только бы нашелся к ним доступ,  то манчестерским ткачам во время подобных
кризисов вовсе не во что было одеваться и нечего есть.
     В  самом  Лондоне,  в  котором было  тогда два  с  половиной миллиона
жителей, - в то время как во всей Англии только семнадцать миллионов, - на
рынке между кварталами Уайт-Чепл  и  Бетнал-Грин еженедельно по  вторникам
родители приводили детей в  возрасте от семи до десяти лет и предлагали их
первому попавшемуся хозяину внаймы на  какую  угодно работу по  пятнадцати
часов в день.
     Это  был крикливый торг,  так как родители с  ругательствами вырывали
друг у друга из рук хозяев,  приходивших на рынок.  Они всячески выхваляли
своих детей и  ругали чужих;  они раздевали их  торопливыми руками,  чтобы
воочию показать,  как  хорошо они  сложены,  какие они  сильные для  своих
десяти лет (и семилетние шли при этом за десятилетних).
     И  ведь  это  совсем  не  был  невольничий  рынок;  это  было  только
узаконенное обычаем место,  где лондонская беднота избавлялась от голодных
ртов.
     А между тем кварталы Уайт-Чепл,  Бетнал-Грин, Сент-Джайлс, населенные
ужасающей  беднотою,  находились рядом  с  Сити,  где  высились  роскошные
особняки надменных аристократов, миллионеров-банкиров.
     Кварталы бедняков в  те годы казались совсем покинутыми всякою вообще
администрациею. Узкие улицы здесь не мостились; площади представляли собой
гнилые болота; домишки были нередко сколочены просто из ящичных досок, и в
этих домишках целое семейство имело нередко только одну постель.
     Если  в  Сити  умирала  ежегодно одна  женщина на  шестьдесят,  то  в
Уайт-Чепле -  одна на двадцать восемь. Если там все было рассчитано на то,
чтобы продлить человеческую жизнь, то здесь все соединялось, чтобы сделать
ее как можно короче.
     Нечего и  говорить о том,  что кварталы бедноты кишели проститутками,
которые  никому  из  мужчин  не  давали  проходу,  чуть  только  темнело и
зажигались уличные фонари.  На  улицы выходил и  плотными толпами двигался
все тот же голод.
     Рабочие боролись, как могли.
     Они объединялись в  союзы отдельных ремесел.  Они и раньше составляли
синдикаты,  чтобы  не  продешевить,  отдавая  свой  труд,  но  к  Июльской
революции во  Франции  Англия  уже  имела  с  легкой  руки  Роберта  Оуэна
кооперативные общества, депутаты которых съезжались на конгрессы. Тогда же
пущено было в обращение и самое слово "социализм".
     В начале пятидесятых годов был основан тредюнион - союз, объединивший
рабочих всех  видов  груда.  Целью  этого  объединения прежде  всего  была
организация  общей  стачки,   чтобы  через  парламент  добиться  закона  о
восьмичасовом рабочем дне.
     Крупные промышленники и  политические деятели переживали дни  ужаса и
паники.  На  объединение рабочих  они  ответили  объединением заводчиков и
фабрикантов.  Рабочего не принимали на работу,  если он не мог представить
удостоверения, что не принадлежит ни к какому рабочему союзу.
     Так началась организованная война между английскими промышленниками и
рабочими.   В   ответ  на   требование  последних  о   повышении  платы  и
восьмичасовом рабочем дне первые закрывали фабрики и заводы.


                                    II

     Революционный    1830     год     сделал     Францию     такою     же
буржуазно-парламентарной страной,  как и Англия; кроме того, в Англии в то
время вступили в  министерство лиги представители либеральной партии;  это
сблизило Англию с  Францией,  оторвав ее  в  то же время от союза с  тремя
большими государствами Восточной Европы: Россией, Австрией и Пруссией.
     Так  Европа  распалась  на  две  части:  в  первой  -  короли  только
царствовали,  но  не  управляли,  предоставив  это  трудное  дело  крупной
буржуазии;  во  второй -  абсолютные монархи остались на  страже трактатов
1815 года.  В  ней  руководили политикой Николай I  и  австрийский канцлер
князь  Меттерних,  опекавшие хотя  и  неограниченного,  но  тем  не  менее
слабоумного императора Австрии Фердинанда, отца малолетнего Франца-Иосифа.
Недалекий король  Пруссии  Фридрих-Вильгельм III  во  всех  делах  внешней
политики ожидающе оглядывался на  Николая и  всегда и  во  всем был с  ним
согласен;  при  подавлении восстаний в  Польше он  снабжал армию Паскевича
провиантом и  не  возражал против того,  чтобы русские войска двинулись на
Варшаву со стороны прусской границы.
     Но  не  одни только правительства делали политику в  Европе;  в  дело
политики все  заметней и  ярче вмешивались революционные организации.  Они
действовали через печать на  общественное мнение или же непосредственно на
членов правительства.  Ненавидевший русских и всяких других революционеров
Николай во  всякий  момент готов  был  вместе с  пшеницей своих  помещиков
экспортировать вооруженную  силу  куда  угодно  для  защиты  "законности и
порядка".
     Но  и  у  этого рыцаря законности была своя ахиллесова пята.  Основой
общеевропейской  внешней   политики  тогда   была   система  "европейского
равновесия". Правда, эту систему девятнадцатый век получил в наследство от
восемнадцатого,  но ловкость рук и быстрота, с которыми Наполеон I пытался
перекроить в несколько лет всю карту Европы,  заставили державы, принявшие
участие  в  Венском  конгрессе 1815  года,  особенно возлюбить именно  эту
систему.  Карту  Европы тогда перекроили вновь и  в  трактат ввели статью,
воспрещающую каждой из  пяти великих держав (мелкие этого и  не посмели бы
сделать) в какой бы то мере нарушать территориальные основы этой системы.
     Когда  первая  война  русских  с  Турцией закончилась Адрианопольским
миром, европейские политики, опираясь на статьи Венского трактата, приняли
все меры,  чтобы его ликвидировать.  Кровопролитная война,  стоившая много
жертв   людьми,   особенно  вследствие  бездарности  русских  генералов  и
пренебрежения к медицине, почти ничего не дала России.
     Между   тем   очень   выигрышное  в   торговом   отношении  положение
Константинополя на  проливах привлекало к  нему  внимание всех  правителей
Европы.
     Сильнейшая морская держава,  имевшая колонии во  всех  частях  света,
Англия,  более чем какая-либо другая из  европейских держав,  стремилась к
господству  над  Константинополем  и  проливами:   тот,  кто  владел  этим
гениально  расположенным  городом,   владел  и  всем  ближайшим  к  Европе
мусульманским Востоком,  - крупный английский капитал всячески предпочитал
в  этом отношении слабого турецкого султана могущественному русскому царю.
Английские правители понимали жизненное значение для  России  выхода через
проливы.  Желая изолировать Россию от  мирового рынка и  лишить ее свободы
морских  сообщений,  английский капитал принимал все  меры,  чтобы  прочно
обосноваться непосредственно у русских границ,  сделать Турцию антирусским
форпостом.  Обширная  программа экономического и  политического подчинения
Турции,  проводимая  державами  капиталистического  Запада,  маскировалась
словами  о  покровительстве туркам,  о  защите  независимости  Оттоманской
империи. Это была лицемерная маска, прикрывавшая лишь борьбу захватчиков.
     Именно здесь, на этом стыке Средиземного и Черного морей, издавна уже
завязался тугой и сложный узел англо-русских отношений.
     Больше всего надеялась Англия на Францию, как на единственную сильную
союзницу в  борьбе с  Россией за столицу Турции;  а борьбу эту она считала
неизбежной рано или поздно.
     Венский конгресс гарантировал Бурбонам трон Франции,  но Бурбоны были
сброшены  в  июле  1830  года,  и  в то время как Николай счел Луи-Филиппа
узурпатором и готовил против него интервенцию, Англия так же безоговорочно
признала его,  как впоследствии и Наполеона III,  и Николаю в конце концов
пришлось  удовольствоваться  только  личною  ненавистью  к  Луи-Филиппу  и
отказать ему в обращении "mon frere".
     Когда  же  восставшие против  Николая поляки обратились за  помощью к
Западной  Европе,  французский  министр-президент  Казимир  Перье  поручил
Талейрану предложить Англии совместное выступление в пользу Польши. Однако
руководитель английской иностранной политики лорд Пальмерстон отказался от
этого шага:  дело ведь не  касалось ни  Константинополя,  ни проливов.  Он
ограничился только чисто дипломатической перепиской по польскому вопросу.
     Но  беспокойство Пальмерстона достигло высшей степени,  когда  против
султана восстал египетский паша Махмет-Али в 1833 году. Его поддерживали и
давали   ему   опытных   военных  советников  французы,   вследствие  чего
Измаил-паша,  его  сын,  одерживал над  турецкими войсками одну  победу за
другой.
     Пальмерстон  понимал,  конечно,  что,  помогая  Махмет-Али,  французы
собирались мирно овладеть Египтом. Однако это понимал и Николай, пославший
черноморскую эскадру на помощь султану и небольшой,  но вполне достаточный
как авангард десант.
     Как  раз  в  это  время  английский  флот  блокировал  Голландию,   и
Пальмерстон не  мог  собрать внушительную морскую силу для помощи султану.
Но  он  постарался запугать  его  близостью  полного  раздела  оттоманской
монархии и склонил к заключению скорейшего мира с Махмет-Али, - отдать ему
меньшее, чтобы не поплатиться большим.
     Тем  энергичнее  стал  действовать  Пальмерстон  впоследствии,  чтобы
склонить султана не возобновлять с  Россией выгодный для нее и  невыгодный
для Англии союзный Ункиар-Скелесский договор, и вполне достиг своей цели.
     Но  Николай тем временем пробовал,  действительно ли  непроходимы для
русских  войск  подступы  к   богатой  Индии,   не   осиленные  ни  князем
Бековичем-Черкасским   при   Петре,    ни   атаманом   Платовым   с    его
двадцатитысячным казачьим отрядом при Павле.
     И  вот в  1836 году русские,  совершенно неожиданно для Пальмерстона,
уже любовались Индией с  плоскогорий Афганистана,  а  через три года после
того граф Перовский начал пробиваться через песчаные пустыни к Хиве. Пусть
этот первый блин вышел и  комом,  но  завоевание всей Средней Азии Россией
становилось уже  возможным в  недалеком будущем,  и  Англия сознавала свое
бессилие этому помешать.
     Сильная  своим  умением  прибирать  к  рукам  огромные  страны,   как
Ост-Индия,  и  даже  целые  материки,  как  Австралия,  английская крупная
буржуазия видела,  что  многие  страны,  которые  она  уже  считала своими
колониями, ускользают из ее рук.
     На почве борьбы с английским влиянием в Персии погиб Грибоедов, автор
не только "Горя от ума", но и проекта русской торговли с Востоком.
     Николай,  только что договорившийся в 1833 году с султаном о закрытии
проливов для военных судов английского и французского флотов,  считал себя
обеспеченным от  нападения со  стороны Черного моря  и  начал  лихорадочно
усиливать  свой  Балтийский  флот.  Ежегодно  должны  были  строиться  два
линейных корабля и один фрегат на петербургских верфях, а кроме того, один
корабль и один фрегат в Архангельске.
     Столкновение с  Англией он предвидел:  об этом он писал Паскевичу еще
за двадцать лет до начала Восточной войны,  когда усиленно начал укреплять
Кронштадт и Севастополь с моря.
     Но,  готовя  довольно большой  флот  с  хорошо  обученными командами,
начиная  заводить даже  паровые колесные суда  как  боевые  единицы флота,
Николай упустил из  виду то,  что  свойственно ему  было упускать из  виду
всегда: прогресс, движение вперед пытливой человеческой мысли.
     Он любил строить прочно и надолго,  как гоголевский Собакевич,  но он
забывал,  что,  кроме никем и ничем не ограниченной власти самодержцев,  в
мире  царит  сила  ума  и  что  изобретатель паровой машины сделал гораздо
больше для  изменения жизни человечества,  чем  все  генералы его  свиты в
казачьих и прочих мундирах, один другого блистательней и краше.
     И если,  борясь всю жизнь с революцией,  он не сумел догадаться,  что
главный  и   непобедимый  революционер  -   время,   то  и,   вводя  новую
судостроительную программу в  1833 году,  он не предвидел движения техники
вперед,  что к началу пятидесятых годов винтовые паровые суда, введенные в
строй английского и французского флотов, сделают невозможным сопротивление
им русских парусных и даже колесных паровых судов.
     Маршируя  всю   жизнь  сам   и   заставляя  неукоснительно  образцово
маршировать других,  Николай  не  ценил  творческого таланта  народа,  его
замечательных ученых  и  изобретателей.  Виновником технической отсталости
России в то время был сам царь.


                                   III

     Какие бы условия ни были этому причиной,  -  удачное ли положение при
устье  Темзы,  известной еще  древним  финикийцам*,  или  "Великая  хартия
вольностей"**,  -  но  Лондон сделался для  девятнадцатого века крупнейшим
торговым центром,  таким же,  как  Тир  или  Карфаген для  древности,  или
Венеция и Генуя для средних веков.
     _______________
          *їФїиїнїиїкїиїйїцїыї -   народ,  населявший  северо-восточную  и
     центральную часть побережья Средиземного моря и основавший в IX в. до
     н. э. колонию Карфаген на северном берегу Африки.
          **ї"Вїеїлїиїкїаїяї хїаїрїтїиїяї вїоїлїьїнїоїсїтїеїй" -  грамота,
     данная  английским королем Иоанном Безземельным в 1215 г.  Эта хартия
     буржуазными  историками  считается  основанием  конституционных  прав
     англичан.

     Лондон был  банкирской конторой для  всего  мира.  Здесь  оформлялись
иностранные  займы,  здесь  пускались  в  ход  все  крупнейшие  финансовые
предприятия.
     Можно было двигаться на  пароходе вниз по Темзе от собственно Лондона
к  морю  несколько часов  и  видеть справа и  слева угнетающе-однообразную
картину:   из-за   густейшего   леса   мачт,   парусов,   пароходных  труб
вырисовывались в  тумане,  похожем на дым,  складочные конторы,  магазины,
фабрики,  жилые дома...  и совершенно без промежутков шли док за доком: за
Лондонским  Индийский,  за  Индийским  Внешний,  за  Внешним  Гринвич,  за
Гринвичем Ост-Индский,  -  каждый док по  нескольку миль длиною,  и  этому
однообразию изобилия совершенно не виделось конца,  и все это неисчислимое
богатство принадлежало частным компаниям, охранялось же оно от иностранных
грабительских  покушений  только  военным  флотом:   практические  дельцы,
англичане считали  совершенно излишним содержать большую  армию  в  мирное
время. Кроме того, большие сухопутные армии для войны в Европе должны были
найтись у континентальных государств, с которыми Англия вступала в союзы.
     Поэтому  Франция,   -  была  ли  она  королевством,  республикой  или
империей,  -  являлась нужнейшей для Пальмерстона страной в его подготовке
борьбы с Николаем при помощи пушек и штуцеров.
     Правда,  Николай в  бытность его в  Виндзоре в 44 году предлагал юной
тогда Виктории своих бравых гренадеров на  случай каких-либо  затруднений,
однако никто из государственных людей Англии не подумал отнестись к  этому
сочувственно:  самая идея  союза Англии с  Россией казалась им  совершенно
противоестественной.
     Но   вот   вскоре  после   отъезда  Николая  в   Петербург  несколько
расстроились  дела  "сердечного  соглашения":   Франция  вышла  из   рамок
политических приличий в  Марокко и на островах Таити и тем задела интересы
англичан.  Лорд  Абердин,  глава  кабинета  министров,  пригласил  к  себе
Нессельроде,  бывшего в  то  время на  водах за  границей,  для обсуждения
вопроса о союзе.
     Николай ликовал:  "Ведь я им говорил, что они без меня не обойдутся и
будут просить о помощи,  - писал он на донесение Нессельроде.  - Вот плоды
их подлости за четырнадцать лет!"
     По  желанию  Николая  и  просьбам  Нессельроде лорд  Абердин  написал
меморандум своих бесед с  Николаем на  тему "больного человека" и  спрятал
его в архив, как ни к чему не обязывающую бумагу, а с Францией помирился.
     Между  тем  прежняя  политика Англии  у  постели  "больного человека"
продолжалась.  Послом в Константинополь был назначен сэр Стратфорд Канинг,
- впоследствии сделанный лордом  Редклиф,  -  яростный ненавистник России,
старавшийся держать в  подчинении себе всех высших чиновников султана.  Он
тайно  руководил  и  отправкой английского оружия  контрабандным путем  на
Кавказ горцам,  чтобы  как  можно  более затруднить Николаю покорение этой
страны. В этом ревностно помогали лорду Редклифу и французские консулы юга
России и  Одессы -  Тэт-Бу  де  Мариньи и  Омер де Гелль,  муж французской
поэтессы Адели.
     За помощью к  Николаю обратились не английские лорды,  а совсем юный,
восемнадцатилетний  император  Австрии  Франц-Иосиф,   в  пользу  которого
отказался от  престола впавший  в  панику  и  бежавший из  Вены  его  отец
Фердинанд в грозном для многих европейских монархов 1848 году.
     Может быть,  и  он обошелся бы все-таки без помощи русских войск,  но
войска пришли:  небольшая венгерская армия  сдалась им  без  боя,  Николай
получил от  эмигрантов прозвище "жандарма Европы",  Англия  же  еще  более
обеспокоилась усилением его влияния,  и  через четыре года,  когда Франция
сделалась  империей,   английские  политики  решили,   что  настало  время
решительных действий.
     Когда  все  готово  уже  для  ссоры,  подсчитаны ресурсы противника и
приведены  в   полную   ясность   свои,   тогда   ищут   обыкновенно  хоть
сколько-нибудь подходящего предлога для начала.
     Таким  именно предлогом оказался вопрос о  "святых местах" Палестины,
где ключами от вифлеемской церкви хотели владеть католические ксендзы, как
до  того  владели  ими  православные священники.  Вопрос  по  существу был
вздорный и ничтожный, но из этих ключей сумели сделать совсем другие ключи
- ключи к европейской драме, получившей название Восточной войны.
     В  николаевской России  не  канцлер  Нессельроде  по  существу  ведал
иностранной политикой, а сам Николай. И в то время как испытанный дипломат
князь Меншиков,  доказавший еще четверть века назад свое умение говорить с
азиатскими монархами и  засаженный за это уменье персидским шахом Фетх-Али
в  крепость,  был послан царем в Константинополь вести переговоры там,  на
месте,  о "ключах" и прочем, - Николай решил сам начать переговоры, только
уже не с султаном, а с представителем Англии при своем дворе.
     9 января  1853  года  был  раут у великой княгини Елены Павловны,  на
который приглашен был английский посланник Гамильтон Сеймур,  потому что с
ним хотел побеседовать Николай об очень важном деле.  Это важное дело было
- раздел Турции  на  тех  же  основаниях,  на  которых  при  Екатерине  II
проведены были разделы Польши.
     По мысли Николая,  к дележу Турции должны были приступить -  и притом
немедленно -  только две державы:  Россия и Англия.  С Францией, в которой
воцарился Наполеон  III,  начавший спор  о  "святых  местах",  то  есть  о
покровительстве христианам,  подданным султана,  покровительстве,  издавна
принадлежавшем России,  Николай отнюдь не хотел считаться; что же касается
Австрии,   то   к   ней  Николай  относился  слишком  свысока  и   слишком
покровительственно,  чтобы  считать ее  вполне самостоятельной монархией и
брать ее полноправным членом в свою компанию.
     Беседа  Николая  с  Сеймуром  состоялась.  Самодержец был  совершенно
откровенен.
     - Турецкие  дела  находятся  в  состоянии большой  неустойчивости,  -
говорил он. - Страна грозит рухнуть. Ее гибель будет большим несчастьем, и
важно,  чтобы Англия и  Россия пришли к полному соглашению и чтобы ни одна
из  этих двух держав не предпринимала решительного шага без ведома другой.
Видите ли,  на  наших  руках  больной человек,  -  очень  больной человек!
Откровенно говорю вам,  было бы  большим несчастьем,  если бы он скончался
раньше, чем будут сделаны все нужные приготовления.
     Разговор этот был продолжен через несколько дней уже в кабинете царя,
как  более  деловом  месте.  Посвятив  сэра  Гамильтона  во  все  тонкости
восточного вопроса и в его историю, Николай перешел