а месте Павлова, многое могло бы
быть по-другому... Но к чему это он? Отощав тень прошлого, Сталин
попытался забыться во сне. Но сон не шел: действительность была страшной.
  Сталин все еще не мог прийти в себя. Мне представляется интересным
свидетельство А. И. Микояна о поведении Сталина в последние дни июня 1941
года. В своих воспоминаниях он рассказывает, что Молотов, Маленков,
Ворошилов, Берия, Вознесенский и он, Микоян, решили предложить Сталину
создать Государственный Комитет Обороны, в руках которого следовало
сосредоточить всю власть в стране. Возглавить ГКО должен был Сталин.
  "Решили поехать к нему. Он был на ближней даче.
  Молотов, правда, сказал, что у Сталина такая прострация, что он ничем не
интересуется, потерял инициативу, находится в плохом состоянии. Тогда
Вознесенский, возмущенный всем услышанным, сказал: "Вячеслав, иди вперед,
мы пойдем за тобой". Имелось в виду, что если Сталин будет себя так же
вести и дальше, то Молотов должен вести нас, и мы за ним пойдем. У нас
была уверенность в том, что мы можем организовать оборону и можем
сражаться по-настоящему. Никакого упаднического настроения у нас не было.
  Приехали на дачу к Сталину. Застали его в малой столовой сидящим в кресле.
Он смотрит на нас и спрашивает: "Зачем пришли?" Вид у него был какой-то
странный, не менее странным был и заданный им вопрос. Ведь, по сути дела,
он сам должен был нас созвать.
  Молотов от нашего имени сказал, что нужно сконцентрировать власть, чтобы
быстро решать все вопросы, чтобы как можно скорее поставить страну на
ноги. Во главе такого органа должен быть Сталин. Сталин посмотрел
удивленно, никаких возражений не высказал. "Хорошо", - говорит"716.
  Каждый из нас, в известном смысле, живет как бы в двух мирах: внешнем и
внутреннем, закрытом, часто загадочном. Внешний - постижим. Внутренний -
труднее. Если удается что-то узнать из мира внутреннего, то понятнее
становится и весь человек. Для Сталина надвигающаяся катастрофа была не
только тем, чем она могла быть для каждого гражданина Отечества. Это была
гибель земного бога, каким он себя представлял. "Вождь" падал с большей
высоты, чем другие. Для человека, который поверил в свою исключительность,
прозорливость, особое предназначение, разверзшаяся бездна была бездонна.
После нескольких дней, в течение которых Сталин находился в глубоком
психологическом шоке, почти параличе, он наконец начал приходить в себя.
  Возможно, Сталин подумал, что приход к нему почти всех членов Политбюро
означает намерение сместить его со всех постов? А может быть, даже
арестовать? Ведь это так удобно: все неудачи можно списать на одного
человека. Он, Сталин, давно убедился, что в любом провале, неуспехе должен
быть "козел отпущения". Людям нужно дать возможность выпустить пар
возмущения, заклеймить виновного. Но авторитет Сталина был так высок в
глазах его соратников, что, похоже, сама эта мысль не могла прийти им в
голову. Даже в состоянии "прострации", по выражению Молотова, Сталин
казался им великим. Если бы они читали Н. Бердяева, то могли бы вспомнить
его слова: "Падение человека возможно лишь с высоты, и само падение
человека есть знак его величия"717. Величия, которое они сами создавали
"вождю", а теперь хотели, чтобы он остался на прежней высоте и руководил
ими.
  Ставка, Генштаб пытались на пути немецкого наступления, смявшего Западный
фронт, создать новый рубеж обороны, перебрасывая сюда 13, 19, 20, 21 и
22-ю армии вместе с остатками выходящих из окружения частей. Сталин,
терявший самообладание, резко переходивший из состояния апатии в нервное
возбуждение, 29 июня дважды неожиданно появлялся в Наркомате обороны. Не
стесняясь в выражениях, обвинял во всем военных руководителей.
  Осунувшееся, посеревшее лицо, мешки под глазами, покрасневшими от
бессонницы... Сталин постиг наконец всю величину грозной опасности,
нависшей над страной и им самим. Если не предпринять что-то
экстраординарное, не мобилизовать все силы, то немцы через несколько
недель могут оказаться в Москве. Пожалуй, первые шаги, которые
свидетельствовали о том, что Сталин пытался взять в руки не только себя,
но и контроль над обстановкой, были для него обычными: он стал снимать с
постов военачальников. Когда 30 июня постановлением Центральною Комитета
ВКП(б), Президиума Верховною Совета СССР и Совета Народных Комиссаров СССР
было оформлено создание Государственною Комитета Обороны, его возглавил
Сталин. В руках Председателя ГКО оказалась необъятная власть. Смертельная
опасность, нависшая над Отечеством, требовала концентрации усилий всех и
каждого. Первым его шагом на новом посту явилось отстранение генерала
армии Д.Г. Павлова от должности командующего Западным фронтом. Вместо него
был назначен нарком обороны С.К. Тимошенко. В этот же день
генерал-полковник Ф.И. Кузнецов, командовавший Северо-Западным фронтом,
отдал приказ войскам отойти с рубежа реки Западная Двина и занять
Островский, Псковский и Себежский укрепрайоны. Сталин, как только ему
доложили об этом шаге командующего, немедленно отстранил генерала от
должности. Новому командующему фронтом генерал-майору П.П. Собенникову
передали приказ Сталина: "Восстановить прежнее положение: вернуться на
рубеж реки Западная Двина". Отступающие в беспорядке войска, получив новый
приказ, оказались не в состоянии ни наступать, ни обороняться. Противник,
почувствовав неразбериху, нанес удар в стык 8-й и 27-й армий и прорвал
фронт... Эти сообщения не прибавили уверенности Председателю ГКО, который
никак не мог обрести не только душевного равновесия но и нащупать
правильную линию поведения, ту, которая могла бы придать органам
стратегического управления так нужные в те драматические дни уверенность,
последовательность и продуманность.
  Известны рассуждения К. Клаузевица о взаимосвязи опасности и душевных
проявлений полководца. В своем трактате "О войне" немецкий мыслитель
писал, что ум военачальника работает в стихии опасности. "Человеческой
природе свойственно, чтобы непосредственное чувство большой опасности для
себя и для других явилось помехой для чистого разума". Но Клаузевиц здесь
же добавлял, что у большого полководца, наоборот, стихия опасности
обостряет умственные и волевые проявления. "Опасность и ответственность не
увеличивают в нормальном человеке свободу и активность духа, а, напротив,
действуют на него удручающе, и потому, если эти переживания окрыляют и
обостряют способность суждения, то несомненно мы имеем дело с редким
величием духа"718.
  Сегодня можно сказать, что этого "величия духа" Сталин в начале войны,
когда оно было так необходимо, не проявил. Многочисленные документы
Ставки, датированные концом июня, не зафиксировали для истории каких-либо
заметных энергичных мер, шагов, действий Сталина, направленных на
решительное овладение положением. Он оказался захваченным потоком крайне
неблагоприятных событий. Его несло, как и многих других, в этом страшном
русле. Он никак не мог найти точку опоры, встать, распрямиться...
  Целая пропасть разделяла его, безгрешного земного бога до войны, и
растерявшегося "вождя", сознававшего полный крах всех его планов,
предположений, стратегических расчетов в течение всего одной недели...
Вынести все это оказалось не по плечу даже такой волевой натуре, как
Сталин. Вероятно, он ожидал, что недовольство окружения, военного
руководства и народа будет обращено против него, главного виновника
просчетов неудавшейся "игры" с Гитлером, беспрецедентного ослабления
террором кадров армии... Но советский народ оказался выше сведения счетов
со своим лидером в дни и часы смертельной опасности. Величие духа
советского народа было столь высоким, что он не опустился в этот
трагический момент до выискивания виновников создавшегося положения.
Мудрость народного опыта предоставила это сделать истории. "Доброта
русского народа, - писал известный русский философ Н.О. Лосский, - во всех
слоях его высказывается, между прочим, в отсутствии злопамятности"719.
  Кульминацией психологического шока Сталина была его реакция на известие о
падении Минска. Прочитав утреннюю сводку Генштаба, Сталин уехал к себе на
дачу и почти весь день не появлялся в Кремле. К нему отправились Молотов и
Берия. Нет данных, о чем говорила "святая" троица. Но Сталин с трудом мог
воспринять мысль, что через неделю после начала войны столица Белоруссии
оказалась под пятой захватчика. И здесь я хотел бы поведать читателю один
факт, в достоверности которого у меня не было и нет полной уверенности, но
вероятность которого отрицать нельзя.
  Во второй половине 70-х, где-то в 1976-м или 1977 году, я был включен в
состав инспекторской группы, возглавляемой Маршалом Советского Союза К.С.
Москаленко. Несколько дней мы были в Горьком. Вечерами я докладывал
маршалу о ходе проверки состояния политической работы в инспектируемых
частях. После этого несколько раз завязывался разговор о воспоминаниях
Москаленко, его взглядах на некоторые вопросы отечественной истории.
Однажды во время такой беседы я задал маршалу вопрос, долго мучивший меня:
  - Кирилл Семенович, почему Вы в своей книге не упомянули факт, о котором
рассказали на партактиве около двух десятков лет тому назад? Вы сами
уверены, что это все было?
  - Какой факт, о чем Вы? - подозрительно и настороженно посмотрел на меня
маршал.
  - О встрече Сталина, Молотова и Берии с болгарским послом Иваном
Стаменовым в июле 1941 года.
  Москаленко долго молчал, глядя в окно, затем произнес:
  - Не пришло еще время говорить об этих фактах. Да и не все их проверить
можно...
  - А что Вы сами думаете о достоверности сказанного Берией?
  - Все, что он говорил по этому делу, едва ли его хоть как-то
оправдывало... Да и трудно в его положении было тогда выдумывать то, что
не могло помочь преступнику...
  Чтобы читателю было понятно, о чем идет речь, я приведу отрывок из одного
документа. 2 июля 1957 года состоялось собрание партийного актива
Министерства обороны СССР, обсудившего письмо ЦК КПСС "Об антипартийной
группе Маленкова, Кагановича, Молотова и др.". Доклад сделал Г.К. Жуков.
Выступили крупные военачальники - И.О. Конев, Р.Я. Малиновский, Ф.Ф.
Кузнецов, М.И. Неделин, И.Х. Баграмян, К.А. Вершинин, Ф.И. Голиков, К.А.
Мерецков, А.С. Желтов и другие. Когда слово взял К.С. Москаленко, он, в
частности, сказал:
  "В свое время мы с Генеральным прокурором тов. Руденко при разборе дела
Берии установили, как он показал... что еще в 1941 году Сталин, Берия и
Молотов в кабинете обсуждали вопрос о капитуляции Советского Союза перед
фашистской Германией - они договаривались отдать Гитлеру Советскую
Прибалтику, Молдавию и часть территории других республик. Причем они
пытались связаться с Гитлером через болгарского посла. Ведь этого не делал
ни один русский царь. Характерно, что болгарский посол оказался выше этих
руководителей, заявив им, что никогда Гитлер не победит русских, пусть
Сталин об этом не беспокоится"720.
  ... Не сразу, но Москаленко разговорился... Во время этой встречи с
болгарским послом, вспоминал маршал показания Берии, Сталин все время
молчал. Говорил один Молотов. Он просил посла связаться с Берлином. Свое
предложение Гитлеру о прекращении военных действий и крупных
территориальных уступках (Прибалтика, Молдавия, значительная часть
Украины, Белоруссии) Молотов, со слов Берии, назвал "возможным вторым
Брестским договором". У Ленина хватило тогда смелости пойти на такой шаг,
мы намерены сделать такой же сегодня. Посол отказался быть посредником в
этом сомнительном деле, сказав, что "если вы отступите хоть до Урала, то
все равно победите". К слову сказать, болгарский посол Иван Стаменов, по
имеющимся у меня свидетельствам, был тайным советским агентом...
  - Трудно сказать и категорично утверждать, что все так и было, задумчиво
говорил Москаленко. - Но ясно одно, что Сталин в те дни конца июня -
начала июля находился в отчаянном положении, метался, не знал, что
предпринять. Едва ли был смысл выдумывать все это Берии, тем более что
бывший болгарский посол в недавнем разговоре с нами подтвердил этот факт...
  Есть тайны и мистификации. Я привел устное и документальное свидетельство,
сохранившееся в архивах. Является это тайной истории или мистификацией - я
на этот вопрос ответить не в состоянии. Но одно не вызывает сомнения:
будучи "придавленным" реальностями страшного бытия, Сталин в первые две
недели войны явно не проявил того "величия духа", о котором так долго и
настойчиво твердили после Победы наши историки и писатели. Подлинные
лидеры, вожди, полководцы, как правило, проявляют "величие духа" именно в
минуты крайней опасности, экстремальной обстановки, критические моменты
истории. В обыкновенных условиях героем, гением, кумиром быть проще. Как
проницательно замечает Тарле: "Но в том-то и дело, что в необыкновенных
случаях Кутузов бывал всегда на своем месте. Суворов нашел его на своем
месте в ночь штурма Измаила; русский народ нашел его на своем месте, когда
наступил необыкновенный случай 1812 года"721.
  Народ ждал выступления Сталина. В него по-прежнему верили. С ним связывали
надежды. Возможно, именно это помогло Сталину освободиться от
психологического шока. Председатель ГКО решил выступить по радио с
обращением к стране лишь 3 июля. Замечу попутно, что именно в этот день
вечером немецкий генерал Гальдер запишет в дневник: "Не будет
преувеличением, если я скажу, что кампания против России выиграна в
течение 14 дней". Немец явно поспешил: война только начиналась. Многие уже
понимали, что она будет смертельно тяжелой и долгой. Сталин несколько раз
переделывал свое выступление. Самым трудным для него было найти какие-то
слова, аргументы, с помощью которых можно было объяснить народу
происшедшее: неудачи, вторжение, крах советско-германских договоров. На
полях черновика речи карандашные пометки Сталина: "Почему?", "Разгром
врага неминуем", "Что нужно делать?". Это выглядело как своеобразный план
программною выступления первого лица государства. В выступлении Сталин
изложил основные положения, сформулированные в Постановлении ЦК ВКП(б) и
СНК СССР от 29 июня.
  В своем обращении Сталин долго объяснял, по существу оправдываясь, почему
немецкие войска захватили Литву, Латвию, часть Украины, Белоруссии,
Эстонии. В конечном счете все было сведено к одной фразе: "Дело в том, что
войска Германии как страны, ведущей войну, были уже целиком
отмобилизованы, и 170 дивизий, брошенных Германией против СССР и
придвинутых к границам СССР, находились в состоянии полной готовности,
ожидая лишь сигнала для выступления, тогда как советским войскам нужно
было еще отмобилизоваться и придвинуться к границам". Сталин говорил
заведомую неправду о разгроме лучших дивизий врага, лживо объяснял, что
главная причина неудач - во внезапности нападения Германии... Естественно,
что Сталин, говоря о советско-германском пакте, ни словом не упомянул
постыдный договор о "дружбе" и границе, о тех многочисленных роковых
просчетах, допущенных прежде всею им самим. Уже значительно увереннее
звучал голос Сталина, когда он говорил, как нужно "перестроить всю нашу
работу на военный лад". Он впервые назвал войну "отечественной", призвав
"создавать партизанские отряды", "организовать беспощадную борьбу со
всякими дезорганизаторами тыла, дезертирами, паникерами", впервые публично
выразил надежду на объединение усилий народов Европы и Америки в борьбе
против фашистских армий Гитлера. В конце речи Председатель ГКО заявил:
"Государственный Комитет Обороны приступил к своей работе и призывает весь
народ сплотиться вокруг партии Ленина - Сталина..."722
Сталин уже привычно сам говорил: "партия Ленина - Сталина", а народ
привычно воспринимал, как само собой разумеющееся. При той огромной вере в
Сталина его речь сыграла большую мобилизующую роль, как бы дала простые
ответы на вопросы, которыми мучился парод. Лишь немногие тогда были
способны смотреть глубже и видеть: катастрофическое начало - результат
единовластия Сталина. Бесчисленные жертвы - следствие просчетов
"непогрешимого". Главный виновник катастрофы - Система, на вершине которой
стоял вождь. Величайший парадокс: Сталин совершил много ошибок и тяжких
преступлений. Но благодаря созданной им системе они фантастическим образом
трансформировались в сознании людей в великие деяния Мессии. Но Сталин тем
не менее продолжал олицетворять надежды народа. Работала слепая вера в
вождя.
  Потомкам остается лишь изумляться, сколь огромным было величие духа
советского народа, нашедшего в себе силы после катастрофы первых недель
войны выстоять и победить. Но ценой миллионных жертв. "Величие" Сталина
всегда базировалось на жертвах. Многих жертвах. Неисчислимых жертвах.



  Жестокое время________________________________________

  В июле и августе Сталин сосредоточил в своих руках всю полноту
государственной, партийной и военной власти. 10 июля Ставка Главного
Командования была преобразована в Ставку Верховного Командования, а 8
августа ее преобразовали в Ставку Верховного Главнокомандования во главе
со Сталиным. С этого дня и до конца войны И.В. Сталин являлся Верховным
Главнокомандующим. С 30 июня он возглавил Государственный Комитет Обороны,
а с 19 июля и Наркомат обороны. С начала июля шоковое состояние Сталина
постепенно проходило, хотя и до этого он внешне держался так, что не все
могли заметить его растерянность и подавленность. Прилив волевой энергии
стал проявляться в активном вторжении в самые различные сферы жизни
государства, ведущего смертельную войну.
  Пытаясь написать портрет Сталина, в частности его полководческие черты, я
в последующем буду часто рассматривать или просто упоминать те или иные
события Великой Отечественной войны. Мне лишь хотелось бы предупредить
читателя, что я не ставил перед собой задачу охватить всю войну, ее
операции и сражения. В ряде случаев я не придерживаюсь и строгой
хронологической последовательности, так как моя главная цель - рельефнее
показать Сталина в качестве Верховного Главнокомандующего.
  В первый период войны Сталин работал по 16-18 часов в сутки, осунулся,
стал еще более жестким, нетерпимым, часто злым. Ежедневно ему докладывали
десятки документов военного, политического, идеологического и
хозяйственного характера, которые после его подписи становились приказами,
директивами, постановлениями, решениями. Нужно сказать, что сосредоточение
всей политической, государственной и военной власти в одних руках имело
как положительное, так и отрицательное значение. С одной стороны, в
чрезвычайных условиях централизация власти позволяла с максимальной
полнотой концентрировать усилия государства на решении главных задач. С
другой - абсолютное единовластие резко ослабляло самостоятельность,
инициативу, творчество руководителей всех уровней. Ни одно крупное
решение, акция, шаг были невозможны без одобрения первого лица.
  Фактически в Ставке, непосредственно около Сталина, работали лишь два-три
человека. Но работали, выполняя поручения Верховного, не больше. Из членов
Политбюро, кроме Сталина, в годы войны заметную роль сыграли, пожалуй,
лишь Вознесенский, Жданов и Хрущев. Вознесенский, чья роль в войне еще
по-настоящему не оценена, активно занимался экономическими проблемами
страны. Жданов и Хрущев, как члены Военных советов направлений и фронтов,
были активными проводниками воли Сталина. Что касается Ворошилова, то
после неудачных оборонительных операций он утратил оперативное доверие
Сталина. Калинин оформлял решения "вождя" соответствующими указами и
принимал участие в пропагандистской деятельности. Микоян и Каганович много
занимались транспортно-хозяйственными, продовольственными делами, а как
члены Военных советов фронтов фактически не привлекались, если не считать
кратковременного пребывания Кагановича на южных участках фронта. Маленков,
по сути, был человеком, выполнявшим поручения Сталина в аппарате ЦК.
Несколько раз выезжал на фронт по заданиям Верховного, в частности в
Сталинград, но не оставил абсолютно ни