по  невысокой,  но  широкой  мраморной лестнице,
устланной красным ковром и ярко освещенной свечами в бронзовых бра, весьма
торжественно.  Он  был  более чем  высокого роста,  -  это  было в  роду у
Меншиковых,  начиная  с  основателя  рода  "безвестного баловня  счастья",
петровского денщика.
     Несмотря на  свои  преклонные годы,  именинник держался прямо;  седые
волосы на  вытянутой голове были еще  довольно густы;  коротко подстрижены
были белые усы, черные глаза глядели внимательно не под ноги, на ступеньки
и  ковер,  а  вверх,  где  у  дверей толпились дамы  и  слышалась из  зала
подготовка оркестра к радостному тушу.
     Он  казался при своем росте сухощавым,  если не худым,  однако это не
была сухощавость стариков его  лет,  это была его прирожденная стройность,
которую передал он и своему сыну Владимиру,  генерал-майору, шедшему с ним
рядом, справа, а слева, на шаг сзади него, держался старший его адъютант -
полковник Вунш.
     Хозяйка  бала  встретила  светлейшего именинника  в  дверях,  скрывая
нижнюю половину своего дородного,  вдруг раскрасневшегося лица за букетом.
Она  приготовилась было  сказать небольшую речь  наподобие речи Иннокентия
при закладке собора, конечно гораздо проще, но проговорила только:
     - Поздравляем вас,  Александр Сергеевич,  с торжественным днем вашего
ангела...
     И  неожиданно даже для  себя самой остановилась:  все остальные слова
как-то мгновенно вылетели из ее головы,  а  букет совершенно непроизвольно
потянулся к золотым аксельбантам князя.
     Князь  благосклонно поблагодарил ее  невнятной французской фразой  и,
молодцевато склонившись, поцеловал ее пухлую руку.
     Дамы кругом кричали:
     - Поздравляем! Поздравляем, ваша светлость! С ангелом!
     Наконец,  грянули музыканты и  покрыли все голоса.  Прижимая к  груди
букет, Меншиков наклонял голову влево и вправо, и улыбка его при этом была
похожа на досадливую гримасу.  После обеда в морском собрании он спал часа
два-три,  но теперь его мучила изжога,  и  он думал только о содовой воде.
Вечерний свет скрадывал желтизну его лица,  очень заметную днем.  Ноги его
побаливали,  но  к  этой  боли он  уже  приспособился,  привык:  это  была
давнишняя его  подагра;  иногда она разыгрывалась,  но  теперь была вполне
терпима.
     Генерального штаба  полковник  Вунш,  плотный  белокурый человек  лет
тридцати двух-трех, спрашивал между тем на ухо у Веревкина, приготовлен ли
в  собрании кабинет  для  князя,  и  Веревкин торопливо выдвинулся вперед,
чтобы провести главнокомандующего в кабинет, убранный особенно заботливо.
     Но  дамы не разомкнули своего тесного круга перед сделавшим было шага
два вслед за Веревкиным светлейшим.  Ведь только он мог и должен разрешить
все их сомнения и  снять их страхи.  И одна из дам,  стоявшая к нему ближе
других, жена капитана 1-го ранга Юрковского, застенчивая вообще, но теперь
вдруг  проникнувшаяся  решимостью,  сказала  неожиданно,  когда  музыканты
умолкли:
     - У меня десять человек детей, ваша светлость!
     - Да-а?! - непонимающе поднял седые брови Меншиков.
     - И  самый  старший  мой  всего  только  кадет  третьего класса...  -
продолжала Юрковская.  -  И  я,  как  и  другие матери,  хотела бы  знать,
оставаться ли  нам в  Севастополе,  если это безопасно,  или же...  или мы
должны куда-нибудь выехать?
     Брови князя опустились даже ниже, чем нужно, так как теперь он понял,
но, чтобы ответить не сразу, спросил:
     - Однако чего же именно вы опасаетесь?
     - Неприятельского десанта, разумеется! - ответила за Юрковскую бойкая
Бутакова.
     - Который направляется в Севастополь! - закончила за Бутакову Суслова
с кроткими глазами.
     - Ка-ак  так  направляется в  Севастополь?  -  опять вспорхнули брови
князя.  - Ведь десант продолжает стоять у Змеиного острова? - посмотрел он
на  своего сына,  на  Веревкина,  на Корнилова и,  остановив встревоженный
взгляд на начальнике штаба флота,  спросил начальственно: - Разве были еще
депеши?
     - Никаких с утра, ваша светлость! - поспешно ответил Корнилов.
     - Значит,  неприятельская армада как стояла, так и продолжает стоять?
- обвел с высоты своего роста всех столпившихся дам несколько игривым даже
взглядом Меншиков.
     Однако Юрковская снова спросила за всех:
     - Но  ведь  она  когда-нибудь тронется все-таки и  пойдет...  Куда же
именно?
     - Ах,  вот что!  Вам хочется знать,  куда именно пойдет!  - улыбнулся
Меншиков и ответил быстро, но многозначительно: - На Кавказ!
     - На Кавказ?  - изумленно повторила Юрковская, а за нею еще несколько
дам. - Почему же на Кавказ?
     - Таково мнение его величества, - прищурив глаза, ответил князь.
     - А  вы  лично...  ваше личное мнение?  -  не  звонко,  но настойчиво
спросила Бутакова.
     - Какого  мнения я  лично?  -  на  вид  чрезвычайно изумился детскому
вопросу  хорошенькой женщины  главнокомандующий и  ответил наставительно и
потому как будто сурово:  -  Если мне известно мнение его величества, я не
имею права держаться каких-нибудь других мнений!
     Серьезность и  даже как будто суровость князя,  когда он говорил это,
была вполне точно понята дамами,  а возможность десанта на Кавказе,  о чем
они иногда слышали и раньше, тоже стала как-то совсем бесспорной после его
слов.
     Действительно,  где же  еще и  велась война,  как не  на  Кавказе?  У
некоторых из  дам родственники погибли в  этой войне,  у  других погибали,
третьи успели уже состариться,  в первый раз еще в детстве услышав о войне
на Кавказе.  Просто Кавказ это и было такое место,  где воюют и куда,  для
медленной или скорой смерти, как кому повезет, высылает правительство тех,
кого вздумает разжаловать.
     Как-то  сразу стало ясно,  что  больше и  некуда идти этому досадному
десанту, как только туда, на Кавказ, где принято воевать бесконечно.
     И  круг дам около Меншикова почтительно и  благодарно разомкнулся,  и
князь смог, наконец, проследовать в кабинет и спросить себе содовой воды.
     Музыканты же ретиво грянули котильон,  которым обыкновенно начинались
в те годы танцы на всех балах, неизменно заканчиваясь мазуркой.
     На противоположной стороне улицы собралась толпа любопытных послушать
музыку  оркестра Бородинского полка,  посмотреть на  то,  что  можно  было
увидеть вблизи этого приманчивого для  иных  юных  сердец севастопольского
дома веселья.
     Пристав,   дежуривший  около  собрания,  счел  это  скопление  народа
недопустимым  и  послал  двух  будочников  разогнать  толпу.  Но  в  толпе
оказалось несколько офицеров из  огромного числа  не  попавших на  бал,  и
будочники сконфуженно вернулись ни с чем.
     Среди  этих  фланирующих по  Екатерининской улице  офицеров было  два
флотских -  мичман  Невзоров и  лейтенант Стеценко,  которые с  двенадцати
часов  должны были  становиться на  вахту  на  телеграфной вышке  морского
собрания.
     Вышки  оптического  телеграфа  были  раскинуты  по  всему  берегу  от
Севастополя до  Николаева.  Они  устраивались на  таком расстоянии друг от
друга,  чтобы днем можно было разглядеть сигналы флагами и шарами, ночью -
семафорами.  Депеши,  полученные таким  образом,  поневоле немногословные,
передавались с  одной вышки на другую,  пока не достигали Севастополя -  в
одну сторону или Николаева -  в другую,  -  двух портов на Черном море,  в
административном отношении наиболее важных.
     Мичман, только что сам покинувший ради вахты бал, говорил лейтенанту:
     - Поглядели бы вы,  как Бирюлев прыгает!  И  с  кем это он?  С  Ниной
Бутаковой! Вот кому везет по всем статьям! В Нину ведь и я влюблен, однако
я вот должен идти на вахту,  а он с нею танцует!..  А третьего дня заложил
банк и  всех нас  обчистил...  Я  от  него вышел,  -  положительно сел  на
экватор.
     Фраза -  "сесть на  экватор" -  была в  те  времена в  большом ходу у
черноморских моряков, когда надо было выразить полное безденежье.
     Лейтенант  Стеценко  был  постарше  Невзорова  и  считался  одним  из
серьезнейших среди  флотской молодежи.  Совершенно невозмутимый,  обычно с
плотно сжатыми губами,  как будто совсем и не приспособленными к улыбке, и
с  пристальным взглядом  небольших  серых  глаз,  точно  постоянно занятый
измерением и  съемкой  местности  и  встречных  лиц,  лейтенант отозвался,
кивнув на окна:
     - Очень похоже на так называемый пир Валтасара!*  А  между тем как-то
неудобно  даже:   вдруг  союзники  направятся  к  нам,   а  мы,   извольте
полюбоваться,  встречаем  их  танцами!..  Ка-ка-я,  подумаешь,  счастливая
Аркадия!**
     _______________
          *їВїаїлїтїаїсїаїрї -  вавилонский  царь,  который,  по  рассказу
     Библии,  увидал  во  время  пира   начертанные   таинственной   рукой
     непонятные слова на стене,  предвещавшие, как разъяснили толкователи,
     гибель его царства.
          **їАїрїкїаїдїиїяї - сказочная страна счастья и простоты нравов.

     - Не  сунутся  к  нам  союзники!   Одни  разговоры!..  -  И  Невзоров
по-прежнему жадно вглядывался в окна, хотя в них, конечно, ничего не могло
быть видно,  и вдруг толкнул Стеценко,  почти простонав тоскливо:  - А-ах,
божественная Катрин и противный Сколков! Если б вы только видели эту пару!
     - А в Катрин вы тоже влюблены? - осведомился Стеценко.
     - Безгранично!.. Эх!.. Если бы не эта проклятая вахта, я и сейчас был
бы там! Представить только!
     - Это представить не трудно...  Гораздо труднее представить следующий
бал в Севастополе.
     - Семнадцатого сентября будет!
     - По-че-му вы убеждены в этом?
     - Как же почему?  Семнадцатого -  Веры,  Надежды,  Любови и матери их
Софьи.  Пол-Севастополя будет именинниц!  И  чтобы не  было  в  этот  день
где-нибудь бала... Что вы!
     - Ну,  пойдем уж на вахту,  -  отвернулся от Невзорова Стеценко и  не
остался, хотя тот умолял его постоять еще немного.
     Мичману  пришлось  догонять  его,  зашагавшего неумолимо четко,  хотя
минут десять, по всем расчетам, они могли бы еще подождать.
     А  бал  между тем  к  этому времени вполне разгорелся,  и  разгорелся
пышно.
     Сам  олицетворенное спокойствие  на  весьма  длинных  (трижды  -  под
Рущуком,  Парижем и Варной -  раненных) ногах, князь Меншиков, так успешно
успокоив дам и выпив необходимой ему содовой воды, расположился в кабинете
собрания со всеми возможными не у себя дома удобствами.
     Молодой  Меншиков и  полковник Вунш  остались в  зале,  а  тут  около
светлейшего сидели,  кроме  Нахимова и  Корнилова,  все  почтенные старцы:
"Ветреная  блондинка",   Моллер,   которого   молодежь   называла   иногда
"Рамоллер",  производя это  олово от  "рамоли"*,  вице-адмирал Станюкович,
бывший    в    Севастополе    командиром    порта,    -    пост,    равный
генерал-губернаторскому,  и  князь Горчаков 1-й  -  генерал от инфантерии,
командир корпуса,  старший брат  главнокомандующего Южной армией,  которую
отодвинули от Дуная австрийцы.
     _______________
          *їРїаїмїоїлїиї - человек, старчески расслабленный (фр.).

     Станюкович был   годами   старше   даже  светлейшего:  ему  было  без
нескольких месяцев семьдесят лет.  Когда-то бравый флотоводец,  теперь  он
стал только хлопотуном и канцеляристом,  ретивым хранителем всякого весьма
многочисленного казенного добра,  скопившегося за  долгие  годы  в  порту.
Серые  когда-то  глаза его выцвели и глядели подслеповато.  Он часто нюхал
табак,  медленно доставая для этого табакерку и большой фуляровый  платок.
Потом,  прочихавшись,  прятал  так  же  медленно то и другое,  чтобы через
несколько минут снова нашаривать  их,  совсем  не  в  тех  карманах,  куда
положил,  и не совсем уже послушными,  костенеющими руками. Слышал он тоже
уже плоховато, хотя всячески силился это скрывать.
     Горчаков был года на  два моложе светлейшего,  почти такого же роста,
как он,  и,  пожалуй,  не  меньшего хладнокровия.  Он  был боевой генерал,
участник многих  сражений,  и  на  его  опытность возлагал большие надежды
Меншиков  в  случае,  если  б  действительно англо-турко-французы вздумали
когда-нибудь впоследствии, ради демонстрации, высадиться в Крыму.
     Так в  не особенно большой комнате этой собрались почти все,  от кого
зависела судьба  крепости и  флота,  города и  Крыма  в  случае,  если  бы
союзники пустились выполнять волю английского парламента.
     Правда,  в  городе и в окрестностях его -  в казармах,  палатках и на
судах -  спали теперь десятки тысяч солдат и матросов,  и от них как будто
тоже  зависело  кое-что,  но  они  обязаны  были  только  делать  то,  что
начальство прикажет,  без промедления и рассуждений: наиболее вредными для
дела войны считались у солдат и матросов какие бы то ни было свои мысли.
     На  столе  перед  светлейшим  стояла  бутылка  шампанского;   не  без
основания,  может  быть,  именно  этому  коварному  вину  приписывая  свою
подагру, Меншиков все-таки не имел достаточного запаса воли, чтобы от него
отказаться,  тем более теперь,  когда,  как всегда в день своих именин, он
чувствовал себя празднично и не прочь был несколько разойтись.
     Не  желая напрягать голосовых связок,  он  говорил негромко,  так что
Станюкович таращил на него глаза и  тянулся к  нему открытым ртом и  левым
ухом:
     - Так же  точно,  господа,  как адмирал Непир боится Кронштадта,  как
черт  ладана,  и  только несчастные финские лайбы топит,  так  и  Дондас с
Гамеленом не сунутся к Севастополю, - нет, будьте покойны!
     - Да,  конечно,  Непир бездействует,  - живо подхватил Корнилов, - но
ведь берега балтийские кое-где все-таки минированы, а у нас что?
     - Минированы? - насмешливо качнул головой светлейший. - Пус-тя-ки это
все!  На всякие мины есть свои контрмины...  Мины можно поставить,  - мины
можно выловить...
     Однако Корнилов не сдавался:
     - Ну,  под  выстрелами береговых батарей не  так легко выловить мины,
ваша светлость!
     - Крепостная артиллерия не может рассчитывать на меткость стрельбы по
движущимся целям,  но вы правы,  конечно:  под выстрелами батарей  не  так
бывает  приятно  даже английским кораблям,  и они предпочитают уходить,  -
неуловимо улыбался его словам Меншиков,  улыбкой,  похожей в то же время и
на  гримасу  от подагрических болей.  - Вообще эта привычка Англии сначала
объявить войну,  а потом начать к ней готовиться - очень смешна. Помнится,
месяцев  пять  назад  было  сообщение в газете,  что начали точить на наши
головы одиннадцать тысяч сабель в Портсмуте;  кажется,  потом месяца через
два  было,  что  их  продолжают точить в Плимуте,  а совсем недавно где-то
попалось мне,  что их дотачивают в Облимуте.  Однако это едва ли конец, мы
еще прочитаем через полгода,  в каком городе,  может быть в Манчестере, их
окончательно наточили!  Только тогда  они  и  решатся  сделать  десант  на
Кавказе.  Кстати,  через  полгода  начнется весна,  а на зиму глядя кто же
делает десант?
     Из  всего  сказанного князем Станюкович вполне ясно  расслышал только
"десант  на  Кавказе",  поэтому он  взмахнул радостно табакеркой,  которую
забыл спрятать, и подхватил:
     - Стало  быть,  на  Кавказе десант?  Это  значит,  Александр Сергеич,
вполне решено и подписано, а?
     Но Меншиков развел длиннопалыми руками, усмехнувшись:
     - В  Петербурге -  да...  А  как  решили Сент-Арно  с  Рагланом,  мне
неизвестно... Между нами, господа, - впрочем, это, может быть, и не секрет
уже, - я ведь писал государю еще месяца два назад о своих взглядах на этот
предмет... Может ли противник высадить десант в Крыму и где именно удобнее
было бы ему высадиться,  это я разобрал в своем письме,  кажется, довольно
подробно.
     - И какое же место для высадки нашли вы наиболее возможным? - спросил
Горчаков.
     - А вы как бы думали?
     - Гм...  Может быть,  Перекоп,  чтобы сразу отрезать весь Крым?  - не
совсем решительно ответил Горчаков.
     - Далеко!  Туда  они  не  пойдут-с!  -  оторвался от  своей  трубочки
Нахимов. - Это далеко-с!
     - Херсонес!   -  решительно  сказал  было  Моллер,  но  тут  же,  как
напроказивший мальчик,  тревожно  оглядел  всех,  особенно светлейшего,  а
Корнилов,  разглядывая свой  перстень на  левой руке и  будто думая вслух,
проговорил медленно:
     - Если уж ждать их, то где-нибудь тут - между Качей и Евпаторией.
     - Совершенно верно, Владимир Алексеич! Так именно я и писал, - кивнул
Меншиков.  -  Я  пересмотрел все возможные пункты высадки:  Перекоп и даже
Феодосию,  Керчь,  -  и  пришел к выводу,  что или в самой Евпатории,  или
южнее...  И просил усилить меня хотя бы вдвое. Но-о... мне предложено было
усилить моими войсками генерала Хомутова,  и  туда,  к  нему,  на Северный
Кавказ,  все гонят подкрепления и пушки.  Значит,  есть какие-то основания
для этого, нам с вами неизвестные.
     - Да-с,  наступает сентябрь,  месяц равноденствия,  - выбил и спрятал
свою трубочку Нахимов. - Они еще незнакомы с нашим Черным морем, так вот-с
- пусть познакомятся.
     - В сорок восьмом году,  при покойном Лазареве,  помните,  какая буря
была у  берегов кавказских?  Вот так и  теперь может случиться,  -  сказал
Станюкович.  - Вот тогда им и будет десант! У нас тогда три судна погибло,
у них может быть гораздо больше потерь!
     - Не пойдут они на Кавказ! - вдруг громко и решительно заявил Моллер,
и  все посмотрели на "Ветреную блондинку" ожидающе и молча,  но Моллер был
напыщен, красен и только вращал глазами.
     - Почему не пойдут? - спросил, наконец, Корнилов.
     - Потому что они ведь не круглые же дураки, - вот почему! - "Ветреная
блондинка" стал воинственно барабанить мясистыми пальцами по  подлокотнику
кресла, в котором сидел.
     - Они,  конечно,  люди неглупые, - улыбнулся Меншиков, - но что войну
ведут они непостижимо глупо, кто же будет против этого возражать?
     Между тем  как  в  кабинете  успокаивали самих себя те,  кто привычно
считался мозгом и  волей  Севастополя,  дамы  в  зале  и  других  комнатах
собрания  чувствовали  уже себя успокоенными прочно.  Опьяненные музыкой и
дозволенной в обществе близостью молодых,  здоровых,  веселых, остроумных,
воспитанных,  а главное совершенно посторонних мужчин, с которыми можно за
эти несколько часов натанцеваться,  игриво наговориться  и  нафлиртоваться
вволю, отнюдь не давая определенных надежд на большую близость, но в то же
время и не лишая никого этих надежд,  молодые и средних лет дамы,  а также
девицы,  весьма  немногочисленные,  впрочем,  в этом городе неисчерпаемого
запаса женихов,  к половине первого  вошли  в  пределы  вполне  счастливой
беспечности.
     Буфет работал вовсю.
     Презрительно относившийся к  Меншикову  генерал-лейтенант Кирьяков  в
кружке удачно подобранных контр-адмиралов и капитанов 1-го ранга,  а также
одного из своих бригадных - генерал-майора Гогинова, пил крепкий портер, в
изобилии   заготовленный  хозяйственным  поручиком  Вержиковским,   и   то
рассказывал  сам,   то,  раскатисто  хохоча,  выслушивал  от  собеседников
несколько пожилые,  но  все же казавшиеся после нескольких бутылок портера
не лишенными еще пикантности анекдоты.
     Десертному  винограду  и  душистым  зеленомясым  дыням  была  оказана
должная честь.  В  избытке чувств роскошнотелая хозяйка бала распорядилась
умеренно угостить и  музыкантов,  и когда подкрепившиеся музыканты с новой
энергией  взялись  за  свои  валторны,  фаготы  и  кларнеты и  завихрилась
мазурка,  в  собрание вошел  лейтенант,  одетый  так,  как  полагалось для
вахтенных офицеров,  и спросил полковника Веревкина, не здесь ли начальник
штаба флота.
     - Адмирал Корнилов здесь,  - ответил Веревкин, - только... я не знаю,
будет ли это удобно...
     - Получена на  телеграфной станции  очень  важная  депеша,  -  строго
сказал вахтенный.
     - Да, если важная депеша, - конечно... Как о вас доложить?
     - Лейтенант Стеценко.
     Через минуту Веревкин сам ввел лейтенанта в  кабинет и вышел,  плотно
затворив за собою дверь.
     Стеценко, мг