орического,
морального поражения. Но "вождь" знал и другое. Первые три месяца после
ареста Бухарин держался. Ему угрожали, требовали, но опальный академик и
из тюрьмы все время пытался убедить Сталина (он писал несколько писем
своему бывшему соседу по квартире в Кремле) в главной идее своего
заявления на февральско-мартовском Пленуме ЦК: "Заговор, враги народа
существуют, но главные из них находятся в НКВД".
  Сталин не реагировал на эти сигналы. Возможно, Бухарин, встречая ледяное
молчание в ответ на свои письма, вспомнит между допросами судьбу
известного социалиста Фердинанда Лассаля. Лассаль полюбил девушку из
дворянской семьи, хотя она и была невестой другого. Лассаль, красавец и
умница, сумел завоевать ее сердце. Однажды девушка сказала ему: "Моя семья
настроена к вам враждебно, мы должны бежать!" Он стал успокаивать ее: "К
чему вызывать скандал и калечить Вашу судьбу? Несколько месяцев терпения,
и мы поженимся с согласия родителей". Лассаль не получил ни этого
согласия, ни девушки. Более того: ее жених убил его на дуэли. Возлюбленная
оплакивала его, а затем вышла замуж за убийцу Лассаля... Кто знает, может
быть, судьба и ему давала такой шанс - бежать? В феврале - апреле 1936
года Бухарин ездил за границу для покупки архивных материалов Маркса и
Энгельса. Он уже тогда чувствовал, что петля на его шее затягивается. Коба
не умел шутить. Его шутки - как у висельника... Приходили ли ему мысли о
невозвращении на Родину тогда, в Париже; сожалел ли он об этом упущенном
шансе сейчас? Никто не знает. Однако вся его жизнь была такой, что, говоря
словами Робеспьера, вместе с могилой он мог обрести бессмертие только в
своем Отечестве.
  Лежа на нарах в камере, Бухарин, возможно, старался осознать, почему
судьба столь жестока. Ведь именно он помогал на каком-то этапе утвердиться
Кобе... Если бы он с Томским и Рыковым были более решительными и
последовательными, то, пожалуй, могли бы в 1927 году обуздать Сталина.
Однако Бухарин вновь, в который раз, поверил тогда Сталину...
  После того как в ходе "следствия" Бухарин долго молчал и дело стало явно
затягиваться, Сталин разрешил Ежову использовать "все средства", тем более
что по его настоянию на места еще раньше было послано следующее
разъяснение: "Применение методов физического воздействия в практике НКВД,
начиная с 1937 года, разрешено ЦК ВКП(б). Известно, что все буржуазные
разведки применяют методы физического воздействия против представителей
социалистического пролетариата, И притом применяют эти методы в самой
отвратительной форме. Возникает вопрос, почему социалистические органы
государственной безопасности должны быть более гуманны по отношению к
бешеным агентам буржуазии и заклятым врагам рабочего класса и колхозников?
ЦК ВКП(б) считает, что методы физического воздействия должны как
исключение и впредь применяться по отношению к известным и отъявленным
врагам народа и рассматриваться в этом случае как допустимый и правильный
метод".
  По существу, это "исключение" стало обычным правилом, к нему прибегали
тотчас же, как только обвиняемый проявлял неподатливость в "диалоге" со
следователем. Фактически Сталин официально санкционировал нарушение
элементарных норм социалистической законности. Поэтому, когда Сталину
вновь доложили, что Бухарин "запирается", было предложено расширить
"методы допроса". Когда угрозы в адрес его молодой жены и крохотного сына
в сочетании с "методами физического воздействия" стали применяться в
комплексе, Бухарин сдался. Он подписал самые чудовищные выдумки
следователя, заклеймил себя как "троцкиста", "руководителя блока",
"заговорщика", "предателя", "организатора диверсий" и т.д. Невыносимо
тяжело и сегодня читать его слова: "Я признаю себя виновным в измене
социалистической Родине, самом тяжком преступлении, которое только может
быть, в организации кулацких восстаний, в подготовке террористических
актов, в принадлежности к подпольной антисоветской организации. Я признаю
себя, далее, виновным в подготовке заговора "дворцового переворота"..."480
Да, Сталин был доволен. И все же, читая иногда стенограммы допросов,
диктатор не мог не чувствовать в некоторых ответах обвиняемых скрытую
насмешку, предсмертную иронию над организаторами "спектакля":
  Вышинский. Подсудимый Бухарин, - факт или не факт, что группа ваших
сообщников на Северном Кавказе была связана с белоэмигрантскими казацкими
кругами за границей? Рыков говорит об этом. Слепков говорит об этом.
  Бухарин. Если Рыков говорит об этом, я не имею основания не верить ему.
  Вышинский. Вам, как заговорщику и руководителю, был известен такой факт?
  Бухарин. С точки зрения математической вероятности можно сказать с очень
большой вероятностью, что это факт.
  Вышинский. Позвольте спросить еще раз Рыкова: Бухарину было известно об
этом факте?
  Рыков. Я лично считаю с математической вероятностью, что он должен был об
этом знать481.
  Сталин зло отодвинул листки стенограммы, явственно почувствовав глухой
сарказм загнанных в угол людей: их спрашивают о связях с белоэмигрантами,
а они - "математическая вероятность"! После каждого заседания обвиняемым
напоминали: от полноты и точности изложения согласованных на следствии
версий зависит не только их судьба, но и жизнь их близких. Идея "судебных
заложников" принадлежит Сталину. Хотя "вождь" знал заранее: какие они
заложники? Судьба подсудимых, как и членов их семей, была предрешена еще
до начала процесса. Он давно позаботился и о юридической стороне дела: еще
20 июля 1934 года было принято соответствующее добавление все к той же
58-й статье - "о членах семей изменников"...
  Готовя процесс "двадцати одного", Сталин не мог допустить "осечки";
Бухарин и его "однодельцы" должны были полностью "созреть". К тому же
процесс, по замыслу "вождя", должен был подвести итоги первого этапа
массовой чистки и террора, развернувшихся в партии и стране. Сталин
относился к процессу не только как к юридическому акту, венчающему
ликвидацию наиболее опасных "врагов", но и как к всесоюзному уроку
классовой бдительности, непримиримости и ненависти ко всем, кто мог даже
потенциально выступить против него, а следовательно, и против социализма.
В свете этого вывода не случайны его указания о широчайшем освещении
процесса в печати, на радио, организации бесчисленных митингов с
требованиями "уничтожить фашистских гадов".
  Сталин был расчетлив. С одной стороны, с помощью этих "спектаклей" еще
больше утверждалось его единовластие. Народ, партия не могли, по его
мнению, не усвоить урока: любые оппозиции бесперспективны. Этими
процессами "вождь" насаждал систему взаимного социального контроля, при
которой все следили друг за другом. Только он, признанный и единственный
вождь, находился вне этой системы слежки и доносов. Даже люди из
ближайшего его окружения не могли себя чувствовать спокойно. Судьба
Косиора, Постышева, Рудзутака, Чубаря, других руководителей из самого
верхнего эшелона власти красноречиво свидетельствовала об этом.
  С другой стороны, политические процессы были организованы так, что Сталин,
как их главный Режиссер, находился в тени. Имеется очень мало публичных
высказываний "вождя" по поводу процессов. Его истинная роль для
абсолютного большинства народа была неизвестна. Создавалось впечатление,
что "шпионов", "предателей" и "убийц" судит сам народ. Но если бы,
представим себе, весь народ непосредственно судил обвиняемых, результат,
вероятно, был бы тот же. Страна еще не остыла от классовых схваток
революции, гражданской войны, коллективизации. Любое сообщение о
"теракте", "вредительстве", "шпионаже" вызывало в народе гневную реакцию.
Фашизм устроил пробу сил в Испании, шла милитаризация Германии,
сколачивались антикоминтерновские пакты, капиталистический мир смотрел на
"большевистскую Россию" лишь через перекрестие прицела...
  Вот что, например, писала "Вечерняя Москва" 15 марта 1938 года: "История
не знала злодеяний, равных преступлениям банды из антисоветского
"правотроцкистского блока". Шпионаж, диверсия, вредительство обер-бандита
Троцкого и его подручных - Бухарина, Рыкова и других - вызывают чувство
гнева, ненависти, презрения не только у советского народа, но и всего
прогрессивного человечества.
  Они пытались убить нашего дорогого вождя товарища Сталина. Они в 1918 году
стреляли в товарища Ленина. Они оборвали пламенную жизнь Сергея Мироновича
Кирова, умертвили Куйбышева, Менжинского и Горького. Они предавали нашу
Родину.
  Славная советская разведка, руководимая сталинским наркомом Николаем
Ивановичем Ежовым, разгромила змеиные гнезда этих гадов!"
Так народ превращали в толпу. Так "массаж" общественной психологии рождал
феномен единения вокруг ложной идеи. Так Сталин манипулировал сознанием
миллионов людей.
  Троцкисты-вредители для всех были безусловными врагами. А как же иначе? В
день завершения процесса, 13 марта 1938 года, был выпущен 200-тысячный
автомобиль "ЗИС" на Московском автозаводе им. Сталина, досрочно выполнен
квартальный план угледобычи в Караганде, москвичи и гости столицы впервые
проехали по только что сданному Покровскому радиусу второй очереди
Московского метрополитена им. Л.М. Кагановича. В Тульской области в
передовых колхозах приступили к строительству водопроводов (в колхозе им.
Хрущева пробурена скважина глубиной 46 метров)... Каждая республика,
каждая область, каждый завод и колхоз стремились порадовать партию и
"вождя" новыми достижениями. Атмосфера общества, в невиданном порыве, в
каком-то исступлении строящего новые города и дороги, заводы и дворцы,
была наэлектризована до предела. Люди только-только почувствовали, как
начала улучшаться жизнь, испытали гордость от рекордных взлетов Стаханова,
Чкалова, Папанина, Бусыгина, Сметанина, тысяч других, а тут, вот они -
конкретные разрушители всего того, что стало уже для народа святым.
  Чудовищная мистификация процессов казалась реальным отражением
продолжающегося обострения классовой борьбы. Отсутствие гласности,
подлинной информированности облегчало манипулирование сознанием миллионов.
Без представления реалий первого двадцатилетия Советской власти, духовной
атмосферы 30-х годов, тех императивов, которые диктовали многим людям
линию их поведения, нельзя понять социальную драму этой эпохи, те
трагические коллизии, которые потрясли страну.
  Судить о прошлом всегда легче, чем о настоящем. Обогащенные опытом долгого
пути, мы знаем, пожалуй, больше, чем те, кто жил в то время. Справедливо
ставя в эпицентр исторической вины одного человека, мы не должны вместе с
тем забывать, что эта личность могла там оказаться благодаря той системе
отношений, которую в конечном счете создали многие. У французского
писателя Жана Лабрюйера есть глубокая мысль: "Невинно осужденный - это
вопрос совести всех честных людей". Сталин узурпировал власть и совершал
преступления и потому, что ему позволили это сделать. Позволила сделать
система. Сегодня признания осужденных выглядят не только как вечное
историческое обвинение организаторам "спектаклей". Это урок для всех
поколений.
  Нет, не только сегодня все люди с горестным недоумением разводят руками:
почему все они признались в несовершенных преступлениях? Уже во время
процессов это стало одной из самых больших загадок для западной печати.
Сталин, всегда внимательно следивший за барометром общественного мнения не
только у себя в стране, немедленно среагировал. По его указанию была
быстро подготовлена и опубликована в "Правде" статья "Почему они
признаются". В ней, в частности, говорилось: почему вы признаетесь,
спросил Вышинский, может, есть давление со стороны? Подсудимые
категорически отвергли такое предположение. Они подтверждают, что
следствие велось в совершенно корректной форме, что ни о каком насилии,
прямом или косвенном, не может быть и речи. Подсудимый Муралов заявил,
например, что в заключении к нему относились все время "культурно и
воспитанно"... Муралов запирался 8 месяцев, Богуславский - 8 дней, Радек -
3 месяца... Они заговорили. Под уликами. Обвинение обосновано строго
фактически. Подсудимые подавлены тяжестью неоспоримых улик...482 Так
официально объясняли тогда феномен чудовищных признаний.
  В том, что подсудимые были "подавлены", сегодня сомневаться не приходится.
Но только не "уликами". Как определила Комиссия Политбюро ЦК КПСС на своем
заседании 5 февраля 1988 года, предварительное следствие "проводилось с
грубыми нарушениями социалистической законности, фальсифицировалось, от
обвиняемых недозволенными методами добывались признательные показания". Не
случайно и то, что, например, в "обойме" подсудимых по так называемому
"антисоветскому правотроцкистскому блоку" собраны люди, часто даже не
знавшие друг друга: партийный работник и врач, дипломат и нарком,
хозяйственник и республиканский руководитель. Организаторам политического
фарса нужно было показать широкую сеть правотроцкистских предателей,
развернутую в СССР; доказать, что существует реальная опасность попасть в
эту сеть всякому, кто допустит благодушие, утрату классовой бдительности,
ротозейство. Действия "блока" показывают, внушали людям архитекторы
процесса, что они не только "торгуют Родиной", готовясь ее расчленить, но
и занимаются шпионажем в пользу Германии и Японии, взрывом шахт и
крушением поездов, убийством выдающихся советских людей, подготовкой
покушений на Сталина, Молотова, Кагановича, Ежова, других руководителей...
  Сталин, как я уже говорил, внимательно следил за реакцией мирового
общественного мнения на процессы. Он ожидал худшего. Конечно, всех
повергало в недоумение обстоятельство, что подсудимые не защищались, а
дружно вторили обвинению. Но, мало зная о реальных фактах, сопутствующих
процессу, буржуазная пресса не поднялась выше абстрактных осуждений
"антидемократизма". Сталина бесил Троцкий. Тот продолжал почти ежедневно
излагать на страницах западных газет свои доводы, опровержения,
разоблачения, а теперь вот стало известно, что готовит проведение своего
пропагандистского "контрпроцесса".
  Совершенно вывела из себя Сталина ядовитая статья Троцкого в 65-м номере
"Бюллетеня оппозиции" за 1938 год. С присущим ему сарказмом и
проницательностью Троцкий зло подметил фальшь процессов: "В этой
преступной деятельности наркомы, маршалы, послы, секретари неизменно
получают приказы из одной инстанции, не от их официального вождя, а от
изгнанника. Троцкому стоит подмигнуть, и ветеранам революции достаточно,
чтобы стать агентами Гитлера и микадо. По "инструкциям" Троцкого,
переданным через лучшего кор-респондента ТАСС, руководители
промышленности, сельского хозяйства и транспорта уничтожают
производительные ресурсы страны. По приказу "врага народа номер 1",
отданного из Норвегии или Мексики, железнодорожники уничтожают военные
транспорты на Дальнем Востоке, а очень уважаемые врачи травят своих
пациентов в Кремле. Эту удивительную картину рисует Вышинский, но тут
возникает трудность. При тоталитарном режиме аппарат осуществляет
диктатуру. Но если мои наймиты занимали все ключевые посты в аппарате,
почему Сталин сидит в Кремле, а я в ссылке?"
Сталин пришел просто в бешенство, прочитав эти строки. Обругав Ежова за
"кретинизм" в фабрикации дел, он вновь, в который уже раз, задумался: не
пора ли завершить всю эту кампанию? Нет, он не был готов к этому. Пока
оставались люди, которые хотя бы в душе могли видеть в Троцком
альтернативу, он остановиться не мог. "Вождь" читал у кого-то из древних
мыслителей: террор, остановленный на полпути, опасен. Выжившие полны
жаждой мщения.
  Политические процессы имели еще одну цель. С их помощью, прямо или
косвенно, Сталин пытался доказать, что все бывшие оппозиционеры,
троцкисты, бухаринцы, зиновьевцы, меньшевики, дашнаки, эсеры, анархисты,
бундовцы объективно навсегда остались на позициях, враждебных социализму.
К ним фактически "пристегнули" и большинство из тех, кто бывал за
границей: дипломатов, деятелей культуры, производственников, ученых, даже
тех, кто, выполняя интернациональный долг, воевал в Испании. К "врагам"
отнесли многих вернувшихся на родину эмигрантов, немало зарубежных
коммунистов, работавших в Коминтерне или его организациях. В легион
"врагов" попадали чаще те, кто когда-либо был исключен из партии, кто был
"обижен" Советской властью, кто когда-то выражал политические сомнения.
Автоматически "врагами" считались и близкие родственники репрессированных.
Большую группу составляли чекисты. Некоторые из них уничтожались потому,
что пытались хотя бы косвенно саботировать преступные замыслы, а иные,
наоборот, попадали в разряд врагов, как, например, Ягода, Фриновский,
Берман, за чрезмерное рвение, за то, что слишком много знали. На таких
людей списывали перегибы, извращения, "вредительство в органах НКВД".
  Особенно преследовались те, кто помнил о Ленине и ленинизме, кто боролся в
свое время с царизмом, а значит, хотя бы инстинктивно ценил истинную
свободу и демократию, кто мог знать об Иосифе Джугашвили нечто такое, что
выходило за официальные рамки. Это были люди, которые буквально понимали
указание Ленина о том, что "нет другого пути к социализму, кроме как через
демократизм, через политическую свободу"483. Эти люди не хотели питаться
суррогатами сталинского толкования ленинизма. Но таких уже было
меньшинство. Остальные попадали в жернова репрессий попутно, по
касательной. Одни работали под началом "врагов народа", другие их вовремя
"не разоблачили", третьи - "пособничали" им в чем-то, о чем они даже сами
не догадывались...
  Подозрительность усиливала инерцию насилия. Едва ли В. Захаров, М. Моциев
и другие железнодорожники со станции Арзамас представляли, в чем суть
троцкистских взглядов, но эти взгляды вкупе с "намерениями к
террористическо-диверсионной деятельности" послужили основанием для
вынесения им 31 октября 1937 года смертных приговоров. Как докладывал в
своей сводке Сталину Ульрих, "все обвиняемые признали себя виновными
полностью". Чудовищная подозрительность, трактуемая как "сталинская
бдительность", исправно поставляла Молоху правосудия свои жертвы.
  Особенностью этих процессов было стремление Сталина не просто уничтожить
своих реальных и потенциальных оппонентов, но и предварительно вывалять их
в грязи аморальности, измены, предательства. Все процессы являют собой
беспрецедентный пример самоунижений, самооговоров, самоосуждений. Часто
это выглядело просто абсурдным и продиктованным лишь низкой местью. Так,
подсудимые назойливо твердили, что они "предатели", "шпионы",
"двурушники", "вредители", "убийцы". Каменев, например, прямо заявлял, что
"мы служили фашизму, мы организовали контрреволюцию против социализма".
Обещания снисхождения, угрозы репрессий по отношению к семьям,
систематическое физическое насилие на допросах ломали этих людей,
заставляли играть свои унизительные роли по сценарию, написанному "жрецами
правосудия". Главный Режиссер все время находился за кулисами, а его
помощники - Вышинский и Ульрих - цинично вели "спектакли".
  В книге английского историка религии Дж. Фрейзера "Фольклор в Ветхом
завете" есть глава "Чаша Иосифа", начало которой стоит привести полностью.
"Когда братья Иосифа пришли из Палестины в Египет, чтобы закупить там
зерно на время голода, и уже собирались в обратный путь, Иосиф велел
положить в мешок Вениамина свою серебряную чашу. Как только братья
покинули город и еще не успели отойти на далекое расстояние, Иосиф послал
им вслед своего управителя, приказав ему обвинить их в краже чаши. Тот
обыскал все мешки и нашел пропавшую чашу в мешке Вениамина. Управитель
стал упрекать братьев за их неблагодарность по отношению к его господину,
которому они за оказанное гостеприимство и за всю его доброту отплатили
тем, что похитили у него драгоценный бокал. "Для чего вы заплатили злом за
добро? - спросил он их. - Не та ли это чаша, из которой пьет господин мой
и гадает на ней? Худо это вы сделали". Когда же братья были приведены
обратно и поставлены перед Иосифом, он сказал им: "Что это вы сделали?