расставить  войска  накануне  боя так,  как это представлялось воображению
всего горчаковского штаба.
     Бутурлин выехал с вечера,  приказав захватить для себя ковер из своей
палатки.
     Добравшись   до    бивуака    7-й    дивизии,    которой   командовал
генерал-лейтенант  Ушаков  3-й,  брат  дежурного  генерала  при  Горчакове
Ушакова 2-го,  он здесь плотно поужинал,  расстелил ковер и  улегся спать,
предоставив  важнейшее  дело,   за  которым  должен  был  следить  простым
жалонерам.
     Дебушировали* с  высот  в  долину  полки,  тянулись за  ними  орудия,
зарядные ящики,  фургоны - и все это в темноте, в беспорядке, с надсадными
криками, с крепчайшими из русских ругательств, а Бутурлин в это время спал
безмятежно.
     _______________
          *їДїеїбїуїшїиїрїоївїаїтїьї -   выводить   войско   на   открытую
     местность (фр.).

     Его разбудили только перед утром, когда стало известно, что к редуту,
называемому "Новым",  приехал сам Горчаков со всем штабом.  Это было в два
часа ночи, ровно за полчаса до начала наступления.
     Не так много воображения нужно было для того,  чтобы представить, где
будет находиться хвост колонны в то время, как головная часть ее должна уж
будет  ввязываться  в  бой;   даже  и  расчет  движения  по  местности  не
представлял труда,  так  как  дорога,  по  которой  спускались с  Мекензии
войска,  была единственной.  И все-таки не хватило для этого воображения в
штабе Горчакова, и расчет движения колонн сделан не был.
     В  стороне же  от  дороги  густо  торчали кусты  дубняка и  карагача,
поднявшихся за лето от пеньков срубленных и  спиленных деревьев,  и  здесь
шли  одиночки солдаты  и  офицеры,  пробирались верховые,  но  ни  колонны
пехоты, ни тем более артиллерийские упряжки пускать здесь было нельзя.
     Эта ночь перед боем прошла в непрерывном движении полков и батарей по
дороге в долину, где должны они были занимать свои исходные места.
     У  всех  солдат  были  полные манерки воды  ввиду  безводья тех  гор,
которые полагалось им захватить у неприятеля в результате утреннего боя.
     Несколько  икон  божьей  матери  было  в  главной  квартире,  была  и
Касперовская, подаренная Горчакову архиепископом Иннокентием и особенно им
рекомендованная,  но Горчаков все-таки предпочел ей Смоленскую и перед ней
на коленях в молитве провел ночь, прежде чем появился на бивуаках.
     Спать,  как  Бутурлин,  он  не  мог,  слишком большая ответственность
ложилась на  него за  исход предстоящего боя,  но  он  мог бы окончательно
продумать цели наступления,  так как в диспозиции,  полученной от него как
Реадом, так и Липранди, эти цели указаны не были, напротив - было сказано,
что  после  первых успешных действий наших  войск  им,  главнокомандующим,
будут даны на месте указания для дальнейших действий.
     Он мог бы подумать и над тем, почему Реаду, задача которого атаковать
Федюхины горы  была  гораздо труднее,  чем  задача Липранди,  дано  было в
командование  только  двадцать  пять  батальонов,  тогда  как  Липранди  -
тридцать  один   батальон...   Ключом  позиций  правого  фланга  союзников
являлись,  конечно,  Федюхины горы,  сильнее укрепленные и занятые гораздо
большим гарнизоном, чем гора Гасфорта.
     Наконец,  он  мог  бы  определить совершенно точно  время для  начала
действий того и  другого отряда,  так  как  это имело большое значение при
отсутствии связи между ними,  тем более что связь эту в ночное или хотя бы
предутреннее  время  трудно  было   и   наладить  так,   чтобы  приказания
передавались без задержки на  местности,  пересеченной речкой,  каналом и,
кроме того,  заполненной войсками,  сквозь которые нужно было  пробиваться
конным ординарцам и адъютантам.
     Но если Горчаков не мог решить до начала сражения, что ему нужно было
предпринять потом,  в случае первоначальной удачи,  зато Пелисье до мелочи
знал  все  планы  русского  главного  штаба  вплоть  до  вылазки,  которая
готовилась в  сторону редута Брисьема,  бывшей Камчатки,  и в случае удачи
наступления на Гасфортову и Федюхины горы.  Об этом наступлении сообщалось
даже  в  одной из  венских газет,  только газета приурочивала его  к  6/18
августа.
     Одно  за  другим  поступали к  Пелисье  от  разведчиков и  лазутчиков
донесения о  больших  передвижениях русских полевых войск,  и  наступления
ждали на  позициях интервентов еще  1/13 августа,  когда несколько дивизий
стояли в ружье всю ночь до рассвета; никто не спал там и в следующую ночь,
так  что  утром кое-кто  из  французских генералов склонен был  уже верить
тому, что венская газета права.
     Но  на  5/17  августа назначено было  начать пятое по  счету и  самое
жестокое бомбардирование Севастополя,  а  это  едва ли  дало бы  Горчакову
возможность  предпринять  свое  наступление.   Так  не   только  генералы,
подчиненные  Гербильону,   но   и   сам  Гербильон,   все  поколебались  в
уверенности, что русские войска успеют, наконец, собраться с силами, чтобы
напасть на них. Гарнизоны укреплений оставались, конечно, на своих местах,
но напряженность ожидания несколько упала, тем более что прошла уж большая
часть ночи с 3/15 на 4/16 число.
     И   вдруг   раздались  первые  пушечные  выстрелы,   направленные  на
Гасфортову и Телеграфную горы:  это левое крыло отряда Липранди,  находясь
под командой генерала Бельгарда,  выйдя к  деревне Чоргун и  заняв деревню
Карловку, исполняло то, что должно было исполнить по диспозиции.
     Над  рекой по  всей долине стоял плотно густой туман,  сквозь который
едва серела предрассветная полоса на востоке,  и  в  этом тумане и  тишине
загремели,  будоража  гарнизоны  неприятельских  укреплений,  четырнадцать
орудий,  осыпая снарядами гору  Гасфорта,  и  восемнадцать,  действовавших
против Телеграфной горы.
     Эта  гора,  расположенная на  правом берегу Черной,  была предмостным
укреплением союзников и занята была сардинцами, как и Гасфортова.
     Пушечная  пальба  была  не  беспорядочной,   а  выдержанной,   и  это
понравилось одному  из  казаков конвоя  Горчакова,  и  в  промежутке между
выстрелами он похвалил артиллеристов:
     - Пришибисто бьют наши! Не пущают пороху прахом...
     Слово  "пришибисто" пошло  гулять между  адъютантами князя,  дошло до
него самого, и он заторопился, забеспокоился:
     - А что же отряд Реада?  Пора и ему начинать!..  Поезжай сейчас же, -
обратился он к подполковнику Красовскому, - скажи генералу Реаду, что пора
начинать!
     - Слушаю,  ваше сиятельство!  -  И Красовский повернул коня и ринулся
вниз по дороге, ведущей к отряду Реада.


                                    II

     Командир  третьего корпуса  Реад  был  уже  стар,  как  и  полагалось
генералу от  кавалерии,  однако не  настолько,  чтобы не видеть трудность,
если не полную безнадежность выпавшей на него задачи.
     Когда-то  в  молодости он  был участником почти всех сражений русских
войск с  Наполеоном,  отличился в Польской кампании тридцать первого года,
наконец  долго  служил  на  Кавказе,  которым  и  управлял  временно перед
переводом в Севастополь.
     У  него  был  большой военный опыт,  и  не  зря  томили  его  тяжелые
предчувствия перед боем на Черной.
     Он и о "месяце с левой стороны" вспомнил в эту ночь.
     - Вы  с  какой стороны увидели месяц?  -  спросил он своего адъютанта
ротмистра Столыпина.
     - С  правой,   ваше  высокопревосходительство,  -  политично  ответил
Столыпин,  не  заметивший,  впрочем,  с  какой именно стороны увидел он  в
первый раз в эту ночь месяц.
     - А я так с левой,  - сумрачно отозвался ему Реад. - Говорят, что это
плохая примета.
     После  этого  короткого и  маловразумительного разговора он  в  своей
палатке  уселся   писать  письмо  своему  семейству,   письмо  прощальное,
тоскливое и самое серьезное из всех когда-либо писанных им писем.
     Спустя несколько минут  после того,  как  левое крыло отряда Липранди
начало обстрел стоящих перед  ним  высот,  Реад  приказал своей артиллерии
открыть канонаду по  Федюхиным высотам,  и  минут двадцать длилась уже эта
канонада, когда перед Реадом возник в утреннем тумане зловеще серым пятном
посланец Горчакова.
     - Ваше высокопревосходительство,  его  сиятельство изволили приказать
начинать! - отрапортовал без передышки Красовский.
     - Что значит это самое "начинать"?  -  удивленно спросил его Реад.  -
Что такое я должен начинать?
     Около него был  в  это  время и  начальник штаба его  корпуса генерал
Веймарн, чувствовавший себя снова больным в сырой долине речки.
     Он   только  что  вернулся  со  стороны  батарей  отряда;   начальник
артиллерии  сказал   ему,   что   открытый   было   огонь   по   Федюхиным
недействителен, что снаряды падают ближе укреплений противника.
     - Я приказал прекратить бесполезную трату снарядов, - доложил Веймарн
Реаду.
     - А тут как раз вот приказание от князя передают мне:  начинать!  Что
же  именно должен я  начинать?  -  снова  обратился Реад  к  подполковнику
Красовскому.
     - Я   не  могу  сказать  в   точности,   что  именно  начинать,   но,
по-видимому...
     - Если начинать артиллерийскую подготовку атаки,  то мы ее уж начали!
- рассерженно выкрикнул Реад.
     - И прекратили, - дополнил Веймарн.
     - По-видимому, слово "начинать" относится к сражению, - докончил, что
думал сказать, Красовский.
     - К сражению?  Я сражение начал уже,  можете передать это князю!..  Я
продвину артиллерию ближе, чтобы не было недолетов.
     - Мне   кажется,   что   слово  "начинать"  равносильно  было   слову
"атаковать", - возразил Красовский уверенным тоном штабного офицера.
     - Атаковать?  -  очень удивился Реад.  -  General,  -  обратился он к
Веймарну, - il faut attaquer!*
     ________________
          * Генерал, нужно атаковать! (фр.)

     - Как так атаковать?  Без выстрела атаковать высоты? Не может быть! -
испуганно отозвался Веймарн.
     - Однако таково приказание князя, вы слышали?
     Красовский молчал,  так как успел уже потерять уверенность, а Веймарн
горячо  заговорил,  желая  убедить Реада  в  том,  что  он  не  так  понял
приказание:
     - Ваше высокопревосходительство!  Это недоразумение, не больше! Атака
безусловно преждевременна!  Войска не вышли еще на линию,  не заняли своих
мест.  Наконец,  кавалерийский полк должен стать на нашем правом фланге, а
где он? Его еще нет, верный признак, что атаковать рано!
     - Господин полковник,  еще  раз:  как  было  вам  сказано  князем?  -
торжественно обратился снова к Красовскому Реад.
     - Мне было сказано:  "Передайте, что пора начинать!" - вот и все, что
было мне сказано, - повторил как изученное посланец Горчакова.
     - Отлично,  начнем!  -  еще торжественнее сказал ему Реад.  - Так как
артиллерийскую стрельбу мы  уже начали и  бросили,  то теперь нам остается
только начать атаку пехотными частями!  Передайте его сиятельству,  что мы
идем в атаку.
     Красовский,  не  теряя  больше ни  секунды,  отъехал искать князя,  а
Веймарн все  еще не  мог прийти в  себя от  явной нелепости и  полученного
приказа и того положения, в какое попал благодаря этому весь отряд.
     - Нужно  подождать  другого  приказания  князя,  -  попробовал  он  в
последний раз убедить своего начальника.
     - Как другого приказания? - удивился Реад.
     Он  был  новым  в  Крыму  человеком и  не  вполне еще  успел  изучить
Горчакова.  "Приказание,  контрприказание,  отмена  приказания",  -  этого
ожидал  Веймарн,   но   Реад  пришел  к   мысли,   что   Горчаков  захотел
воспользоваться туманом и ранним утром, что спустя полчаса, например, идти
в атаку придется уже под первыми лучами солнца.
     - Мне кажется, нужно несколько подождать, - сказал Веймарн.
     - Je ne peu pas attendre;  j'ai l'ordre du Prince*,  -  категорически
возразил Реад. - Вы двинете вперед для атаки Одесский полк!
     _______________
          * Я не могу ожидать, я имею приказание князя (фр.).

     Веймарну теперь  ничего  уж  не  оставалось больше,  как  подчиниться
чему-то  заведомо  нелепому,  чему  безропотно должны  были  подчиниться и
солдаты Одесского, а за ним и двух других полков славной 12-й дивизии.
     Этой дивизией командовал теперь генерал Мартинау, а Одесским полком -
полковник Скюдери, отличившийся в Балаклавском сражении 13 октября.
     Обычно  жизнерадостный и  веселый,  Скюдери в  эту  ночь  одержим был
мрачным  предчувствием и,  когда  получил приказание строить свой  полк  в
колонны к атаке, удивленно возразил только:
     - Кто  же  атакует укрепленные позиции без  бомбардировки?  -  и,  не
получив на этот вопрос ответа, добавил: - Вот оно! Началось!..
     Атаку  на  Федюхины высоты  нельзя было  вести,  не  овладев каменным
мостом через Черную, а мост этот, называвшийся Трактирным от бывшего здесь
раньше трактира, прикрывался укреплением с правого берега реки.
     - Выбить  неприятеля из  укрепления,  овладеть мостом,  переправиться
через реку  -  по  мосту,  вброд и  потом...  вести полк  свой в  атаку на
Федюхины,  -  тоном  приказа,  делового,  точного,  краткого,  обратился к
Скюдери командующий дивизией.
     Скюдери повторил приказание:
     - Выбить из  укрепления...  Занять мост...  Переправиться...  Вести в
атаку...
     Оценив по  достоинству,  по  степени трудности каждое из этих четырех
действий,  заданных его полку,  Скюдери покачал головой, безнадежно махнул
рукою и бодрой,  твердой походкой направился к четвертому батальону своего
полка, стоявшему впереди трех других.
     Четвертый батальон стоял уже построенный в ротных колоннах,  с легкой
артиллерией в  интервалах между рот;  остальные батальоны построены были в
колоннах к атаке, то есть сплошными массами.
     Но  впереди  четвертого  батальона  выстроились  две  роты  стрелков,
составляя цепь  штуцерников...  Все  были  готовы.  Барабанщики застыли на
своих местах,  подняв палочки над барабанами.  И  солдаты и офицеры были в
шинелях,  как это вошло в обыкновение при ночных боях в Севастополе, какие
бы  жаркие ни стояли дни.  Впрочем,  у  реки,  в  тумане вполне впору была
шинель.
     Вот сильная ружейная пальба поднялась вдруг влево,  у  сардинцев,  на
Гасфорте. Мартинау, появившись перед Скюдери, закричал:
     - Артиллерию  вперед!   Прикажите  сниматься  с  передков!..  Открыть
ружейный огонь!.. Что же вы! Там уж атака!..
     Он  указал рукой  влево  и  кинулся сам  торопить артиллерию.  Пальба
началась.  Она подействовала на  солдат,  как удар по их тесно сплоченному
локтями серошинельному телу.  Вперед их летели ядра,  и  пули,  и  картузы
картечи,   вот-вот   раздастся  команда  их   командира  полка,   затрещат
барабанщики,  и они бросятся вслед за свинцовым горохом туда, где пока еще
почему-то тихо, - притихли враги...
     Пять минут...  десять...  Вс„  хлопают частые выстрелы легких орудий,
дым смешался с  туманом,  разрываемым в клочья,  как каляная парусина,  то
ружейными залпами, то одиночными выстрелами стрелков впереди...
     Становится как-то даже неловко,  неудобно,  тесно стоять без движения
на  одном месте,  когда давно уже  приготовились к  сильному,  порывистому
броску тела...
     Но  вот  ординарец Реада,  юнкер,  неокрепшим,  ломающимся,  козлиным
каким-то голосом проверещал, подъехав:
     - Одесскому полку занимать мостовое укрепление!
     - Одесскому полку!..  Занимать укрепление! - пошла передача в рядах с
тыла на фронт.
     Полковник  Скюдери  подтянулся,   стал   перед  тринадцатой  ротой  и
совершенно спокойно  и  громко,  точно  смертный  приговор произнес своему
полку, скомандовал:
     - Ба-таль-оны впере-ед! Дирекция на середину! Скорым шагом, ма-арш!
     Однообразно,  будто гвозди вбивали в спину впереди идущих, колотили в
барабаны барабанщики; батальоны двинулись в атаку, отбивая шаг.


                                   III

     Французы не  отвечали ни  на  артиллерийскую стрельбу,  ни  на  огонь
стрелковых команд в  цепи:  могло показаться,  что  предмостное укрепление
было очищено загодя, ночью. Но только что пошел в атаку Одесский полк, как
ожило и зашевелилось там все и тут же окуталось густым пороховым дымом,  и
в  движущиеся без выстрела стены русских каждая дождавшаяся своего момента
вражеская пуля била без промаха.
     Только ли  это,  однако?  Нет,  -  все  горы впереди заревели вдруг и
задымились,  бросая навстречу одессцам давно уже  приготовленные для этого
запасы сплошных и полых снарядов, а также и пуль.
     Небо  стало  уже  светлым и  чистым  этой  изумительной,  сквозящей и
опьяняющей  утренней  чистотой,  хотя  солнце  еще  не  выкатывалось из-за
горизонта, но вся долина Черной речки была в белом густом тумане и дыму. И
в  этом дыму и  тумане,  роняя убитых и  тяжело раненных и тут же смыкаясь
вновь,  сверкая иногда,  в разрывах тумана и дыма,  холодной синью штыков,
шагал вперед четвертый батальон под четкую дробь барабана.
     Таившиеся  в  предмостном  укреплении  зуавы  не  вынесли  вида  этой
движущейся на  них  лавины;  прекратив пальбу,  они  бросились толпами кто
через мост, кто прямо вброд через речку, на другой берег.
     Верные своей боевой тактике,  они открыли было пальбу оттуда,  с того
берега,  но пальба эта была недолгой: миновав укрепление, тем же быстрым и
ровным шагом  одессцы двинулись на  мост  шестирядной колонной.  Однако на
мост  были заранее направлены пристрелянные французские пушки с  Федюхиных
высот.  На  мосту,  при  разрыве  гранаты,  был  убит  командир четвертого
батальона и еще несколько офицеров выхвачено было из первых рядов.
     Но идущая следом за тринадцатой ротой четырнадцатая по команде своего
ротного свернула влево от моста,  пятнадцатая -  вправо,  и солдаты тем же
густым строем входили в реку,  с первых же шагов погружаясь выше щиколотки
в топкое илистое дно.
     Дальше дно делалось тверже, вода становилась глубже; на середине реки
она доходила почти до плеч,  но люди шли бодро. Они видели перед этим, как
здесь же поспешно перебирались вброд французы из укрепления, - они гнались
за бежавшим от них противником, они входили в азарт борьбы.
     Ровно на  пуд тяжелее стали их  шинели,  насквозь пропитавшись речной
водой;  хлюпала  вода  в  сапогах,  с  которых  солдаты старались на  бегу
сбросить налипшую грязь,  строясь проворно снова  в  колонны на  вражеском
берегу.
     Колонны построились к  атаке,  но  многих уже  не  оказалось в  рядах
солдат. А между тем вверху грохотали горы, и грохот этот заглушал ружейные
залпы первой линии укреплений...  Рвались снаряды,  пели пули,  выносились
вперед,  проскочив через мост,  упряжки русской артиллерии, раздавались то
здесь,   то  там  протяжные  и  звонкие  крики  команд  молодых  офицеров,
становившихся на  место  убитых и  раненых майоров и  капитанов:  огненное
начинало подыматься солнце...
     К Трактирному мосту подходил уже третий батальон одессцев,  - русский
берег реки  теперь уже  сплошь желтел солдатскими шинелями,  а  здесь,  на
французском берегу,  сквозь туман  и  дым  возникли вдруг  перед четвертым
батальоном три конных офицера,  все в черных эспаньолках,  в пирамидальных
кепи, на красивых конях.
     Они тут же повернули назад,  увидя,  что далеко зарвались, и вдогонку
им  кое-кто из  солдат без команды разрядил свои ружья.  Но  пальба с  гор
почему-то  вдруг сразу утихла:  это говорило о  контратаке французов;  это
значило, что были двинуты какие-то силы, чтобы остановить натиск русских в
самом начале.
     Против передового батальона одессцев,  значительно уже  поредевшего и
тяжелого,  только что перебравшегося через реку,  шел свежий и  легкий,  с
распущенным знаменем, с конными офицерами впереди, батальон французов.
     Даже издали,  сквозь завесу тумана и  дыма,  видно было,  что  шел он
быстро,  веселым, как бы танцующим маршем; ряды его были разомкнуты, и это
еще больше подчеркивало легкость движения противника.
     Офицеры Одесского полка  шли  в