- Говорили матросы,  что на-вод-чик даже!  -  презрительно, насколько
мог, протянул Витя.
     - Действует и по этой части, каналья, и неплохо действует! Глаз есть!
А  ты  иди-ка  домой,  чтобы мне  за  тебя перед Иваном Ильичом глазами не
моргать. Тут, брат, юнкерам гулять не полагается... Тут за такими гуляками
стрелки из  ложементов охотятся.  Итак,  передай мои  поклоны маме,  папе,
сестричке...  Где вы все теперь обитаете, кстати? Неужели все у себя дома?
И не боитесь?
     Нотки голоса Жерве были ласковы,  но он,  держа его руку одною рукой,
другой поворачивал его лицом к городу, откуда пришел на батарею Витя.


                                    II

     Нехорошо получать в чем бы то ни было отказ,  но гораздо хуже,  когда
тебе отказывают, принимая тебя за какого-то ребенка.
     Несмотря на  ласковый голос Жерве,  Витя отошел от него оскорбленный.
Он пошел было действительно к городу,  но, пройдя десятка два вялых шагов,
оглянулся   назад.  Жерве,  этот  записной  прежде  щеголь,  которого  так
изменили,  - однако совсем не к худшему,  - забрызганная чем-то  шинель  и
ботфорты,   заляпанные   грязью,  завидно  хозяйничал  на  своей  батарее,
остановясь как раз около тех двух матросов и Николки и указывая им на кучу
ядер.
     Может быть,  готовились тут открывать очередную пальбу,  а  он должен
уйти,   как  побитый!  Но  вот  явилось  вдруг  соображение,  показавшееся
неоспоримым:   лейтенант,  хотя  бы  и  командир  батареи,  пожалуй,  ведь
действительно не имеет полномочий принимать волонтеров,  но контр-адмирал,
как,  например,  Истомин,  начальник целого отделения линии обороны,  -  у
него-то, наверное, такие полномочия имеются!
     Конечно,  говорить с  адмиралом ему,  юнкеру,  это совсем не то,  что
говорить с лейтенантом, да еще сослуживцем отца; к адмиралу прежде всего и
подойти гораздо труднее,  но  Вите показалось вдруг,  что он допустил одну
большую ошибку в разговоре с Жерве и уж не повторил бы ее, если бы удалось
увидеть Истомина и говорить с ним. У него даже уши стали горячими от стыда
за  свою оплошность.  Разве так  нужно было ответить лейтенанту,  когда он
спросил:  <Кто тебя ко  мне  направил?..>  Так запнуться и смешаться и  не
подыскать нужного ответа, как это вышло у него, действительно только и мог
бы сделать ребенок, а еще просится в волонтеры!..
     И весь в охватившем его негодовании на самого себя, Витя, не дойдя до
пехотного  прикрытия  батареи  Жерве,   круто  повернул  к   Корниловскому
бастиону.
     Он прошел мимо ряда торговок, сидевших среди жидко размешанной грязи,
перемешанной с  подсолнечной шелухой,  на своих низеньких скамеечках и  на
коленях державших корзинки с  бубликами и булками,  которые здесь называли
франзолями.  Какой-то  рябоватый  пожилой  унтер  с  седеющими  бачками  и
длинными усами говорил, крякая, одной из них:
     - А ну, тетка, давай-ка мне французскую булку, переведу ее на русский
язык!
     Немного же дальше, у пирожницы, другой солдат нашел в купленном у нее
пирожке, в начинке, кусок тряпицы и, потрясая им, кричал на нее:
     - Что же ты, лярва, с холстиной какой-то пирожки продаешь!
     - А  тебе  беспременно  за  твой  пятак  да  чтобы  с  ба-архатом!  -
отзывалась зубастая торговка, и солдаты и матросы кругом хохотали.
     Какая-то  ухватистая  старушка  умудрилась  тут  же,  посреди  грязи,
поставить жаровенку и кадушку с тестом и печь оладьи.  Шлепала куски теста
в шипящее на сковородке постное масло и приговаривала:
     - Вот,  солдатики-братики,  начистоту действую,  без омману!..  Вот у
всех на глазах пеку без омману, - кушайте на здоровьичко!
     Другие  бабы  шли  с  узлами и  узелками в  сторону блиндажей,  несли
вымытое,  выглаженное на рубеле скалкой белье офицерам,  а  может быть,  и
своим мужьям -  матросам и солдатам. Витя знал, что они, конечно, матроски
и  солдатки и  живут здесь же поблизости,  на Малаховом и  на Корабельной,
хотя  видел,  проходя,  что  на  Малаховом иные домишки сгорели,  от  иных
остались только кучки камней, глины и сору.
     Корниловский бастион оказался куда  более  людным и  оживленным,  чем
батарея Жерве.  Правда,  здесь  стояло уже  в  то  время сорок три  разных
орудия,  однако  все  крупных калибров -  от  шестидесятивосьмифунтовых до
пудовых единорогов.
     Витя продвигался медленно,  ища  глазами кого-нибудь такого,  к  кому
можно было  обратиться со  своим вопросом об  адмирале Истомине,  и  вдруг
неожиданно встретился с  унтер-офицером Бородатовым,  иногда  заходившим к
ним в дом, к хорошему знакомому своему - Дебу.
     Витя знал,  что  тот  года три  назад был разжалован из  подпоручиков
инженерного ведомства в  солдаты до  выслуги -  за то,  что держал у  себя
какие-то вольнодумные книги.
     Знакомое лицо бывшего подпоручика, сухощавое, но веселое, несмотря на
солдатскую лямку, которую он нес, сразу притянуло к себе Витю.
     - Вы чего тут? - спросил, улыбаясь, Бородатов.
     - А вы? - полюбопытствовал Витя.
     - Я-то по делу: получил вот наряд на ночные работы, - хлопнул себя по
карману шинели Бородатов. - А вот вас здесь раньше видеть не приходилось.
     - Я... тоже по делу, - несколько замялся Витя.
     - А именно?
     - Хочу поступить сюда волонтером...
     - А-а, вон что, - нисколько не удивился Бородатов.
     - Мне бы к адмиралу Истомину надо... Как вы думаете, можно это?
     - Отчего  же  вам,  юнкеру,  нельзя?  -  сделал ударение на  <юнкеру>
Бородатов,  у которого,  между прочим,  как заметил Витя, не только борода
плохо росла,  но  и  усы  были  реденькие,  жиденькие и  какого-то  совсем
неопределенного цвета.
     - Можно, вы думаете?.. А как же именно? - оживился Витя.
     - Да ведь адмирал -  не иголка,  найти его ничего не стоит, благо тут
же он и  живет в  башне...  Впрочем,  я  его как будто сейчас даже и видел
где-то здесь... - И Бородатов обернулся, поглядел по сторонам и добавил: -
Да  вот же  он  -  своей персоной?  Смотрите вон на  ту траншею и  держите
направление туда... Желаю удачи!
     Откланялся,  все еще щеголяя незабытой офицерской выправкой,  и пошел
дальше,  а  Витя,  поймав глазами Истомина,  боялся потерять его из виду и
быстро зашагал, не разбирая, где суше.
     Витя никак не  думал,  что Истомин так же точно,  как и  Нахимов,  не
расстался еще со своею флотской парадной формой;  на нем,  будто он был на
судне,   плотно  сидел  длинный  наваченный  на  груди  сюртук  с  густыми
контр-адмиральскими эполетами и  черные брюки.  Уже  один  этот привычный,
мирного  времени,  костюм  адмирала заставил Витю  сразу  же  оробеть,  но
Истомин, заметив это, спросил сам:
     - Что вы пришли мне доложить?  -  и  поднял ожидающе почти безволосые
брови.
     - Ваше  превосходительство,   я   прошу  разрешить  мне   зачислиться
волонтером во вверенное вам отделение, - без запинки, как рапорт на вахте,
проговорил Витя, так как фразу эту он приготовил заранее.
     - Волонтером?  Вот что!  И  на какую же должность?  -  чуть улыбнулся
Истомин.
     - Прислугой к  орудию,  ваше превосходительство!  -  весь напрягаясь,
чтобы стоять, как в строю, ответил Витя.
     - Ваша фамилия?
     - Роты юнкеров Зарубин, ваше превосходительство.
     - А-а!  Сын капитан-лейтенанта Зарубина?  - качнул головой Истомин. -
Впрочем, он ведь теперь уже в отставке... Как его здоровье? Ходит?
     Вите показалось,  что лучше будет,  если сказать,  что отец не только
ходит,  но даже хорошо ходит;  он так и сказал и ждал того самого вопроса,
какой уже слышал от  Жерве,  чтобы на него ответить,  как он придумал,  но
Истомин спросил:
     - А разве у вашего отца есть еще сыновья, кроме вас?
     Этот вопрос ошеломил Витю,  потому что он слышал не один раз раньше о
<единственных> сыновьях,  и снова у него предательски горячи стали уши.  У
него мелькнула было мысль ответить: <Есть еще один моложе меня>... - но он
берег  ложь  для  более  важного.   Он  ответил  вопросом,  который  вдруг
вытолкнуло чувство, похожее на отчаяние:
     - Ваше превосходительство!  Ведь если бы  я  был уже мичманом,  а  не
юнкером,  то,  хотя бы я  был и единственный сын,  разве я сидел бы дома в
такое время?
     - Гм...  да...  Вы что-то очень молоды,  юнкер Зарубин,  -  улыбнулся
Истомин. - Сколько вам лет?
     - Почти шестнадцать,  - быстро ответил Витя, прибавив себе шесть-семь
месяцев.
     - Маловато!  Да,  между прочим,  это  ваше личное желание зачислиться
волонтером? - спросил, наконец, Истомин, и Витя ответил, не отводя глаз:
     - Я   говорил  об   этом  отцу,   и   он  дал  свое  согласие,   ваше
превосходительство... Только чтобы я служил под вашим начальством!
     Эта последняя фраза придумалась как-то сама собою, но Витя заметил, -
или ему это только так показалось,  - что она навернулась как нельзя более
кстати.
     - Что же,  под моим начальством? Ведь я взять на себя ответственность
за  вашу жизнь не  могу,  -  сказал уже совсем добродушно Истомин.  -  Это
желание ваше похвально,  конечно, но требует оформления... Заходите завтра
в это время, как-нибудь оформим...
     Витя был так взволнован своей удачей у Истомина, что даже хотел зайти
похвастать ею  на  батарею Жерве,  но  беспокоило предстоящее объяснение с
отцом.  Вдруг он  ни за что не согласится отпустить его и  даже напишет об
этом самому Истомину, - что тогда?
     Между тем все,  что он здесь видел теперь,  стало казаться ему совсем
уже близким к пониманию,  - вот-вот еще шаг, и он скажет с гордостью: <Наш
Корниловский бастион>.
     Бывшая дня  за  четыре до  того буря,  наделавшая так много бед флоту
союзников,  оторвала на  одной  стороне домика  Зарубиных железо желобов и
отливов,  сбросила  с  места  десятка  три  черепицы,  а  также  вывернула
водосточную трубу из  рогачиков,  и  Витя сам прилаживал запасную черепицу
вместо  разбитой,   для  чего  нужно  было  очень  осторожно  и  только  в
определенных местах наступать на  оставшуюся целой,  чтобы не  раздавить и
ее,  а  при  настилке железа отливов и  желобов надо  было  умеючи прибить
клямары, чтобы железо держалось прочно.
     Витя трудился над этим почти целый день,  но зато, когда все пригнал,
поправил, закончил, дом, в котором он родился и вырос, стал ему как-то еще
роднее,   чем  был  прежде.   Так  же  точно,   проходя  уже  через  горжу
Корниловского бастиона и  оглянувшись назад,  Витя с  минуту задержался на
месте, разглядывая брустверы, траншеи и руины башни на кургане.
     Когда он  шел  сюда,  ему бросилось в  глаза плачевное состояние этой
башни,  крыша которой была  совершенно снесена неприятельскими снарядами и
не восстанавливалась почему-то. Уходя же теперь, он понимал, что башня эта
служила  только  прекрасной мишенью  для  артиллерии врагов,  что  простые
невысокие насыпи и даже мешки с землею гораздо удобнее и надежнее, чем это
сооружение.
     Оглядывая же  потом горжу,  он  видел,  что эта расположенная в  виде
какой-то  геометрической фигуры насыпь и  ров  за  нею  замыкают бастион с
тыла,  делают его  как  бы  отдельной крепостью в  ряду других подобных же
крепостей-бастионов,  соединенных батареями,  как  та,  которой  командует
Жерве.
     В первый раз именно теперь он,  привыкший с детства к виду огромных и
несокрушимых с  виду  зданий  фортов,  представил  себе  вполне  эту  цепь
оборонительных сооружений в  земле,  все то,  чего совсем не  было еще там
недавно,  и это так переполнило его верою в могущество родного города, что
кулаки его сами собою сжались до  белизны пальцев и  грудь долго не хотела
выпускать воздуха, расширившего ее.


                                   III

     В  этом приподнятом настроении уже не  прежний,  рейдовый,  а  новый,
бастионный, Витя шел к Малой Офицерской улице, совсем не замечая при этом,
как и  куда он ставит ноги,  и  даже ставит ли их вообще куда-нибудь,  или
просто проносится над  неровностями поверхности земли,  как  это  довольно
часто бывало с ним во сне.
     Так  как  дня три уже не  было такой бомбардировки,  которая выгоняла
семью Зарубиных в  адмиралтейство или на  Северную,  то  все были дома,  и
Витя, раздевшись, тут же начал говорить с отцом о том, что его переполняло
до краев:  оно должно было вылиться немедленно, - носить его молча было бы
невыносимо, и единственный, кто мог бы его понять, как нужно, был отец.
     - Папа, - начал он возбужденно, - тебе поклон от лейтенанта Жерве!
     - А-а!  Жерве!  Вот как!.. Ты где же, где его видел? - оживился отец,
который в это время в своем небольшом кабинете сидел за столом,  перебирая
какие-то бумаги.
     - Где  я  его видел?  -  несколько запнулся Витя.  -  Я  просто ходил
посмотреть батарею, какой он командует... Ходил с одним своим товарищем.
     - Та-ак!  - отодвинул от себя бумаги отец. - С то... с товарищем? Ну,
это знаешь ли... С каким товарищем?
     Видя,  что отец нахмурился и  насторожился,  Витя отвернулся к окну и
ответил, насколько мог безразлично:
     - Да это Боброву туда нужно было,  к  Жерве,  а я просто с ним вместе
пошел.
     - Ишь ты,  а?.. Боб-ров! Два сапога, да, два сапога па-ра! - протянул
отец.  - А ни Боброву твоему, ни... ни тебе тем более... тем более тебе!..
со-овсем незачем шляться туда... на батареи эти!
     Отец волновался,  почему и  говорил с  трудом,  но Витя счел все-таки
возможным улыбнуться краешками губ, отзываясь:
     - Ну, все-таки отчего же не посмотреть, когда никакой стрельбы нет?
     Он понимал, что здесь в своем доме, среди своих каких-то бумаг, отцом
овладевают домашние мысли, он знал также и то, чем можно было выбить их из
отца, и добавил:
     - Там говорят, что идут к нам большие подкрепления, и скоро союзникам
дадут еще один Инкерман попробовать, только уж этот будет какой следует.
     Средство подействовало сразу, - Зарубин посмотрел на сына примиренно:
чтобы  принести домой  весть  об  идущих  больших подкреплениях,  пожалуй,
стоило пойти на батарею. Однако...
     - Откуда же он-то... он... Жерве-то откуда же это слышал?.. И что же,
что же,  что идут эти...  подкрепления? Должны идти, да, должны, а как же?
Вот и...  и  идут они...  А только вопрос...  придут когда?  Вот что!  Это
главное...  И сколько именно их придет, вот в чем дело... А Жерве там как,
Жерве?
     - Ничего.  Такой,  какой был всегда,  такой и есть. Веселый... Только
ботфорты надел, как пехота! - стараясь держаться независимей, сказал Витя.
     - Бот-фор-ты! Вот как!
     Эти  ботфорты  как  будто  даже  несколько  развеселили капитана.  Он
подкачнул головой и прищурился, очевидно стараясь представить себе Жерве в
ботфортах, а Витя продолжал между тем:
     - И маме кланялся, и Варе тоже...
     - А-а!  Вот видишь,  вот!  Стало быть,  не  забывает нас.  Ну что же,
спасибо ему...  -  просветлел отец, и, заметив это, Витя сказал, как будто
бы кстати:
     - Адмирала Истомина я тоже там видел, папа.
     - Истомина?..  А-а!  Вот  как!  -  совершенно  оживился  отец,  даже,
пожалуй,  несколько преобразился.  -  Что же он...  он как?  Или ты его...
издали... издали, конечно, заметил?
     - Я?..  Что ты,  папа!  Да я  в  двух шагах от него стоял!  -  слегка
усмехнулся Витя -  Он какой был, такой и есть, - и ботфортов не носит... А
вот что он эполет своих не снимает, это уж, пожалуй, лишнее совсем, потому
что у англичан, говорят, наводчики какие следует есть!
     - Матросы,  да! Матросы! - уверенно качнул головой Зарубин. - У нас -
матросы, у них тоже... тоже матросы!
     - Да, конечно, а то кто же? И если бы Корнилов на другой лошади тогда
был,  в него бы не стреляли,  это уж теперь доказано, - сказал Витя. - Ну,
ничего, пусть... При хорошей наводке и наши там тоже найдут кого надо! Все
дело в наводке.
     - Ну, а как же еще? А?.. Разумеется, да... Разумеется, в наводке... А
что же он...  Владимир Иванович...  разве он тоже там...  у Жерве, у Жерве
был?  -  разнообразно  работая  мускулами лица,  чтобы помочь непослушному
языку, однако с большим любопытством спросил капитан.
     - Н-нет,  он у себя там,  на Малаховом...  Там у него землянка такая,
большая,  вроде пещеры...  Там вообще у всех  такие  пещеры,  весь  курган
изрыли! - с восхищением махнул рукой Витя.
     - А-а?  Так ты, значит, все это там... там видел? На Малаховом? - уже
как  будто  даже  любуясь теперь сыном,  спросил капитан.  -  И  Владимира
Ивановича... его тоже... близко видел?.. Как же ты так?.. И не прогнал, а?
Не прогнал он тебя оттуда?
     - Ну, вот еще, <прогнал>! - усмехнулся Витя.
     - А я бы... я бы прогнал, да!
     - Я  с  ним и говорил даже,  -  вдруг решил подойти к самому главному
Витя.
     - Го-во-рил даже! Он?.. с то... с тобой?.. О чем это, о чем?
     Кресло капитана было простое,  с жестким сиденьем и на винте, и чтобы
как следует,  как можно лучше,  не только услышать, но и разглядеть своего
сына,  говорившего там,  на боевом Малаховом кургане,  с самым главным его
защитником - адмиралом Истоминым, Зарубин повернул кресло и оказался лицом
к лицу с Витей, который ответил весело:
     - Да  вот о  чем именно говорили мы  с  ним:  прежде всего спросил он
меня, конечно, как моя фамилия... А потом спросил, как твое здоровье.
     - А-а! Здоровье мое?
     - Да...  Ходишь ты как,  и  вообще...  Он даже обрадовался как будто,
когда я сказал, кто мой отец.
     - Ну,  а как же...  как же,  да...  Владимир Иванович... - совершенно
просиял Зарубин.  -  <Три святителя> и его <Париж>,  ведь они... они рядом
стояли...  Рядом,  да...  во время боя...  Ведь он у меня...  он даже... в
госпитале у  меня  был!..  Милый  человек...  Владимир  Иванович!..  Милый
человек! - И слеза навернулась от волнения на правый глаз капитана.
     Этот момент и счел Витя самым удобным,  чтобы сказать,  наконец,  то,
чего не решался сказать раньше.
     - Берет меня  волонтером на  Корниловский бастион!  -  как  бы  между
прочим и глядя при этом через окно в сад, проговорил глуховато Витя.
     - Во-лон-тером?  -  воззрился на него отец, смахивая слезу пальцем. -
Ка-ак так это... волон-тером?.. Он тебе... пред... предложил так... так?..
Поступить волон-тером?
     - Все идут,  папа!  А как же иначе?..  Никому не идти?  -  подвинулся
вплотную к столу Витя,  придумав, по его мнению, то, что должно было сразу
же  убедить отца  и  в  то  же  время обойти стороною прямой ответ на  его
вопрос.
     Он  видел,  как отец забарабанил пальцами по  столу,  что было в  нем
признаком  большого  волнения  и  в  то  же  время  желания  сдержать  это
как-нибудь в умеренных границах.
     - Идут!  Да!.. Должны идти!.. Все!.. Только не ребята!.. Не дорос, не
дорос ты! Не дорос!.. - выкрикивал он, выкатывая глаза.
     - И  помоложе меня есть там,  папа!  -  выкрикнул и  Витя.  -  Совсем
ребятишки есть! Десять лет ему, а он уже наводчик!
     - Десять лет? А? Кто сказал?.. А? А?
     - Видел! Сам видел такого! Своими глазами, папа! - не в полный голос,
но  уже  в  полную  силу  правдивости  сказал  Витя,  и  отец  увидел  эту
правдивость в его глазах и поверил, но пробормотал пренебрежительно:
     - Ну, чьи же они такие там... Если и есть, до... допустим... то чьи?
     - Чьи бы то ни были,  папа!..  Они -  в отцовских бушлатах до земли -
там, у орудий!..
     Зарубин барабанил пальцами все быстрее,  нервнее,  сбивчивее... очень
слышно потянул раза два носом и сказал вдруг:
     - Я пони...  понимаю! Ты ходил к Владимиру... Иванычу... проситься...
в службу!.. А отца... отца-мать... ты спросил, а?
     Витя почувствовал,  что решающая минута -  вот она,  и, глядя прямо в
середину  вскинутых на  него  укоризненных,  гневных,  закруглившихся глаз
отца, ответил насколько мог спокойно:
     - Напротив,  папа,  я даже сам сказал Владимиру Ивановичу, что ты мне
разрешил уже это - обратиться к нему.
     - Ты?.. Так... так ему... сказал?.. Как же ты... смел это?
     И Зарубин взялся за подлокотники кресла,  чтобы подняться,  и в то же
время подвигал к себе ногою