ставить СССР,
Англия и Франция "в зависимости от варианта", предусмотрели "блокаду
берегов главного агрессора", определили направления "основных ударов",
"порядок координации военных действий" и т.д. Советский Союз был готов
выставить против "главного агрессора" 120 пехотных дивизий. "При нападении
главного агрессора на нас, - подчеркивалось в "Соображениях", - мы должны
требовать выставления Англией и Францией 86 пехотных дивизий, решительного
их наступления с 16-го дня мобилизации, самого активного участия в войне
Польши, а равно беспрепятственного прохода наших войск через территорию
Ви-ленского коридора и Галицию с предоставлением им подвижного состава.
Вариант, при котором "главный агрессор" мог напасть на СССР, имел в виду
возможность использования Германией территорий Финляндии, Эстонии, Латвии
и, возможно, Румынии"555.
  Но уже на первых заседаниях стало ясно, что западные миссии прибыли в
Москву в основном для того, чтобы излагать общие соображения,
информировать Лондон и Париж о "широкомасштабных планах" Москвы, а не для
того, чтобы стремиться в короткие сроки выработать конкретное и
действенное соглашение.
  Сталин, раскладывая с Молотовым и Ворошиловым этот политический пасьянс,
все больше убеждался: Запад не имеет искренних намерений достичь
взаимоприемлемого соглашения. И все же Сталин посчитал необходимым еще раз
обратиться с конкретным предложением к Англии и Франции о заключении на 5
или 10 лет соглашения с СССР о взаимной помощи, которое предусматривало и
военные обязательства. Суть его сводилась к следующему: в случае агрессии
против любого из договаривающихся государств (как и восточноевропейских)
стороны обязуются прийти ему на помощь. Советский Союз конкретно изложил,
о каких странах между Балтийским и Черным морями идет речь. Лондон и Париж
долго не давали ответа. Сталин требовал напоминать. Однако на переговоры в
Москву прибыли второстепенные лица, не уполномоченные принимать важные
решения. Одновременно, и об этом стало известно Сталину, партнеры по
переговорам не прекращали своих тайных попыток добиться приемлемого
соглашения с Гитлером. В Кремле решили: Англия и Франция просто тянут
время в поисках выгодного для себя варианта, без учета интересов СССР. По
существу, западные страны не выдвинули четкой концепции совместных
действий против Германии. В позиции их делегаций явно просматривалось
намерение отвести СССР главную роль в противостоянии возможной агрессии
немецких войск без определенных гарантии собственного пропорционального
вклада в дело борьбы с агрессией. Сталин понял, что это означает крах идеи
коллективной безопасности. У "вождя" не хватило выдержки. Обычно
старающийся идти к цели маленькими, но надежными шагами, Сталин стал вести
себя, как шахматист, оказавшийся в цейтноте. Окончательно он поставил
крест на трехсторонних переговорах, когда Ворошилов утром 20 августа
положил перед ним записку от адмирала Р. Дракса, которого, как и его
французского коллегу, просили ускорить ответ на советские предложения. В
записке говорилось:
  "Дорогой маршал Ворошилов!
  Я с сожалением должен поставить Вас в известность, что английская и
французская делегации до сего времени еще не получили ответа в отношении
политического вопроса, который Вы просили направить нашим правительствам.
  Ввиду того, что я должен буду председательствовать на следующем заседании
- я предлагаю собраться в 10 часов утра 23 августа или раньше, если к
этому времени будет получен ответ.
  Искренне Ваш Дракс,
адмирал, Глава Британской делегации"556.
  - Хватит игры, - раздраженно бросил Сталин. В тот момент он едва ли
предполагал, что встреча делегаций 23 августа все-таки состоится. Но
совсем в другом составе.
  В 1938 году Сталин переехал на новую квартиру, тоже в Кремле,
размешавшуюся в здании бывшего Сената. В великолепном дворце, построенном
знаменитым М.Ф. Казаковым в 1776 - 1787 годах. Сталин занял несколько
комнат. Рядом были помещения для охраны, гостей, приемов. Этажом выше -
кабинет Сталина и другие официальные апартаменты. С 1918 по 1922 год здесь
жил и работал В. И. Ленин. Сталин и сам не мог объяснить, зачем он
переехал из двухэтажного здания с подслеповатыми окнами, в котором
когда-то жили слуги, в это роскошное помещение. Ведь он почти никогда не
оставался на ночь в Кремле - всегда уезжал на дачу в Кунцево. Подъезжая
как-то утром к зданию бывшего Сената, посмотрел на купол и вспомнил, что
на нем была великолепная статуя Георгия Победоносца - древний символ
Москвы. Но Наполеон в 1812 году приказал снять Георгия и увезти во
Францию. Опять эта Франция... Похоже, что она равняется на англичан. Как
ему говорил Пьер Лаваль еще в середине мая 1935 года: "Только искреннее
сотрудничество сделает франко-советский договор действенным". Вот тебе и
"искреннее сотрудничество"! Поднимаясь по крутым лестницам к себе, Сталин
продолжал думать: что еще можно предпринять в условиях фактического
бойкота англичан и французов, чтобы не опалить Отечество пламенем войны?
Действительно - что? Есть один вариант, но нужно будет идти, вопреки линии
Коминтерна, на крайне непопулярное соглашение.
  Ежедневно в эти дни в просторном кабинете Сталина шли совещания, на
которых присутствовали некоторые члены Политбюро, дипломаты, военные. К
концу лета 1939 года советским руководителям становилось все более ясно:
перед лицом фашистской Германии на западе и милитаристской Японии на
востоке СССР рассчитывать не на кого. Вывод Сталина, сделанный на XVIII
съезде партии, как будто подтверждался: антикоммунизм и нежелание Англии и
Франции проводить политику коллективной безопасности открыли шлюзы для
агрессии членам "антикоминтерновского пакта". Классовый эгоцентризм,
неприязнь к социализму, корыстные расчеты, считали в Кремле, не позволили
Лондону и Парижу трезво осмыслить контуры реальной опасности. Наиболее
недальновидные политики прямо говорили: пусть Гитлер совершит
антикоммунистический "крестовый поход" на восток. Для них он представлял
меньшую опасность, чем СССР. Все это предопределило безрадостную для
Сталина внешнеполитическую ситуацию летом 1939 года.
  У СССР оказался весьма ограниченный выбор. Но его нужно было делать. На
него нужно было решиться. Сталин это понял раньше других, хотя и
предвидел, что реакция на этот шаг во многих странах будет крайне
отрицательной. Будучи прагматиком, он отбросил в этот момент
идеологические принципы в сторону. Единодержец более чем за полтора
десятилетия уже привык принимать решения, которые оказывали влияние на
судьбы миллионов людей. Он, при своей исключительной осторожности, не
боялся ответственности, уверовав в свою непогрешимость, хотя и прибегал к
испытанному методу: сваливать вину за неудачи на других. Сталин привык,
что последнее слово в решениях партийного и государственного руководства
всегда остается за ним. В то же время, сделав выбор, он не всегда
заботился о его пропагандистском обеспечении, полагаясь в этом случае на
свой аппарат, в частности на энергичного Жданова.
  Итак, когда Сталин убедился, что англо-франко-советские переговоры не дают
быстрых результатов (а он и не очень верил, что они приведут к
положительному решению), "вождь" вернулся к "германскому варианту",
который настойчиво предлагал Берлин. По его мнению, другого выбора уже не
было. В противном случае СССР, как он считал, может столкнуться с широким
антисоветским фронтом, что чревато наихудшим. Сталину, попавшему в
политический цейтнот, некогда было думать, что скажут об этом шаге
потомки, что скажет история. На пороге стояла война. Нужно было любой
ценой отодвинуть ее начало. Поэтому его мысль все чаще возвращалась к
Берлину.
  Обсудив на Политбюро шаги по активизации контактов с Берлином и определив
инструкции советскому полпреду, Сталин поручил Двинскому, заместителю
Поскребышева, подобрать всю имеющуюся литературу о Гитлере, фашизме и его
социальных истоках. Ему хотелось глубже понять феномен
национал-социализма, о котором еще на XVII съезде он сказал, что "при
самом тщательном рассмотрении невозможно обнаружить в нем даже атома
социализма"557. Сталин помнил, что Бухарин, выступавший на том, последнем
своем съезде, половину речи посвятил анализу характера угрозы для СССР со
стороны Германии и Японии. Ему запомнилось образное резюме Бухарина,
которое тогда показалось просто пропагандистским, крикливым: свою наглую,
разбойничью политику "Гитлер формулирует так, что он желает оттеснить нас
в Сибирь, и которую японские империалисты формулируют так, что хотят
оттеснить нас из Сибири, так что, вероятно, где-то на одной из домен
Магнитки нужно поместить все 160-миллионное население нашего Союза"558.
Сегодня Сталин, хотя он не привык даже мысленно признаваться в своих
ошибках, едва ли счел бы это заявление Бухарина нелепым. За семь лет до
будущей страшной схватки с фашизмом, а затем и японским милитаризмом
Бухарин в основном верно начертил контуры грядущей угрозы.
  Вечером Сталин засел за приготовленные ему Двинским материалы. Долго
листал перевод гитлеровской книжонки "Майн кампф". Подчеркнул карандашом
следующие фрагменты: "Мы заканчиваем вечное движение германцев на юг и на
запад Европы и обращаем взор к землям на восток. Мы кончаем колониальную
торговую политику и переходим к политике завоевания новых земель. И когда
мы сегодня говорим о новой земле в Европе, то мы можем думать только о
России и подвластных ей окраинах. Сама судьба как бы указала этот путь...
Организация русского государства не была результатом государственной
способности славянства в России, а только блестящим примером
государственно-творческой деятельности германского элемента среди
нижестоящей расы... Будущей целью нашей внешней политики должна быть не
западная и не восточная ориентация, а восточная политика в смысле
приобретения необходимой для нашего германского народа территории". Читая
эти строки, каждая из которых свидетельствует о преступных планах, Сталин
еще больше убеждался в том, что авантюрист с челкой на лбу не остановится
ни перед чем. Вопрос один: когда?
  Остановившись на книжке Конрада Гейдена "История германского фашизма",
Сталин отчеркнул слова, сказанные Гитлером еще в 1922 году: "В правом
лагере евреи стараются так резко выразить все имеющиеся недостатки, чтобы
как можно больше раздразнить человека из народа; они культивируют жажду
денег, цинизм, жестокосердие, отвратительный снобизм. Все больше евреев
пробиралось в лучшие семьи, в результате ведущий слой нации стал, по
существу, чужд своему собственному народу.
  Это создало предпосылку для работы в левом лагере. Здесь евреи развернули
свою низкую демагогию... Им удалось путем гениального использования печати
в такой мере подчинить массы своему влиянию, что правые стали видеть в
ошибках левых ошибки немецкого рабочего, а ошибки правых представлялись
немецкому рабочему, в свою очередь, только как ошибки так называемых
буржуа..." Сталин, поражаясь столь оголтелому антисемитизму, продолжал
листать книгу, отчеркивая заголовки: "Заговор раввинов", "Мастер слова",
"Мастер-неврастеник", "Дипломатия сильных слов", "Его честное слово",
"Секрет его физиономии"...
  С этим человеком ему предстоит бороться. В этом Сталин не сомневался. Но
он, первое лицо в социалистическом государстве, в ком персонифицирована
фактически вся политическая власть и могущество, имеет дело с фюрером,
который олицетворяет государство крайне милитаристского, буржуазного
толка. Противоборство двух диктаторов? Или их союз? Может быть, Троцкий не
без оснований пишет, что Сталин похож на Гитлера? Отогнав эту мысль,
"вождь" продолжил чтение К. Гейдена: "Не умеющий владеть собой Гитлер
просто не знает, что он обещает, его обещания не могут считаться
обещаниями солидного партнера. Он нарушает их, как только это в его
интересах, и при этом продолжает еще считать себя честным человеком"559. И
этот человек предлагает Сталину заключить пакт о ненападении... Гитлер,
наловчившийся оправдывать свои поступки "зовом Провидения", наверняка
считал, что договор со Сталиным - это соглашение с дьяволом, в отношении
которого все позволено. Но и Сталин считал: по отношению к Гитлеру - все
позволено.
  Сталин, походив по кабинету, продолжал листать стопку принесенных Двинским
книг, брошюр, статей, а также донесений полпреда в Берлине, заключений
других дипломатов и разведчиков. Разведчики, например, сообщали, что к
середине лета 1939 года сухопутные силы Германии насчитывали 3,7 миллиона
человек, 3195 танков, более 26 тысяч орудий и минометов. Почти наполовину
войска были моторизованы. Около 400 тысяч человек насчитывали ВВС (более 4
тыс. самолетов), около 160 тысяч - военно-морской флот (107 боевых
кораблей основных классов). Это бесспорно была самая сильная армия
капиталистического мира. Тысячи антифашистов в Германии были казнены,
около миллиона немцев томились в тюрьмах и концлагерях. (По сталинским
масштабам - не так уж много.)
Сталин имел все основания, если бы любил самокритику, к которой всегда
призывал, посмеяться над своими словами о будущей войне. Его прогноз,
сделанный ранее, теперь, в 1939 году, казался даже ему наивным. А тогда, в
1934 году, Сталин под гром аплодисментов сказал: будущая война станет
"самой опасной для буржуазии еще потому, что война будет происходить не
только на фронтах, но и в тылу у противника. Буржуазия может не
сомневаться, что многочисленные друзья рабочего класса СССР в Европе и
Азии постараются ударить в тыл своим угнетателям, которые затеяли
преступную войну против отечества рабочего класса всех стран. И пусть не
пеняют на нас господа буржуа, если они на другой день после такой войны
недосчитаются некоторых близких им правительств, ныне благополучно
царствующих "милостью божией"560. Да, так тогда прогнозировал "вождь",
заведомо ошибаясь. Но Сталин не любил заглядывать в глаза прошлому, если
оно смотрело на него с укоризной.
  Закончив с шифровками разведаппарата, Сталин долго листал, подчеркивал,
вновь возвращался к просмотренным страницам книги английской писательницы
Дороти Вудман "Германия вооружается". Его особенно заинтересовала одна
глава - "Идеологическая подготовка к войне". Для Сталина стал откровением
размах идеологической обработки населения и армии. Призывы, лозунги
фашизма были обращены не столько к разуму, интеллекту, сколько к
инстинктам и националистическим чувствам. Культовые нормы, слепой фанатизм
в исполнении целой иерархии фюреров, специально созданные ритуалы
затемняли политическое сознание людей, формировали бездумных, жестоких
исполнителей. Фашистские идеологи создавали обстановку психологической
экзальтации, националистической истерии, политического психоза и
использовали это в своих целях.
  Посвятив целый вечер изучению материалов о фашизме и его фюрере, Сталин
понял, что фашистская идеология, будучи эклектичной, имеет своим духовным
фундаментом антикоммунизм, а также опирается на романтизированную историю
предков, фальсифицированную философию истории, культ грубой силы и
апологетику арийского "сверхчеловека". "Вождь" поразился столь
откровенному социальному цинизму идеологов рейха. Обычно, как он полагал,
такие идеи публично не пропагандируют. Да, компромисс с такими людьми
крайне опасен. Но схватиться с Германией сейчас, без соглашений с Англией
и Францией, он просто не готов.
  Сталин созревал для решения. Беседы с соратниками едва ли давали ему
многое. Его единовластие зашло так далеко, что большинство из его
окружения пыталось просто угадать мнение или желание "вождя", охотно
поддакивая Сталину. Объективности ради следует сказать, что в такой
обстановке, при выработке "курса", "линии", ему приходилось больше
рассчитывать на себя. Окружающие старались говорить ему не то, что они
думают, а то, что, по их мнению, он хочет. Но в этом был повинен прежде
всего сам Сталин, парализовавший творческие, принципиальные коллективные
дискуссии и обсуждения.
  В этот момент истины у Сталина было три варианта решения: договориться с
Англией и Францией, заключить пакт с Германией либо - что было крайне
нежелательным - остаться в одиночестве. Конечно, первый вариант был бы
наиболее предпочтителен. Была бы создана антифашистская коалиция, имеющая
не только огромный материальный потенциал, но и обладающая большим
моральным преимуществом. Но, попав в политический цейтнот, Сталин, как ему
казалось, не мог ни ждать, ни рисковать. Ему явно не хватило выдержки. Тем
более что Лондон и Париж все что-то выжидали: у них не было искреннего
желания идти на сближение с СССР. Но все же просчет Сталина заключался
прежде всего в том, что он попросту серьезно переоценил возможность
создания блока Англии и Франции с фашистской Германией.
  В августе сложилась своеобразная ситуация. Заседания трех военных
делегаций шли без какого-либо прогресса. Одновременно, уже на политическом
уровне, лихорадочно осуществлялись контакты между представителями Москвы и
Берлина. Мало кто знал, что в начале августа и в Лондоне шли тайные
англо-германские переговоры. Германский посол в Англии Г. Дирксен и
доверенное лицо британского премьера Г. Вильсон пытались "навести мосты".
Эволюция событий была стремительной. Сталин читает донесение Г.А. Астахова
из Берлина от 12 августа: "Конфликт с Польшей назревает в усиливающемся
темпе, решающие события могут разразиться в самый короткий срок... Пресса
в отношении нас ведет себя исключительно корректно... Наоборот, в
отношении Англии глумление переходит всякие границы элементарной
пристойности..."561
На другой день Астахов сообщал: "Германское правительство, исходя из
нашего согласия вести переговоры об улучшении отношений, хотело бы
приступить к ним возможно скорее..."562 Две тоталитарные системы
повернулись лицом друг к другу.
  15 августа Шуленбург вручил Молотову памятную записку, в которой, в
частности, говорилось: "Германское правительство стоит на точке зрения,
что между Балтийским и Черным морями не существует ни одного вопроса,
который не мог бы быть разрешен к полному удовлетворению обеих стран. Сюда
относятся вопросы Балтийского моря, прибалтийских государств, Польши,
Юго-Востока и т.п."563. Цинизм Берлина даже не маскируется. Но Сталину это
нравится.
  17 августа Молотов принял Шуленбурга. В беседе тот заявляет: нужно начать
переговоры с Риббентропом на этой неделе. Молотов от имени Сталина (он
подчеркивает это специально) заявляет: "Прежде чем начать переговоры об
улучшении политических взаимоотношений, надо завершить переговоры о
кредитно-торговом соглашении"564.
  19 августа Шуленбург вновь добивается приема у Молотова, где сообщает: "В
Берлине опасаются конфликта между Германией и Польшей. Дальнейшие события
зависят не от Германии". Шуленбург настаивает на немедленном приезде
Риббентропа для заключения пакта о ненападении. Молотов соглашается на
приезд 26 - 27 августа565. Кредитное соглашение было заключено
молниеносно. Гитлер торопит, торопит... Его не устраивает 26 - 27-е число.
В эти дни он намеревался запустить военную машину против Польши. Сталин,
что на него не очень похоже, постепенно уступает пункт за пунктом Берлину.
Наконец Гитлер не выдержал и 20 августа сам шлет телеграмму Сталину. Вот
выдержки из этой знаменательной телеграммы:
  "Господину Сталину
Москва
20 августа 1939 г.
  1. Я искренне приветствую подписание нового германо-советского торгового
соглашения в качестве первого шага к перестройке германо-советских
отношений.
  2. Заключение с Советским Союзом пакта о ненападении означает для меня
закрепление германской политики на долгую перспективу...
  3. Я принимаю переданный Вашим министром иностранных дел Молотовым проект
пакта о ненападении, но считаю настоятельно необходимым самым скорейшим
образом выяснить связанные с ним еще вопросы...
  5. Напряженность между Германией и Польшей стала невыносимой. Поведение
Польши по отношению к великой державе таково, что кризис может разразиться
в любой день...
  6. Я считаю, что в случае намерения обоих государств вс