьян, впервые в истории взявших власть и... вручивших ее в руки
"великого вождя". Никто из окружения не помешал, не захотел остановить
беззаконие. Никто не попытался использовать шанс своей совести. Так что же
это были за люди, окружавшие Сталина? Сумеем ли мы их рассмотреть в тени,
отбрасываемой "вождем"?
  Еще весной 1986 года в подмосковной Жуковке можно было встретить старика с
высоким лбом и неизменно в пенсне, медленно прогуливающегося по дорожке
дачного поселка. Постукивая тростью, он внимательно вглядывался в редких
прохожих выцветшими карими глазами. Поношенное ратиновое пальто,
стариковские разношенные ботинки, потухший взгляд выдавали в гуляющем
много пережившего и испытавшего человека. Но едва ли кто мог сказать, что
старику шел девяносто седьмой год и что он не кто иной, как бывший
Председатель Совнаркома, бывший член Политбюро, бывший народный комиссар
по иностранным делам и один из самых близких соратников Сталина - Вячеслав
Михайлович Молотов. Еще при Ленине этот долгожитель стал секретарем ЦК
партии, кандидатом в члены Политбюро. И хотя история сохранила ряд
нелестных замечаний Владимира Ильича о стиле работы Молотова в
секретариате (например, о том, что он плодит "под носом у себя позорнейший
бюрократизм и глупейший"403), это был один из тех могикан, кто работал
рядом с Лениным многие десятилетия тому назад. Само по себе явление
уникальное: встретить в середине 80-х годов человека, который входил в
состав ЦК, возглавляемого Лениным! У поэта Ф. Чуева, многократно
встречавшегося с Молотовым, есть немало документальных свидетельств об
этом ближайшем соратнике Сталина. "Был он скромен, точен и бережлив.
Следил, чтобы зря ничего не пропадало, чтобы свет попусту не горел в
других комнатах. Когда он умер 8 ноября 1986 года, - записал Чуев, - и
вскрыли его завещание, в конверте была сберегательная книжка - 500 рублей
на похороны..."
Да, этот человек работал с Троцким и Бухариным, Рыковым и Зиновьевым. Он
провел не один час за столом переговоров с Гитлером и Риббентропом; его
знали Черчилль, Рузвельт и Трумэн. Он один из главных "архитекторов" Пакта
о ненападении и Договора о дружбе и границе с Германией. Многие советские
люди помнят драматические слова Молотова, произнесенные им (не Сталиным!)
в полдень 22 июня 1941 года: "Наше дело правое. Враг будет разбит. Победа
будет за нами". (Сегодня мы точно знаем: Сталин был ошеломлен
катастрофическим началом войны. До последнего момента у него в глубине
души теплилась искра надежды: войны можно избежать, по крайней мере -
оттянуть ее начало. Сталин, доверявший не интуиции, а лишь фактам,
оказался в плену эфемерного предположения. А точнее - своего желания.
Потрясение было столь большим, что он отказался от обращения к народу,
поручив это своей "правой руке" - Молотову. Как его ни уговаривали
выступить члены Политбюро, он этого сделать не смог. Не сумел прийти в
себя от шока и подавленности. Он решил выступить, когда, как он надеялся,
удастся отбить нападение. Он и не предполагал, какая надвигалась
катастрофа!)
За долгие десятилетия Молотов стал настоящей тенью "вождя". Везде рядом:
на заседаниях Политбюро, на трибуне Мавзолея, в газетных строках, на
международных конференциях... Даже публикуя выступление Молотова, "Правда"
по привычке давала рядом большую фотографию Сталина...
  О чем думал в последние годы жизни этот обитатель московской квартиры на
улице Грановского и казенной дачи в Жуковке? Что вспоминал этот реликт
былого могущества? Может быть, свои доклады на съездах? Молотов
специализировался на организационных вопросах. Может быть, о заседании ЦК
в декабре 1930 года, когда сместили Рыкова с поста Председателя
Совнаркома, а Сталин сам предложил его кандидатуру? Тогда Молотов сказал,
что в течение ряда лет он проходил "школу большевистской работы под
непосредственным руководством лучшего ученика Ленина, под руководством
товарища Сталина. Я горжусь этим".
  Нужно сказать, что прошедшие после смерти Сталина десятилетия не сделали
его другим. Незадолго до своей смерти он сказал Чуеву о Сталине: "Если бы
не он, не знаю, что с нами и было бы". До последних своих дней он считал
Сталина гениальным, был убежден в том, что Тухачевский был военной силой
"правых" - Рыкова и Бухарина, якобы готовивших заговор. Утверждал, что
"1937 год позволил устранить у нас "пятую колонну" во время войны".
Конечно, соглашался Молотов, "были допущены ошибки, погибло много честных
коммунистов, но удержать завоеванное мягкими мерами было нельзя". У
человека, которого овеяли самые разные ветры истории, мышление как бы
застыло. А может быть, это была тонкая моральная мимикрия: попытка
использовать последнюю возможность для оправдания перед потомками? На этом
послушном, усердном, настойчивом, изощренном исполнителе воли Сталина
лежит огромная ответственность за деформацию законности, за превращение
насилия в решающий инструмент власти.
  На печально известном февральско-мартовском Пленуме ЦК ВКП(б) 1937 года
Молотов сделал доклад "Уроки вредительства, диверсий и шпионажа
японо-немецко-троцкистских агентов". Все содержание доклада было подобно
призыву к социальному погрому: "Вчерашние колебания неустойчивых
коммунистов перешли уже в акты вредительства, диверсий и шпионажа по
сговору с фашистами, в их угоду (так в тексте. - Прим. Д.В.). Мы обязаны
ответить ударом на удар, громить везде на своем пути отряды этих
лазутчиков и подрывников из лагеря фашизма... Мы должны торопиться
доделать это дело, не откладывая его и не проявляя колебаний"404.
  И он не колебался. В июне того же года один из доносчиков (ведь его призыв
"доделать это дело" не был брошен в пустоту) написал Сталину, что
ответственный работник Совнаркома старый большевик Г. И. Ломов якобы был
близок с Рыковым и Бухариным. Сталин начертал наискосок:
  "Т-щу Молотову. Как быть?"
Ответ не заставил себя ждать и был немногословным:
  "За немедленный арест этой сволочи Ломова.
  В. Молотов"405.
  Судьба человека была решена. Арест, допросы, приговор, расстрел. Член
партии с 1903 года, бывший делегат исторической Апрельской конференции,
член ЦИК СССР, как и многие тысячи честных большевиков, росчерком пера был
зачислен во "враги народа". Именно Молотов дал санкцию на арест первого
секретаря Свердловского обкома Кабакова, наркома легкой промышленности
Уханова, председателя Дальневосточного крайисполкома Крутова и многих,
многих других товарищей. При прямом соучастии Молотова из двадцати восьми
народных комиссаров Совнаркома, который он возглавлял, больше половины
были репрессированы.
  Молотов был жесток. В марте 1948 года Председатель Совета Министров РСФСР
М.И. Родионов обратился к нему с просьбой: помочь где-то устроить,
разместить 2400 инвалидов и престарелых спецпереселенцев (ссыльных). Ответ
Молотова краток:
  "Обязать министерство внутренних дел СССР разместить 2400 инвалидов и
престарелых спецпереселенцев в лагерных пунктах.
  Зам.пред.Совмина СССР В. Молотов"406.
  Вот так, спрятать несчастных в лагеря, и проблема решена...
  Для Сталина это был очень удобный человек, с полуслова понимавший
намерение "вождя" и обладавший колоссальной работоспособностью. Сталин не
раз в присутствии других членов Политбюро отмечал рвение Молотова. Когда
тому в марте 1940 года исполнилось пятьдесят лет, Сталин распорядился,
чтобы Пермь стала городом Молотов, хотя на карте страны уже был не один
десяток городов, поселков, колхозов, совхозов, носящих это имя...
  В 30-е годы вокруг Сталина теоретиков не осталось. Главным "теоретиком"
был, естественно, он сам. Но иногда он снисходил до того, что позволял и
некоторым из своих сподвижников, прежде всего Молотову, проявить себя в
теоретических изысках. В одном из писем Адоратский попросил Сталина
написать для готовящейся Комакадемией "Философской энциклопедии" статью о
стратегии и тактике ленинизма. Сталин наложил на письме резолюцию:
  "т. Адор-ому
Страшно занят практическими делами и никак не могу исполнить Вашу просьбу.
Попробуйте обратиться к Молотову: он в отпуску и, возможно, у него
найдется свободное время.
  С ком. пр. И. Сталин"407.
  Конечно, Молотов не был теоретиком, но на фоне Ворошилова, Кагановича,
Андреева и некоторых других выглядел предпочтительнее. Когда не стало
Бухарина, единственным "толкователем" и "генератором идей" оказался сам
вождь. Не случайно 30 - 40-е годы оказались чрезвычайно бедными на
откровения и открытия в области обществоведения. Их просто не могло быть.
Неудивительно, что в этих условиях и Молотов мог считать себя "теоретиком".
  За внешней невозмутимостью, исключительной выдержкой, непроницаемостью,
вежливой и официальной корректностью скрывалась сильная злая воля, которая
не отделяла себя ни на йоту от своего патрона. Черчилль, не раз
встречавшийся с Молотовым, так характеризовал его в своих мемуарах: "Его
подобная пушечному ядру голова, черные усы и смышленые глаза, его каменное
лицо, ловкость речи и невозмутимая манера держать себя были подходящим
выражением его качеств и ловкости... Его улыбка сибирской зимы, его
тщательно взвешенные и часто разумные слова, его приветливая манера себя
держать делали его совершенным орудием советской политики в дышащем
смертью мире"408. Это говорил политический недруг, отмечая в Молотове
фанатичную приверженность своему делу. С такой же одержимостью Молотов во
всем поддерживал Сталина и во внутренней политике. В тени "вождя" это был
едва ли не самый влиятельный и безоговорочный исполнитель его воли. Без
таких исполнителей культовый вождизм, современный цезаризм едва ли был
возможен.
  Мало чем уступал в рвении Молотову другой соратник Сталина - Лазарь
Моисеевич Каганович. Он тоже из долгожителей. (Скончался в июле 1991 г. на
98-м году жизни.)
С.И. Семин, работавший после войны у Н.А. Вознесенского, рассказывал мне:
"Помню, пришел я к Кагановичу с какими-то бумагами (он тогда возглавлял и
Военно-промышленную комиссию) в новых сапогах. Каганович взял бумаги,
посмотрел на меня, и взгляд его остановился на моих сапогах.
  - Сыми, - скомандовал сталинский нарком.
  - Зачем? - заикнулся было я, ничего не понимая.
  - Сымай быстрей... - не захотел объяснять Каганович.
  Взяв затем в руки мои еще не разношенные сапоги, нарком долго их вертел,
лазил рукой в голенище и, бросив наконец их мне на пол, удовлетворенно
резюмировал:
  - Хорошие сапоги. - Затем добавил: - Ведь я был сапожником..."
Кто знает, останься он навсегда сапожником, сохранил бы свое доброе имя.
Правда, едва ли кто вспоминал бы о нем тогда. Но свой выбор - уже не
профессиональный, а политический - Каганович сделал еще в 1911 году,
вступив в партию большевиков вслед за своим старшим братом. Оказавшись в
1918 году в Москве, Каганович, тогда сотрудник Всероссийской коллегии по
организации Красной Армии, познакомился со Сталиным. В 1920 году Лазарь
Каганович был командирован в Туркестан. Но когда Сталин стал генсеком, он
вытребовал Кагановича из Средней Азии, поставив его во главе
организационно-инструкторского отдела ЦК. Так малограмотный, но
исключительно напористый и в высшей степени исполнительный функционер стал
быстро продвигаться по партийной и служебной лестнице вверх.
  Сталин любил Кагановича за три вещи: нечеловеческую работоспособность,
абсолютное отсутствие своего мнения в политических вопросах (он так и
говорил, не дожидаясь выяснения вопроса, о чем идет речь: "Я полностью
согласен с товарищем Сталиным") и безропотную исполнительность. А она
выражалась в постоянной готовности выполнять любые задания "вождя". Как-то
после XVIII партийной конференции Сталин перед заседанием Политбюро
спросил Кагановича:
  - Лазарь, ты знаешь, твой Михаил (брат, нарком авиационной промышленности,
большевик с 1905 года. - Прим. Д.В.) якшался с "правыми"? Есть точные
данные... - Сталин испытующе смотрел на наркома.
  - Надо поступать с ним по закону, - дрогнувшим голосом выдавил из себя
Лазарь.
  Сообщив после заседания об этом разговоре по телефону брату, Каганович
ускорил развязку. Его брат в тот же день, не дожидаясь ареста, застрелился.
  Сталин ценил таких людей. Ведь преданность ему нужно постоянно доказывать.
И доказывать не мелочами, не одним славословием. Разве Каганович не
доказал ее, например, на длинном-предлинном Пленуме ЦК в феврале - марте
1937 года? Карательная машина еще только готовилась, настраивалась,
нацеливалась на "прореживание" рядов партии, интеллигенции, рабочего
класса, крестьянства, военных, а Каганович уже отличился. В двухчасовом
докладе "сталинский нарком" железных дорог излагал первые, "пробные"
результаты:
  "Мы в политаппарате дороги НКПС разоблачили 220 человек. С транспорта
уволили 485 бывших жандармов, 220 эсеров и меньшевиков, 572 троцкиста,
1415 белых офицеров, 285 вредителей, 443 шпиона. Все они были связаны с
контрреволюционным движением"409.
  Нетрудно представить, что означали слова Кагановича об "увольнении" с
дороги "шпионов и вредителей". Сталин мог быть по-настоящему доволен
"анализом" Кагановича, когда тот с жаром докладывал Пленуму: "Мы имеем
дело с бандой оголтелых разведчиков-шпионов. В отношении железной дороги
их приемы особенно ухищрены. Серебряков, Арнольдов, Лифшиц культивиро