ого
дела:  некогда было и незачем,  - дело было ясное. Он только сделал кистью
руки ныряющий жест и  отвернулся.  Двое зуавов бросились на  Бондарчука со
штыками.
     Бондарчук кричал:
     - Пожди, проклятые! Вот Нахимов приведет войска!..
     И,  умирая, он мог слышать отдаленное родное "ура", но это не Нахимов
шел  с  большими войсками отбивать Волынский редут,  это на  помощь своему
первому батальону бежал из ближайшего резерва второй батальон муромцев.
     Неравенство сил,  однако,  было чрезмерно:  второй  батальон  как  бы
утонул  в  бригаде зуавов,  хотя и рьяно отбивался во все стороны штыками.
Выручать его спешили остальные два батальона,  стоявшие в дальнем резерве,
в  Ушаковой балке.  Но едва только перебежали они по плавучему мосту через
Килен-бухту и кинулись в штыки,  как им в тыл зашли  посланные  раньше  по
Килен-балке два батальона французов.
     Окруженные со всех сторон, муромцы едва пробились назад; они потеряли
убитыми, ранеными, пленными больше половины полка.
     Волынский редут,  как и Селенгинский,  остался в руках французов,  но
победители погнались за  муромцами,  которые  прежней  дорогой через  мост
отступили к первому бастиону. Однако дорого обошлось им это увлечение.
     Артиллерийский генерал,  тем более хорошо изучивший местность впереди
Корабельной,  Хрулев не зря поставил два дивизиона легких орудий -  четыре
пушки и четыре единорога, с двумя рядами зарядных ящиков - на левом берегу
Килен-балки  против  плавучего моста  и  арки  водопровода,  которая  тоже
служила мостом через балку.
     На  плечах  муромцев  французы уже  показались большими силами  перед
обоими мостами;  от их частых выстрелов падали в  воду и  в балку с мостов
толпившиеся на них русские солдаты; французам оставалось только перебежать
по мостам на левый берег,  занять и  первый и  второй бастионы,  совсем не
имевшие прикрытий, и отсюда выйти в тыл Малахову кургану и захватить его.
     Не  нужно было ни Пелисье,  ни Боске быть большими стратегами,  чтобы
прийти к такому плану действий, - он сам просился в их руки; лобовая атака
Малахова со  стороны Камчатки,  фланговая с  заходом в  тыл -  со  стороны
Волынского и  Селенгинского редутов и  Забалканской батареи,  попутно тоже
взятой дивизией Мейрана.
     Однако случилось то,  чего не  предвидели ни  Пелисье,  ни Боске,  ни
Мейран:  поднялась навстречу стремившимся вперед  зуавам оживленная пальба
картечью;  четыре орудия били по  плавучему мосту и  выше его по  взгорью,
четыре  -  по  каменному  и  по  скоплению французов над  ним,  на  берегу
Килен-балки.
     Эти маленькие,  но лихие шестифунтовые пушки и  полупудовые единороги
полтора часа  стояли  на  страже  не  только двух  бастионов,  но  и  всей
Корабельной стороны: они остановили напор французов, понесших много потерь
от их огня, точно так же, как Хрулев своей контратакой от Малахова отбил у
генерала Каму  охоту  взять  Корниловский бастион  штурмом;  наконец,  они
выручили и  остатки Муромского полка,  к  которому на  помощь  подоспели с
Городской стороны два батальона забалканцев и батальон полтавцев под общей
командой подполковника князя Урусова,  ехавшего впереди них в белом кителе
и   белой  фуражке  на  огромном,   какие  были  в  те  времена  только  у
кавалергардов, вороном коне.
     Десятки тысяч штуцерных пуль выпущены были французами по батареям, их
поражавшим,  но и орудия и упряжки были так хорошо укрыты местностью,  что
ни прислуга,  ни лошади не пострадали.  Зато новые залпы французов, упорно
державшихся на правом берегу Килен-балки,  нашли себе много жертв в  рядах
подходившей к мостам пехоты.
     - Ребята,   вперед!  -  подняв  саблю,  прокричал  генерал  Тимофеев,
начальник пятого участка оборонительной линии,  оттиснутый с  Забалканской
батареи вместе с муромцами,  но теперь, с приходом трех свежих батальонов,
воспрянувший духом.
     Он был так же верхом,  как и  Урусов.  Подавленный тем,  что весь его
участок -  и  Камчатка и  оба  редута -  так  быстро и  так,  казалось бы,
безнадежно потерян,  может  быть  по  какой-нибудь его  оплошности,  он  -
пожилой  генерал,  -  с  горячностью прапорщика вырвавшись вперед,  вскачь
пустил коня на мост,  но на середине моста свалился с седла набок и повис,
смертельно раненный в голову.
     Но  за ним бросились яростно полтавцы,  а  на другой мост направились
забалканцы,  и,  на том берегу Килен-балки,  на взгорье, завязался упорный
штыковой бой.
     Французов было больше,  их окрылял задор победителей,  позиция их для
штыковой схватки была очень выгодна - и все-таки они побежали.
     Забалканская батарея  была  отбита,  и  даже  наступившая в это время
темнота,  сулившая удачу французам,  не подвинула их на штурм этого лысого
холмика, сплошь заваленного трупами.


                                    VI

     Боевой третий бастион, откуда так часто делались вылазки в английские
траншеи,  сильно пострадал от  жестокой бомбардировки этого памятного дня,
его  огонь  был  потушен  почти  наполовину:  амбразуры  завалены,  лафеты
подбиты, платформы встали дыбом...
     И,  однако,  впереди бастиона, в ложементах, весь этот день пролежала
рота  Камчатского полка,  подкрепленная двумя  десятками  штуцерных,  ведя
перестрелку с английскими фузелерами.
     Конечно,  нельзя было  и  думать,  чтобы такая огромная трата тяжелых
снарядов с английских батарей - до пятнадцати тысяч за двадцать семь часов
- была  предпринята только  для  поддержки штурма со  стороны французов на
пятый участок.  И,  однако,  в  прикрытии обширного третьего бастиона были
только три  слабого состава роты того же  Камчатского полка с  батальонным
командиром майором Хоменко.
     Иеромонах Иоанникий провел весь  этот ошеломляющий день на  бастионе,
где  начальником артиллерии был  капитан 1-го  ранга Лев Иванович Будищев,
который очень нравился ему тем,  что был образцовый собутыльник,  остряк и
знаток духовного пения. Впрочем, в светском пении он был еще больше силен,
этот  приземистый,  несколько косолапый,  кудлатый,  рыжий,  с  маленькими
глазками человек, похожий на сатира*.
     ______________
          *їСїаїтїиїрїыї - полевые и  лесные  божества  древних  греков  и
     римлян, с козлиными ногами и плоскими носами.

     У  Будищева в  блиндаже часто собирались гости,  играли с  хозяином в
шахматы,  причем победить его никто не мог, пили, а чтобы доставить гостям
развлечение в  тихие часы,  он приказывал открывать пальбу из единственной
дальнобойной пушки,  уверяя всех,  что  она  хватает в  самый город Камыш.
Английские батареи открывали ответную пальбу,  и  случалось,  что не  одно
ядро попадало в крышу блиндажа хозяина или бомба разрывалась около дверей.
Это  смущало гостей,  но  зато  веселило самого Будищева,  который не  раз
командовал крупными вылазками,  однажды  был  ранен,  потом  контужен,  но
поправлялся быстро и  появлялся на  третьем бастионе снова  такой же,  как
всегда,  -  с  узенькими глазками веселого сатира,  с  косолапой несколько
походкой,  распорядительный и  спокойный и  всегда не  прочь подшутить над
своими гостями.
     На банкете за мерлоном,  то есть в промежутке между двумя орудиями на
бруствере, стояли втроем: Будищев, Иоанникий и майор Хоменко - раздавшийся
вширь и  сутуловатый,  однако высокий человек,  сырой,  с  черными густыми
бровями  и  мясистым  носом,  разделенным складкой между  ноздрей  на  две
неравные половины.
     Их соединила тревога, только что пробитая барабанщиками на всей линии
укреплений Корабельной стороны и на третьем бастионе с его редутами.
     - Штурм? Что? Где? - кричал Будищев вверх сигнальщику.
     Сигнальщик замешкался с  ответом,  отыскивая в  подзорную трубу,  где
штурмуют, и Будищев сам полез к нему по мешкам на бруствер.
     - Камчатка! - сказал ему сигнальный матрос, передавая трубу.
     - Камчатка! - подтвердил Будищев, увидев и сам множество французов на
руинах вала люнета и поэтому сразу почуяв недоброе.
     Однако тех же  французских солдат на  Зеленом Холме -  Кривой Пятке -
увидел и английский полковник Ширлей, который во главе четырехсот отборных
людей из двух армейских дивизий и  гвардейских стрелков стоял наготове для
атаки ложементов пред третьим бастионом.
     В  резерве у  него было шестьсот,  кроме того,  около тысячи рабочих,
которые должны были перевернуть в сторону Большого редана ложементы, когда
они будут взяты.
     Появление на Камчатке  французов  было  условным  знаком  для  Ширлея
начать штурм,  и когда Будищев увидел красные мундиры впереди бастиона, он
проворно спустился и закричал Хоменко:
     - Идут, идут! Энглезы!.. Стройте роты!
     Он  не  потерял присущего ему спокойствия и  теперь,  -  он  сделался
только гораздо деловитее,  чем обычно. Перед ним была явная, видимая цель,
в которую, к сожалению, нельзя было брызнуть частой картечью: в ложементах
началась свалка.
     Свалка эта,  впрочем,  продолжительной быть  не  могла.  Один  против
четверых,  смертельно утомленные за  день  в  дыму и  под  визгом и  шипом
снарядов над  головой,  частью раненные или контуженные мелкими камнями из
хрящеватых насыпей ложементов,  -  долго ли  могли сопротивляться камчатцы
свежим отборным английским солдатам?
     Вот они уже бежали к валу бастиона -  жалкие остатки роты,  не больше
взвода на глаз...  Картечь остановила зарвавшихся англичан и  выбила их из
ям перед бастионом, где им хотелось удержаться. Но ложементы были все-таки
заняты! Отбивать ложементы повел три роты камчатцев сам Будищев.
     - А я вам говорю, батюшка, останьтесь! - в последний раз останавливая
шагавшего с ним рядом Иоанникия, кричал Хоменко.
     - Я чтобы остался? - перекрикивал его Иоанникий. - Ни в коем случае!
     - За  мно-ой,  ура-а-а!  -  закричал он  потрясающе и  забежал вперед
Будищева,  спотыкавшегося,  задевая косолапыми ногами то  за трупы,  то за
ядра, то за камни.
     Но не сделал и пяти шагов, как упал с размаху наземь: пуля прохватила
его голень.
     - Э-эх!  Ведь говорил я вам!  - успел на ходу бросить ему Хоменко, но
тут  же  упал  и  сам,   убитый  наповал:  английские  фузелеры  встречали
двигавшихся выбивать  их  русских  метким  огнем,  да  и  расстояние  было
небольшое, а Хоменко был очень заметен.
     Однако  "ура"  подхватили уже  солдаты  и  ринулись вперед,  опережая
Будищева.
     Не один  уже  раз  ходившие в штыки,  они и на бегу старались держать
плотный фронт,  привычно обегая падавших из  их  рядов  и  смыкаясь  снова
локоть к локтю.  Английские стрелки не устояли под их натиском и повернули
к своим траншеям,  и хотя очень  поредели  за  эти  несколько  минут  ряды
камчатцев,  но  ложементы  были очищены.  С короткой полусаблей в руке,  с
потным крутым лбом,  выпирающим из-под сдвинутой по-нахимовски на  затылок
белой фуражки,  Будищев делал широкие жесты и кричал, рассовывая солдат за
прикрытия, а в это время помощник Ширлея, инженер-полковник Тильден, повел
в атаку на русских шестисотенный резерв.
     Этого совсем не ожидал Будищев:  по довольно скромному началу дела он
и не мог думать,  что замыслы Раглана шли гораздо дальше контрапрошей, что
весь  третий бастион представлялся уже  в  середине этого  дня  английской
главной  квартире  легкой  добычей  после  всесокрушающей канонады  и  при
совершенно  ничтожном  гарнизоне:  это  последнее  известно  было  там  от
дезертиров-поляков.
     Английский резерв увлек за собою и отступавших; силы оказались больше
чем тройные против камчатцев, отбивавшихся штыками, но пятившихся назад.
     Вместе со  всеми  пятился и  Будищев,  размахивая своей  полусаблей и
стараясь в то же время не наткнуться на козырек ложемента и не упасть;  но
на  него кинулся какой-то краснорожий,  красномундирный гигант и  выбил из
его рук полусаблю прикладом.  Он  же  и  потащил его в  сторону,  в  плен,
схватив, как клещами, за шиворот...
     - Ваше благородие! Примите начальство над командой нашей! - обратился
в это время на бастионе к подпоручику-саперу Бородатову матрос Кошка.
     - Какая команда? Где?
     Бородатов  оглянулся,   -  действительно  стояла  команда  человек  в
шестьдесят на  глаз;  в  ней  были и  матросы,  и  хрулевские пластуны,  и
саперы...
     - Не могу без приказа начальства,  -  сказал было Бородатов, но Кошка
почти выкрикнул, глядя на него сурово:
     - Неустойка у пехотных наших, гонють - глядите!
     Бородатов прильнул к амбразуре, повернулся тут же, махнул рукой вверх
команде,  собравшейся самочинно,  и пошел торжественным шагом, - худой еще
после  госпиталя и  бледный,  но  с  загоревшимися внезапно глазами,  -  к
калитке бастиона,  команда за ним, - небольшая, но добровольная, но идущая
выручать своих.
     И,  кинувшись в  свалку,  эта  команда  сделала  много.  Она  ударила
стремительно; она показалась отступавшим камчатцам огромной подмогой, чуть
что  не  целым  полком;  камчатцы уперлись на  месте,  а  через момент уже
рванулись  вперед,  подхватывая "ура",  и  англичане начали  так  поспешно
отступать,  что  Бородатов вместе с  десятком бывших около него  саперов и
пластунов догнал гиганта,  тащившего Будищева,  и тот, бросив свою добычу,
метнулся в  сторону,  готовя на бегу для стрельбы штуцер...  Прошел момент
замешательства у англичан;  они начали снова нажимать на камчатцев здесь и
там...
     - Отступать,  отступать,  братцы!  -  кричал Будищев,  оглядываясь на
бастион и не видя оттуда никакой больше поддержки.
     Он был без фуражки,  -  рыжий,  кудлатый, кочелобый, - но, только что
вырванный из плена, снова чувствовал себя командиром отряда.
     Отряд отступал,  отстреливаясь и отбиваясь штыками, не зная того, что
на бастион прибыл из города однобатальонный Волынский полк,  - всего около
пятисот штыков.
     Правда, было уже не рано, - смеркалось.
     Удар  волынцев не  только спас остатки отряда Будищева,  он  заставил
англичан вторично очистить русские ложементы, и полковнику Ширлею пришлось
ввести в дело всех своих рабочих -  до тысячи человек,  - чтобы заставить,
наконец, этот лихой народ, потерявший при атаке почти всех своих офицеров,
попятиться к бастиону.
     Темнота прекратила бой. Ложементы перешли в руки англичан, но Большой
редан,  близкое  обладание  которым  сладко  грезилось  Раглану,   остался
по-прежнему  недоступным  и мощным:  в эту ночь все подбитые орудия на нем
были заменены новыми, так же как и на Малаховом кургане.


                                   VII

     Все-таки  ночь эта  здесь,  около "Трех отроков",  была ночью большой
путаницы и неясностей,  но зато быстро была она приведена в ясность там, в
штабе Горчакова:  как известно, и высокие здания и крупные события кажутся
всегда видней и отчетливей именно издали.
     Здесь,  на Малаховом,  где съехались в  наступившей темноте Тотлебен,
Нахимов и Хрулев,  царила час или два уверенность, что редуты Селенгинский
и  Волынский отбиты у французов обратно.  Об этом,  даже по форме приложив
руку  к  папахе,  доложил  Нахимову,  как  помощнику начальника гарнизона,
Хрулев, когда только что вернулся с Забалканской батареи.
     Так как вместе с  темнотою упала на все обширное поле жестокого боя и
тишина, и не только обычной орудийной, даже и ружейной перестрелки не было
слышно,   то  первым  усомнился  в  том,   что  доложил  Хрулев  Нахимову,
хлопотавший около рабочих на Корниловском бастионе Тотлебен.
     - Прошу очень меня извинить,  Стефан Александрович,  - обратился он к
Хрулеву,  - но если мы выбили французов из обоих редутов, то почему же там
может быть тихо,  а? Ведь они должны, стало быть, опять атаковать редут, -
почему же не атакуют?
     - Потому что  наклали им,  чешут бока,  -  вот  почему!  -  энергично
отвечал Хрулев.  -  А  наша  обязанность теперь отбить еще  и  Камчатку...
Отдали,  а-а!  -  почти простонал он возмущенно и скорбно, сделав при этом
выпад в  темноту кулаками.  -  Ну  что же,  когда совсем не  на  кого было
оставить  Камчатку,  когда  я  уезжал  на  Селенгинский!  Не  на  кого,  -
буквально, буквально так, Эдуард Иваныч, как я вам говорю это!.. Ни одного
не только штаб-офицера,  даже и  прапорщика в  целом и  живом виде!!  Ищу,
кричу и не вижу!..  Кинулись ординарцы искать кого-нибудь,  - повезло было
им:  нераненый подполковник Венцель передо мною!  Я  к  нему обрадованный:
"Примите немедленно команду над гарнизоном укрепления!" Он:  "Слушаю..." А
тут  вдруг рвется проклятая граната около,  -  и  Венцель мой уже лежит на
земле,  изо рта кровь...  Не знаю, что с ним потом, - время не ждало, надо
было ехать,  -  пришлось своих ординарцев -  мичмана Зарубина,  прапорщика
Сикорского, оставить за командиров... Но какие же это командиры, посудите?
Когда им  приходилось быть командирами?..  Вот  и...  Ну,  что  поделаешь!
Хорошо, что хоть редуты стали опять наши, а Камчатку отобьем, - дай только
подойдет еще народу из города!
     - Теперь,  поди-ка,  они уж там укрепляются,  -  сказал неопределенно
Нахимов. - Так что пока мы соберемся...
     - Много сделать все равно не успеют,  Павел Степаныч!  Лишь бы только
до  утра не  оставлять в  их руках,  -  горячо отозвался на это Хрулев,  а
Тотлебен покачал головой;
     - Большие потери будут... И даже едва ли получим мы разрешение на это
от князя.
     - Зачем же нам просить разрешение, когда бой еще не кончился? - так и
вскинулся Хрулев.
     - Кончился,  мне так кажется,  Стефан Александрович,  иначе почему же
так тихо? Вы кого оставили на редутах?
     - Подполковника Урусова я оставил командиром и Забалканской батареи и
обоих редутов. Он же мне и доложил, что редуты отбиты.
     - Он доложил, вот видите! А вы лично, значит так, не были на редутах?
     - Не мог попасть. Видел только, что там уже были французы.
     - Это и мы видели отсюдова, - сказал Нахимов.
     - Да,  но, позвольте доложить, когда я прискакал ко второму бастиону,
показались эриванцы,  два батальона,  -  вел подполковник Краевский. Его я
направил через мост поддержать на Забалканской батарее князя Урусова.  Тут
у него жаркое дело было с французами,  -  это я видел,  -  однако эриванцы
французов погнали и к Забалканской вышли,  это я видел своими глазами... А
потом туда же пошел и Кременчугский полк, четыре батальона...
     - А-а,  да,  с такой поддержкой,  пожалуй, могли быть взяты редуты, -
согласился было Тотлебен, но Хрулев отозвался досадливо:
     - Я получил ясное донесение об этом! Как же так не взяты?
     - Во всяком случае, э-э, по Камчатке надо открыть огонь, чтобы там не
работали, - сказал на это Нахимов; Тотлебен же добавил:
     - Вопрос  с  редутами  для  меня  все-таки,  прошу  прощения,  Стефан
Александрович,  не  совсем ясен.  Между тем  это есть очень важный вопрос.
Может статься, что придется открыть огонь и по редутам тоже.
     - Вот  видите,  вы,  значит,  мне не  верите,  что ли?  -  возмущенно
вскрикнул Хрулев.
     Тотлебен взял его примирительно под локоть:
     - Стефан Александрович,  вам я верю!  Вам я не смею не верить, - боже
меня  сохрани!  Но  донесение,  донесение,  какое  вы  получили касательно
редутов, - это нуждается в проверке.
     - Хорошо, можно послать туда офицера, - сказал Хрулев.
     - Э,  так уж и  быть,  я  лучше сделаю,  если сам поеду,  -  возразил
Тотлебен.  - Ведь если обнаружится, что редуты уже не наши, - допустим это
на  минуту только,  -  то зачем же тогда идти отбивать люнет?  Разве можно
будет в нем удержаться, когда будут фланкировать нас с редутов.
     - Редуты взяты нами! - ударил себя в грудь Хрулев.
     - Тем  для  нас лучше...  Мне надобно их  проведать,  -  наладить там
работу,  -  мягко,  но упрямо сказал Тотлебен и,  взяв с собой ординарца -
казака-урядника,  направился к редутам,  но не полем недавнего сражения, а
вдоль линии укреплений.
     Добравшись до  первого  бастиона,  который  не  слишком  пострадал от
канонады,  но требовал,  как и соседний второй,  больших работ,  чтобы его
усилить,