, Терентий не догадался,
что  его  самого  барин  принял  за  вошедшего  только  что  Гараську,   а
обернувшийся Василий Матвеевич разглядел, что перед ним Терентий, и застыл
от  неожиданности  с  широко  раскрытым  ртом,   из  которого  хотел  было
вырваться,  но так и замер около самых губ крик,  и глаза замерли,  - чуть
белели в полусумраке.
     Убедившись,  что Гараськи нет, что они с барином здесь одни, Терентий
усмехнулся зло и вытянул почти добродушным тоном:
     - И все кого-то-сь пороть хочет наш барин!  Вот же труды-заботы какие
у человека у этого!
     Голос Терентия вызвал и замерший было голос Василия Матвеевича.
     - Ты-то что сюда,  а?  Ты-ы...  пьян?  - крикнул в два приема Василий
Матвеевич и,  подняв палку,  ринулся было к двери,  но Терентий стал перед
ним стеной.
     - Этот крик твой теперь ни к чему,  барин! - проговорил он сдавленно,
но настолько зловеще, что Василий Матвеевич заверещал вдруг:
     - Га-ра-аська!.. Га-ра-аська!..
     Терентий быстро перевел глаза  на  дверь,  отвел  их  снова  к  нему,
выдернул у него палку из рук и бросил в воду, прохрипев: <И тебя туда же!>
- обхватил его  поперек,  перевернул ногами кверху,  и  не  успел  Василий
Матвеевич закричать снова, как свалилась шапка, и лысое темя его коснулось
холодной воды, потом тут же вода залила ему глаза, уши, нос, рот, - вместо
крика пузыри заклубились на воде, ушли в воду плечи и руки...
     Терентий держал его за ноги,  пока они не перестали дергаться,  и так
оставив тело в  воде,  ногами кверху,  вышел и  плотно притворил за  собою
дверь.
     Он пошел теперь,  когда сумерки стали уже густы и не сини, а серы, не
домой.  Теперь с  домом,  с  семьей,  с  Хлапонинкой для него уже все было
кончено.  Но  если  бы  даже вернейший человек встретился с  ним  теперь и
спросил его,  куда он идет,  он не ответил бы,  потому что не знал сам. Он
знал только одно,  что в том направлении, какое было им взято, первое село
по дороге будет Таборское;  там его знал кое-кто из крестьян, поэтому село
это нужно было обойти стороною.  В  этом же  направлении,  если бы удалось
дойти  или  доехать со  случайными попутчиками,  должен быть  и  Харьков -
большой город,  где  можно бы  было затеряться на  первое время,  а  потом
двинуться куда-нибудь дальше.
     О брошенных им жене и ребятишках он старался совсем не думать.


                             Глава четвертая

                             МАРТОВСКОЕ ДЕЛО

                                    I

     Даже  накануне  большой  вылазки,  задуманной Хрулевым и  разрешенной
сначала  Сакеном,  а  по  приезде  Горчакова и  им,  штаб-офицеры  полков,
предназначенных к ней, встречаясь между собой, говорили об этом так:
     - Слыхали, будто на днях что-то предпринимаем?
     - А что такое именно?
     - Ну  вот,  делаете вид,  что не  слыхали!..  Конечно,  военная тайна
обязывает, да мы-то ведь люди свои!
     - Уверяю вас, ничего не знаю!
     - Вот  тебе на!  Как  же  так не  знаете,  а  в  дело идет,  говорят,
несколько полков!
     - Скажите,  пожалуйста!  А  я  ничего решительно не знаю...  Какие же
именно полки?
     - Да вот это-то я и хотел от вас узнать.
     - Может быть, и наш тоже?.. А когда же вылазка?
     - Слыхал, будто скоро, а когда, не удалось добиться.
     - Ну, господи, помоги.
     Наученный опытом  с  атакой  Евпатории,  Хрулев  теперь  действовал в
высшей степени скрытно.  Впрочем,  и  особой сложности задуманное дело  не
представляло,  и  объемистой диспозиции писать ему не  приходилось.  Ее не
требовала ночная вылазка против неприятеля, с которым все время находились
в  тесном соприкосновении благодаря ложементам с той и другой стороны.  От
вылазок,  очень часто бывавших раньше,  эта  должна была отличаться только
числом введенных в нее штыков.
     В  отряд  Хрулева вошло  восемь батальонов от  четырех полков пехоты:
Камчатского,  Волынского,  Днепровского и Углицкого; кроме того, батальон,
составленный из моряков.  Всего же было около пяти тысяч человек,  так как
батальоны дошли уже почти до половинного состава.
     Хрулев  просил  больше,   но  Горчаков,  который  любил  всякое  дело
обдумывать кабинетно всесторонне и потому очень долго,  решительно отказал
ему в этом.
     Контрапроши в огромном числе и постепенное отжимание ими союзников от
Севастополя к морю -  это и была единственная идея, с которой бодро скакал
он  на  курьерских защищать Крым;  но  если для защиты одного только смело
выдвинутого  вперед  Камчатского  люнета  требовалось  более  пяти   тысяч
человек,  то сколько же в  таком случае надо было выставить для целой цепи
подобных люнетов  и  редутов,  которые в  безукоризненно шахматном порядке
лежали уже в его пылком воображении на семиверстной полосе обороны?
     - Нет,  нет и  тысячу раз нет!..  Войска надо беречь для будущего,  -
говорил он Хрулеву.  -  Вот погодите,  получим сорок батальонов резерву из
Южной  армии,  тогда  может  быть...  Скверное,  очень скверное наследство
оставил мне мой предшественник! Гнусное наследство!
     Он  деятельно начал  знакомиться с  положением обороны,  чуть  только
устроился кое-как в инженерном домике,  на Северной, и все, что он находил
и  видел,  казалось ему необдуманным,  незрелым,  испорченным,  из рук вон
плохим.
     - Но,  ваше сиятельство,  позвольте доложить вам,  что,  имея в руках
такой небольшой отряд,  я не могу обещать и крупных результатов вылазки, -
говорил ему обескураженный Хрулев; Горчаков же отзывался ему своей любимой
фразой:
     - Да  вы  не заставляйте только ваших солдат штурмовать небо!  Только
это,  больше ничего!  А для штурмов на земле у вас превосходные солдаты: я
их знаю по Дунайской кампании. Вот, видите ли, в чем заключается первейшая
разница между мной и князем Меншиковым:  по его мнению,  наш солдат вообще
очень  плох,  а  по-моему -  он  превосходен...  Только не  надо  от  него
требовать того, что выше сил человеческих, а все остальное он сделает, и в
успехе вылазки я уверен!
     Вылазка назначена была в  ночь на  11  марта,  и  войска собрались на
подступах к  Камчатскому люнету,  чуть только стемнело,  причем Камчатский
полк был здесь весь в полном составе, под командой полковника Голева, но в
дело  шли  только два  батальона его,  остальные же  явились для  земляных
работ.  Иеромонах Иоанникий был,  конечно,  тут же,  в рядах полка. На нем
была  епитрахиль поверх  рясы;  крест  накладного серебра он  торжественно
держал в руке, сетуя только на то, что тот очень легок.
     - Пустой в середине!  Дутый! - гудел он, обращаясь к командиру первой
роты,   штабс-капитану  Гречкареву.   -   Таким  француза  как  следует  и
благословить-то нельзя будет!
     - А  вам  зачем же  французов благословлять,  батюшка?  -  вполголоса
увещевал его Гречкарев.  -  В наступление идет наш батальон и третий, а вы
со вторым и  четвертым в резерве останетесь,  -  вам своих тяжело раненных
благословлять после исповеди придется.
     - Как это,  чтобы я да в резерве остался!  -  гудел Иоанникий.  - Я с
вами пойду!
     - Кто же вас возьмет с собою?
     - А кто же посмеет меня оставить?.. Не возьмут, я и сам пойду!
     - Куда же вы это пойдете? В какой колонне?
     - Колонны тут ни при чем... Куда полк пойдет, туда и я!
     - Командиру полка доложите в таком случае.
     - А зачем это мне ему докладывать?
     - Значит, вы дисциплины не знаете, батюшка!
     - А вы меня не учите, - рычал Иоанникий.
     - Бог  с  вами совсем,  не  мое дело...  Только хоть потише говорите,
пожалуйста!
     Невдалеке от  расположения первого батальона шли  работы  в  траншее,
полузасыпанной местами  вследствие усиленной дневной  канонады со  стороны
французов.   Работами  на   этом   участке  руководил  саперный  прапорщик
Бородатов:  дня  за  два  перед этим пришло,  наконец,  из  Петербурга его
производство.
     Услышав знакомый уже ему густой рокочущий голос в стороне от себя, он
пристальнее  присмотрелся к  темноте  и  разглядел  гораздо  повыше  линии
солдатских голов твердые очертания широкого черного клобука.
     - Вот  черт  возьми!  Опять  тут  этот  пьяный  монах!  -  сказал  он
брезгливо,  обращаясь к стоявшему рядом Вите Зарубину.  -  Испортит он нам
все дело!
     - Чем именно может он испортить? - спросил Витя.
     - А  как же?  У  него ведь не  голос,  а  какая-то труба иерихонская!
Послушайте,  Зарубин, я бы на вашем месте взял на себя смелость доложить о
нем генералу Хрулеву.
     - Хорошо,  что же... Я и доложу, пожалуй, - не без некоторой важности
ответил Витя.
     Вместе с  двумя другими,  только пехотными,  юнкерами Витя  был  взят
Хрулевым к  себе в  ординарцы и  теперь был  послан им  передать небольшое
приказание саперным офицерам.
     - А когда думают начать наступление? - спросил его Бородатов.
     - Да вот, когда зайдет луна... Я слышал, так говорили.
     - Луна,  кажется, не обещает этого так скоро... Она даже открывается,
смотрите!
     Действительно,  луна,  которая  до  этого  была,  казалось бы,  очень
добротно задернута густыми тучами,  теперь вдруг начала пробиваться сквозь
них и на глазах у Вити и Бородатова засияла наполовину.
     - Ну,  в  таком  случае я  уж  не  знаю,  когда  пойдем мы,  -  почти
сконфузился Витя.  -  Только  мне-то  уж  во  всяком  случае надо  идти...
Прощайте!
     Эта  луна!..  Ей  не  было никакого дела до  того,  что творилось там
где-то,  на  маленьком клочке  земли  около  Черного  моря,  а  людям  она
неизменно  мешала  начинать  ночные  атаки  и  штурмы:  колоть  штыками  и
действовать прикладами, удобнее в сумраке.
     В этот вечер ожидалось, что луна зайдет не раньше одиннадцати, но уже
в  начале  девятого  поднялась  оживленная  ружейная  перестрелка  впереди
люнета:  это  французы  предупредили  Хрулева;  они  кинулись  на  русские
ложементы и  выбили из  них  стрелков.  Тогда  первому батальону камчатцев
приказал Хрулев  в  свою  очередь выбить  из  ложементов французов и  идти
дальше, а в поддержку первому батальону был пущен третий.
     Так  завязалось это  дело,  очень кровавое и  памятное для  русских и
интервентов.   Кроме  Камчатского  полка,   в   распоряжении  Хрулева  был
Днепровский полк  трехбатальонного состава,  и  командиру его,  полковнику
Радомскому,  поручен был левый фланг атаки,  как Голеву с его камчатцами -
правый.  Батальон матросов поставлен был  в  резерве,  чтобы после удачной
атаки повернуть в сторону французов их же ложементы и засыпать траншеи.
     Ровно в  девять по  сигнальной ракете начали наступать с  двух сторон
камчатцы и днепровцы. В русских ложементах хозяйничал в это время батальон
зуавов.  Его прикрытие встретило ротные колонны камчатцев залпами в  упор.
Этот штуцерный огонь был такой силы,  что в  две-три минуты начисто скосил
передние ряды наступавших...
     - Вот так строчит, проклятый! - удивлялись камчатцы, переступая через
тела упавших или обходя их и снова строясь на ходу в тесные ряды.
     Они шли ускоренным шагом и  без выстрела;  потом по команде бросились
вперед, и зуавы бежали из ложементов, захваченных ранее, прямо в траншеи.
     Но  траншеи полны были французов,  приготовленных в  свою очередь для
атаки  именно  в  эту  ночь  Камчатского люнета.  Траншеи опустели быстро;
батальоны  французов  встретили  натиск  русских,   и  рукопашная  схватка
разгорелась при  полном  свете  луны,  дававшем  редкую  для  ночного  боя
возможность четко отличать своих от чужих.
     Гремели выстрелы из  траншейных мортир и  штуцеров,  лязгали штыки  о
штыки, доисторически жутко поднимались и опускались на головы приклады...
     - Allons nous! - кричали зуавы, порываясь вперед.
     - Братцы!  Ал„ну зовут!..  Урра!  - кричали камчатцы, кидаясь на этих
невысоких, но коренастых чернобородых людей в чалмах и фесках.
     Нельзя сказать,  чтобы корпус зуавов во  французской армии был  очень
многочислен,  но этот вид колониальных войск гораздо лучше, чем все другие
войска интервентов,  был приспособлен к войне в южной части Крыма и служил
образцом для других корпусов французской армии.
     Наподобие  русских  кавказских полков,  полки  зуавов  закалили  себя
походами и  боями в  знойной гористой Алжирии,  где  получили свое  боевое
крещение и  Сент-Арно,  и  Канробер,  и  Боске,  и Бурбаки,  и д'Орель,  и
д'Отмар,  Эспинас,  и  Верже,  и,  наконец,  Пелисье -  цвет  французского
генералитета в  лагере  союзников.  Кстати,  в  Алжирии был  у  них  такой
серьезный противник, как талантливый Абд-аль-Кадер*.
     _______________
          *їАїбїдї-їаїлїьї-їКїаїдїеїрї (1808 -  1883)  -  вождь  арабов  в
     Алжире в их партизанской войне с французами за независимость.

     Разбросанные мелкими отрядами по ущельям Атласа* зуавы (среди которых
даже и в сороковых годах мало уже оставалось воинственных туземцев племени
зуауа,  давших им свое имя,  а больше парижан отчаянной жизни, возлюбивших
военные опасности) предоставлены были  самим себе  и  поневоле должны были
стать  изобретательными не  только  в  способе ведения войны  под  солнцем
Африки,  но и  во всех мелочах своего обихода и  даже костюма.  Можно было
смело сказать,  что в  Европе в те времена не было пешего войска,  одетого
так же легко и так удобно,  как зуавы. Даже чалма оказалась очень полезной
от  солнцепека,  так  как  имела  способность хорошо  закрывать не  только
голову,  но и лицо,  а материала в ней хватало при случае и на заплаты для
панталон и жилета.
     _______________
          *їАїтїлїаїсї -  горная  цепь  в  северной  Африке,  проходит  по
     Марокко, Алжиру и Тунису.

     Так как в мелких отрядах,  окруженных со всех сторон врагами,  каждый
человек не только на виду и на счету,  но необходимо должен принести всему
отряду столько пользы,  на сколько способен,  то из зуавов все становились
кто каменщиком, кто кузнецом, кто землекопом, кто портным, кто сапожником,
не говоря уже о том,  что все они были искусные стрелки,  так как все были
озабочены постоянной мыслью той или другой дичиной скрасить свой скудный и
однообразный   солдатский  обед:  всякий  может  представить,  как  трудно
снабжать съестными припасами разбросанные в горах отряды и как  часто  при
таком  положении  вещей  могли  они  рассчитывать  только  на  свои силы и
способности.
     Каждый пост  зуавов  в горах и ущельях был в то же время в постоянной
блокаде  со  стороны  воинственных  туземцев,  не  уступавших   по   своей
предприимчивости  и  меткости  своих  пуль черкесам.  Эта вечная опасность
выковала из зуавов великолепных солдат,  необыкновенно смелых, сметливых и
твердых  духом,  а их способность к быстрым маршам видна уже из того,  что
им, пехотинцам,  приходилось проходить по сто километров за тридцать шесть
часов, причем на пути не бывало отсталых.
     Духовые инструменты арабов и  кабилов,  введенные  в  полках  зуавов,
внесли  в  обиход  их  военной жизни оригинальную звучную музыку;  в то же
время неистощимая  природная  веселость  парижан  изобрела  целый  арсенал
метких словечек и речений,  анекдотов и песен,  резко отличавших зуавов от
всех прочих французских  солдат.  Так  в  большом  ходу  между  ними  была
песенка, на первый взгляд казавшаяся почти бессмысленной:

                            As-tu vu
                            La casquette,
                            La casquette?
                            As-tu vu
                            La casquette
                            Du Pere Bugeaud?*
     _______________
          * Ты видал
          Фуражку,
          Фуражку?
          Ты видал
          Фуражку
          Отца Бюжо?

     Маршал Бюжо  был  покорителем Алжира,  победителем Абд-аль-Кадера,  с
которым вел долгую борьбу, но он едва не погиб во время нечаянного ночного
нападения на  его  лагерь крупного отряда регулярных войск противника.  Во
время  происшедшей схватки,  в  которой пришлось участвовать ему  лично  и
смертельно ранить  двух  напавших на  него  арабов,  он  потерял  фуражку,
которая своей оригинальностью вызывала остроты зуавов.
     - Ты не видал моей фуражки?  - обратился маршал к первому попавшемуся
на глаза солдату, - и вот пошло по рядам:
     - Фуражку! Фуражку маршала!
     Найдена ли  была эта фуражка,  или нет,  но на другой же день нашлись
слова для  нового марша,  который трубили горнисты,  и  потом уж  сам Бюжо
нередко обращался к горнисту, чтобы трубил он марш .
     Зуавы  отличались  тем,  что  совершенно неспособны были  предаваться
унынию,  что бы с  ними ни случилось,  в  какое бы тяжкое положение они ни
попадали.  Так  бывало  в  Африке,  на  больших  многонедельных походах по
обледенелым горным  кручам  и  топким  ущельям,  так  было  и  в  Крыму  в
ноябрьскую бурю и  позже,  во  время холодной для интервентов зимы:  зуавы
быстро приспособлялись к  положениям самым  скверным и  на  любые  лишения
отзывались веселой шуткой. В этом отношении и вся вообще французская армия
старалась  равняться  по  зуавам,   резко  выделяясь  своей  бодростью  по
сравнению с армией английской,  не говоря уже о турецкой, в которой царило
сосредоточенное уныние.
     Конечно,   в   полках  зуавов,   вербовавшихся  из   среды  искателей
приключений, нечего было и надеяться найти надежную строгую дисциплину вне
строя.  Зуавы  питали большую привязанность к  питейным домам,  а  также к
собственности обитателей той местности, где приходилось им стоять лагерем.
Впрочем, и заведомо казенному имуществу они тоже не давали спуску.
     Однажды  тот  же  маршал  Бюжо  захватил у  восставших кабилов  стадо
прекраснейших баранов.  Он как знаток любовался этими животными.  Утром на
другой день  стадо это  должны были отправить по  его  приказу в  тыл  для
военных надобностей,  но  ночью он из своей палатки услышал подозрительное
тревожное блеянье.  Заподозрив что-то неладное и  выскочив в одной рубашке
из палатки,  он заметил среди стада фигуры своих солдат.  Неодетый,  но со
шпагой в  руке,  он  бросился с  громкой руганью к  стаду спасать казенное
имущество,  так  как  для  него стало ясно,  что зуавы резали и  свежевали
баранов.  Заслышав очень знакомый им громовой голос <отца Бюжо>, зуавы тут
же  рассыпались и  исчезли в  ночной темноте,  но вместе с  ними исчезли и
недорезанные бараны, и туши зарезанных, и шкуры освежеванных.
     Наутро зуавы как ни  в  чем не  бывало явились на  перекличку,  но на
вопрос  о  судьбе казенных баранов отозвались лукавым молчанием.  Пришлось
маршалу на этом и  закончить следствие по бараньему делу,  и это был самый
лучший выход из положения.
     Вообще далеко не всякий офицер мог быть командиром в полках зуавов, и
штаб-офицеры к  зуавам назначались по особому и  очень тщательному выбору:
если  начальник этих  своеобразных солдат не  имел,  кроме  очень твердого
характера,  еще и очень мягкого сердца, чтобы при случае посмотреть кое на
что сквозь пальцы, он командовать ими не мог.
     Зуавам  единодушно приписывали газеты Франции и  Англии честь  победы
интервентов над армией Меншикова на речке Алме и на Инкермане. <Как кошки,
карабкались они  на  отвесные скалы неприступных позиций князя Меншикова у
аула Бурлюк...>,  <Как барсы,  прыгали они через инкерманские кусты, мчась
на  выручку утомленным целодневной резней  английским солдатам...>  -  так
писали о них корреспонденты английских газет.
     Вот на  этих-то  прославленных зуавов,  из которых состояли передовые
части двенадцатитысячного отряда корпуса Боске - отряда, приготовленного в
свою очередь для нападения в эту же ночь на Зеленый Холм, шел без выстрела
в  ротных колоннах батальон рядового пехотного русского полка  во  главе с
рядовым  полковником Голевым,  который  до  этого  одиннадцать дней  кряду
бессменно приходил сюда  руководить работами своих  солдат  по  устройству
траншей и установке орудий под ураганным огнем противника.
     Голев  вел  свой  третий  батальон  на  поддержк