беж, предел, за которым война перестает
быть разумным, рациональным средством политики. Наверное, я слишком
многого требую от Сталина... Но, повторюсь, ведь все его считали гением! А
он вновь вытащил на свет мумии антиистин, которые могли как-то помочь
ответить на вопросы еще полтора десятилетия назад, например о том, что
закон неизбежности войн остается в силе. Вывод, который он предлагал, мог
сделать ветры "холодной войны" еще более ледяными: "Чтобы устранить
неизбежность войн, нужно уничтожить империализм". Сталин остался верен
себе: чтобы созидать, надо уничтожать.
  Догматизм, склонный рассматривать мир и человеческое познание в статике,
неизменности, а теоретические положения в вековой застылости, принес
нашему обществу множество бед. В теории, социальной жизни, истории
господствовал волюнтаризм. Нет, пожалуй, ни одной науки, формы
общественного сознания, которые бы не подверглись догматическим
деформациям.
  История - особая область, в которой Сталин стремился насаждать стереотипы
своего видения прошлого. Что касается истории партии, то это - "два
вождя", а затем - он, преемник, "Ленин сегодня". В партийной истории
особое место отводилось раскрытию роли Сталина в деле разгрома
многочисленных "фракций" и "оппозиций", в индустриализации и
коллективизации, построении социализма, победе над фашизмом. Постепенно в
партийной истории, как об этом свидетельствуют "Краткий курс", "Краткая
биография", другие апологетические работы, никому рядом с "вождем" места
не осталось. Даже Ленин, с помощью "личных" историков, был отодвинут в
сторону. История партии стала историей свершений одного Сталина.
Фальсификации, умолчания, искажение истины стали рассматриваться как
вполне допустимые во имя "высших интересов".
  Серьезному пересмотру подверглась и история СССР. Характер догматических
штампов, насаждавшихся в этой области обществоведения, в известной мере
показывает записка Жданова (август 1944 г.) с его замечаниями и проектом
постановления ЦК ВКП(б) "О недостатках и ошибках в научной работе в
области истории СССР". В своих замечаниях Жданов подвергает резкой критике
профессоров Б. Сыромятникова, А. Яковлева, Е. Тарле за то, что они нашли
нечто положительное в политике ряда русских царей. Автор записки считал,
что не следует давать в исторических учебниках портреты Чингисхана, Батыя,
Тимура, Лжедмитрия. Полагал, что присуждение Сталинской премии А. Яковлеву
за труд "Холопство и холопы в Московском государстве XVII века" было
ошибкой. Но, когда очередь дошла до характеристики царей, к которым, как
знал, Жданов, благоволил Сталин, в частности Ивана Грозного, тон записки
изменился: "Иван Грозный для своего времени был несомненно передовым и
образованным человеком и с помощью дворян смог укрепить свою абсолютную
власть. Его многочисленные пытки и казни, как и вся деятельность Грозного,
была прогрессивной (как "проницателен" автор записки. - Прим. Д.В.),
способствовала убыстрению исторического процесса и превращению России в
мощную централизованную державу"1104. Такие постулаты Сталину были нужны,
это было в его духе.
  Опираясь на догматические представления, Сталин произвольно "нарезал"
этапы, рубежи движения и развития. Думаю, что, поживи Сталин еще
пятилетку-другую (хотя об этом страшно и подумать!), он бы, пожалуй,
объявил о построении коммунистического общества как о свершившемся факте,
точно так же, как провозгласил полное построение социализма. Его
представление о том, что, создав социалистический базис общества, нужно
лишь "доделать" надстройку, рождало у людей ощущение, что страна, где еще
множество труднейших проблем, где идут кровавые чистки, где все равны в
бедности, где все зацентрализовано, - это и есть тот идеал, к которому
стремились большевики. Такими утверждениями невольно формировались
извращенные взгляды о социализме. Сталин возвел в закон опережение спроса
населения по сравнению с производством, дав понять тем самым, что
постоянные дефицит и нехватки самого элементарного - закономерность
социализма. Догматические взгляды в области права были связаны с
упрощенным пониманием существа законности. По Сталину - это лишь
неотвратимость кары, подавления, наказания за любые нарушения советских
законов. Вопросы правовой культуры, единство прав и обязанностей граждан,
подотчетность руководителей представительным органам власти признавались
неактуальными.
  В целом общественные науки вынуждены были просто прозябать. Примитивное
комментаторство не только убило душу науки, но и резко ограничило "ареал"
ее влияния. С конца 30-х годов, повторюсь еще раз, можно было лишь
комментировать сказанное самим Сталиным. У всех ученых - от начинающих
обществоведов до академиков - темы "исследований" были сходными: роль И.В.
Сталина в развитии экономической науки; значение труда И.В. Сталина
"Экономические проблемы социализма в СССР" для развития философской науки;
И.В. Сталин о теории государства и права; решающий вклад И.В. Сталина в
развитие военной науки и т.д. Мне удалось обнаружить в библиотеках (но
это, видимо, не все) около 550 (!) книг и брошюр на аналогичные темы,
написанных с 1945 по 1953 год. Научная мысль оказалась в тисках
примитивного догматизма. Можно только предполагать, сколько зачахло,
засохло, погибло настоящих талантов, не имевших возможности во весь голос
заявить о себе новыми концепциями, идеями, книгами, открытиями! Мумии
догматизма были свинцовыми и придавили слишком многих. Мы еще не знаем
всего ущерба, который причинен сталинизмом интеллектуальному потенциалу
общества.
  Большой вред сталинский догматизм нанес естественным и техническим наукам.
Задержано на много лет развитие генетики и предана остракизму кибернетика.
Дело в том, что при оценке новых сфер и новых идей научного знания в
естественных и технических науках к ним подходили с вульгарно-политических
позиций, а то и просто явно невежественных. Поиск "космополитов" еще
больше обрекал науку на изоляцию, догматическое омертвление. Статьи типа
"Космополитизм на службе империалистической реакции" (Известия. 1950. 18
апреля) отбивали какую-либо охоту поддерживать научные контакты с
зарубежными исследовательскими центрами. Упоминание в научном иностранном
журнале фамилии советского ученого или приглашение его на международный
конгресс было делом небезопасным.
  Попытки механического перенесения сталинских формул "диалектики" на
вопросы развития биологии, как это прекрасно показал, например, В.Д.
Дудинцев в своих "Белых одеждах", были равносильны самоубийству науки. Но,
если точнее, это было не самоубийство, а покушение на убийство. Если бы
так продолжалось еще пять или более лет, наука, большая наука, рисковала
откатиться очень далеко.
  В тех условиях, уловив прагматическое требование Сталина ("в науке нужен
немедленный практический результат"), быстро выплыли на поверхность люди
типа Т.Д. Лысенко. В печати тогда появлялись разгромные статьи, бичующие
"раболепствующих" советских морганистов. Например, в статье доктора
биологических наук И. Глущенко "Реакционная сущность вейсманизма"
поносились советские ученые-генетики Дубинин, Филипченко, Кольцов,
Серебровский и превозносился академик Лысенко, показавший "убогую
практическую деятельность" отечественных морганистов в своем докладе "О
положении в биологической науке". Для Сталина естественные и технические
науки оставались, по существу, областью алхимии, чего-то
загадочно-таинственного, связанного с постижением нового. Ему казалось,
что в науке главное - организация. Он часто скептически смотрел на те или
иные сообщения о научных достижениях и открытиях, если они были ему
непонятны. "Вождь" верил, что научное творчество возможно и в ГУЛАГе. Те
же, кто казался Сталину опасным и был не способен перейти на догматические
рельсы сталинизма, безжалостно уничтожались или ссылались в бесчисленные
лагеря. Это сотни талантливых людей, и среди них - А.К. Гастев, Н.И.
Вавилов, Н.А. Невский, Н.П. Горбунов, И.А. Теодорович, О.А. Ерманский,
А.И. Муралов, Н.К. Кольцов, Н.М. Тулайков, Г.А. Надсон, А.Н. Туполев, В.М.
Мясищев, В.М. Петляков, С.П. Королев, И.Т. Клейменов и многие другие.
  Ученые, которым сохранили жизнь, работали в особых учреждениях, лагерных
лабораториях, находившихся под наблюдением 4-го спецотдела МВД СССР. Здесь
Сталин подходил к науке с сугубо прагматических позиций; его уже мало
интересовало мировоззрение и политические взгляды осужденных. Важно, чтобы
был быстрый результат. А когда он достигался, Сталин иногда даже проявлял
"милосердие" - сокращал сроки отсидки, а порой даже освобождал из-под
стражи. Ведомство Берии систематически докладывало Сталину о результатах
работы ученых в неволе. Вот несколько таких сообщений:
  "Товарищу Сталину И.В.
  Группа заключенных специалистов 4-го спецотдела МВД под руководством
заключенного специалиста профессора Стаховича К.И. и профессора Винблат
А.Ю., инженера Тэйфель Г.К. продолжительное время работает над созданием
отечественного турбовинтового двигателя. Основываясь на результатах своих
теоретических исследований, группа выдвигает предложение по созданию
двигателя "ТРД-7Б". Прошу рассмотреть проект решения Совета Министров.
  18 мая 1946 года.
  С. Круглов"1105.
  "Товарищу Сталину И.В.
  Заключенным специалистом А.С. Абрамсоном (осужден на 10 лет) в 1947 году
предложена новая, оригинальная система экономичного карбюратора для
автомобильных двигателей. Испытания на ЗИС-150 дали экономию горючего
10,9%... Предлагается сократить срок наказания на 2 года А.С. Абрамсону и
инженеру-механику М.Г. Арджеванидзе и инженеру-конструктору Г.Н. Цветкову.
  Прошу Вашего решения.
  8 февраля 1951 года.
  С. Круглов"1106.
  Сталин согласился. Но понимал ли он, что инженерно-техническая мысль в
этих и во множестве других случаев не опиралась на его "лучезарные" идеи,
что методологией подхода ученых, инженеров служили просто глубокие знания,
подлинное творчество, изобретательство, не замутненное идеологической
дребеденью сталинизма?
  Догматическое отношение к марксизму-ленинизму не могло не затронуть и
процесс изучения ленинских работ. Оказывается, Ленина уже нельзя понять
без того, чтобы то или иное его положение не комментировалось с помощью
сталинских цитат. В вузах прежде всего проверялось, как студент
конспектирует сталинские труды. Помню, в бытность курсантом Орловского
танкового училища после семинара меня задержал преподаватель. Это был уже
немолодой подполковник. Курсанты его любили, если так можно сказать, за
"добродушие". Когда мы остались одни, этот подполковник (прошло много лет,
и я, к сожалению, не помню его фамилию), подавая проверенный им мой
конспект первоисточников, негромко, по-отечески, сказал:
  - Хороший конспект. Сразу видно, не списываешь, а думаешь вначале. Но мой
совет: сталинские работы конспектируй полнее. Понимаешь - полнее! И еще.
Перед фамилией Иосифа Виссарионовича не пиши сокращений типа "тов.", пиши
полностью - "товарищ". Ты меня понял? - внимательно посмотрел
преподаватель.
  - Так точно, товарищ подполковник, понял!
  Вечером мой сосед по казарме поделился со мной, что с ним и еще с
некоторыми курсантами преподаватель истории КПСС провел такие же беседы.
Ожидалась комиссия, и, по слухам, в соседнем училище на эту "политическую
незрелость", что была в моем конспекте, "обратили пристальное внимание".
  Можно и сейчас еще спросить пожилых людей, чья молодость прошла в те годы,
как изучались сталинские работы. Многие помнят сталинские труды "К
вопросам ленинизма", "Об основах ленинизма" с их подзаголовками: "Метод",
"Теория", "Диктатура пролетариата", "Крестьянский вопрос", "Национальный
вопрос", "Стратегия и тактика", "Партия"... Когда-то многие даже умилялись
простоте, "ясности" этих примитивных догм. Учили их везде: в техникуме,
училище, институте, на производстве, в партии, профсоюзах, комсомоле. Дело
даже не в том, что все эти откровения до предела упрощены. Каждый пишет
как может. Главное в том, что эти мумии догматизма, засушенные и
извращенные истины Сталин законсервировал на десятилетия, превратил их в
азбуку марксизма. Хотя уже и тогда (вот ирония судьбы!) Сталин, считая
себя диалектиком, предавал анафеме "догмы" оппортунистов II
Интернационала. Так и нумеровал их: "догма первая", "догма вторая", "догма
третья"...
  Чем больше твердили сталинские догмы, тем послушнее становились люди.
Мумии сталинских догм - одно из средств превращения людей в тот тип
человека, которых китайцы называли хунвейбинами. Люди постепенно привыкали
к односторонней дедукции: из одной формулы выводится другая, если нужно -
то и третья. Часто люди искали объяснения тем или иным процессам не в
жизни, а в формулах, дефинициях, извлечениях из сталинских работ.
Догматизм мышления всячески насаждался бюрократией, которая стала таким же
неотъемлемым элементом сталинизма.



  Тотальная бюрократия___________________________________

  Прежде чем перейти к анализу еще одного реликта сталинизма - бюрократии,
хотел бы предложить читателю небольшой фрагмент из книги Николая Бердяева
"Судьба России". Выдающийся русский философ заканчивал эту книгу, когда
уже свершилась Октябрьская социалистическая революция, когда в воздухе
чувствовалось опьянение свободой одних и страх перед "антихристом" других.
Бердяев размышлял о демократии и пришел во многом к парадоксальным
выводам. Позвольте привести пространную цитату: "Народовластие так же
может лишить личность ее неотъемлемых прав, как и единовластие. Такова
буржуазная демократия с ее формальным абсолютизмом принципа народовластия.
Но и социальная демократия Маркса так же мало освобождает личность и так
же не считается с ее автономным бытием. На одном съезде социал-демократов
было высказано мнение, что пролетариат может лишить личность ее, казалось
бы, неотъемлемых прав, например права свободы мысли, если это будет в
существенных интересах пролетариата. В этом случае пролетариат мыслим как
некий абсолют, которому все должно быть принесено в жертву. Повсюду
встречаем мы наследие абсолютизма, государственного и общественного, он
жив не только тогда, когда царствует один, но и тогда, когда царствует
большинство"1107. Бердяев видел опасность и в тирании большинства, а не
только единовластия. Думаю, что в этих рассуждениях есть рациональное
зерно: применительно к социализму эта опасность становится реальной, когда
большинство помогает лидеру создавать внутри государства некую прослойку
"исполнителей воли большинства", когда создается коллективный бюрократизм.
  Ни одно государство не может обходиться без аппарата. Бюрократия же
появляется там, где аппарат не связан, не зависит прямо от результатов
экономического функционирования системы и где отсутствуют демократические
методы формирования и контроля над ним. Вначале казалось, что "исполнители
воли большинства" не будут представлять большой угрозы. Вскоре после
Октября Ленин, рассуждая о создании нового аппарата, говорил, что он "в
интересах народа должен быть лишен всякого бюрократизма..."1108. Но уже
первые годы Советской власти показали, что бюрократия таит в себе
значительно более серьезную опасность, чем это виделось в теории. Мы
знаем, что в критические минуты Ленин мог быть очень жестким по отношению
к бюрократии, в которой он увидел грядущую угрозу новому строю. В январе
1919 года он, например, так выразил свое отношение к бюрократии: "За...
бюрократическое отношение к делу, за неумение помочь голодающим рабочим
репрессия будет суровая, вплоть до расстрела"1109. Но, увы, расстрелами
бюрократию не устранить.
  Борьба за укрепление Советской власти, особенно в условиях военного
коммунизма, привела к быстрому росту аппарата. Военный коммунизм
предполагал тотальный контроль за производством, распределением,
исполнением. А этим занималось много людей, очень много... Рождались новые
элементы государственной структуры, новые звенья, часто промежуточные,
координирующие, связующие и т.д. Еще при Ленине аппарат стал угрожающе
расти, тратя уже значительную часть народной энергии, средств,
возможностей на обеспечение собственного функционирования. Сталин если и
был в чем-то специалистом в те годы, так это в области аппаратной работы.
Нарком двух комиссариатов, многолетний член ЦК, различных советов,
комиссий и комитетов, он раньше других прочувствовал сильные и слабые
стороны административного и партийного аппарата, его возможности.
  Уже став генсеком, Сталин поручил аппарату разработать классификацию
должностей в наркоматах, которые со временем стали пресловутой
бюрократической номенклатурой. По его указанию, например, управляющий
делами Наркомата национальностей Брезановский в феврале 1923 года
подготовил документ "Разбивка должностей в структуре аппарата НКН в
постепенной градации". Все должности поделены на четыре группы
(руководители национальных проблем, руководители
административно-хозяйственных служб, руководители
политико-научно-просветительной работы, руководители литературно-научных
издательств). В градации указана квалификация: партийный работник
наивысшей и высшей квалификации, средней, низкой; указано, какие должности
(а их оказалось всего две-три) могут занимать беспартийные. После
одобрения Сталиным градация четко разделила разросшийся аппарат на
несколько уровней (подобно царским чиновникам многих классов), отсекая и
без того слабые связи наркомата с реальными проблемами наций и
народностей1110. По сути, с самого начала своей деятельности в должности
генсека Сталин приступил к формированию огромной, всеохватывающей армии
чиновников.
  К великому сожалению, и в этот момент партия оказалась не на высоте. Она
сама стала жертвой и послушным инструментом тотальной бюрократии. Утрата
партией элементарных демократических начал ускорила бюрократизацию
общества. Она не смогла противостоять цезаристским наклонностям будущего
"вождя". Постепенно она превратилась в орудие единодержца. Об этом тяжело
писать, но это так. В настоящих условиях партия, исповедующая
коммунистические идеалы, обречена быть только сектантской организацией,
лишенной будущего.
  Сталин сконцентрировал в своих руках особую власть, стал большим мастером
аппарата. Это не без его участия скоро отдалились и со временем стали
классическими в советской бюрократии бесчисленные отчеты, доклады с мест,
опускание директив и указаний, создание кадровой номенклатуры и
концентрация назначений в Центре, усиление засекреченности самых различных
сфер деятельности, дошедшей со временем до абсурда, попытки решать
возникающие проблемы с помощью все новых и новых ведомств, формирование
нескольких уровней и слоев контрольных механизмов, расширение функций
подавления соответствующих органов пролетарской диктатуры и т.д. Сталин
раньше других стал "профессором бюрократии". Даже в обыденном понимании он
быстро усвоил обычную уловку бюрократов - их недоступность. Хотя еще в
1922 году Пленум ЦК определил дни и часы, когда генсек должен принимать
просителей, Сталин быстро забросил это малоинтересное для него занятие.
Вот пример. Енукидзе получил письмо от Малиновской (инициалов в документе
нет), одной из сотрудниц центрального аппарата, уволенной со службы. Она
пишет:
  "Авель Сафронович!
  ...Я, снятый со службы человек... у всех под подозрением. Кто меня знает,
в отъезде: Серебряков, Семашко, Рыков. К тов. Сталину нельзя проникнуть
(выделено мной. - Прим. Д.В.). Помогите мне, Авель Сафронович, выйти из
этого невыносимого положения, я не подведу Вас...
  Малиновская.
  Мой телефон 2-66-93.
  19.XII-24 год"1111.
  Это, конечно, лишь одна грань бюрократии, далеко не главная, но
закрытость, недоступность, божественная удаленность Сталина от людей
обозначались еще в те далекие годы. Можно даже сказать, что он, тот, каким
мы его знаем сегодня, в огромной степени есть порождение бюрократии, ее
зловещий плод. Бюрократии был нужен вождь типа Сталина, а ему - железная
бюрократическая машина.
  Когда Ленин уже был болен, он в ряде своих распоряжен