ельно подкрепить этот запас.
     Еще в начале августа стали привозить из окрестностей и благословенных
долин небольших речек Бельбека и Качи десертный виноград лучших сортов,  и
теперь  большие корзины чауша  и  шаслы  стояли на  стойке буфета собрания
рядом с корзиной летних дюшесов и душистых зеленомясых дынь.  И,  глядя на
все  это искристое,  цветистое,  благоухающее великолепие,  кто не  мог бы
мгновенно забыть о  какой-то англо-французско-турецкой эскадре с  огромным
десантом,  притаившейся против устья Дуная за плоским островом, на котором
будто бы погребено было тело Ахиллеса*,  перенесенное от стен Трои матерью
его Фетидой, - островом, в древности называвшимся Левке, а теперь кем-то и
когда-то зловеще названным Змеиным.
     _______________
          *їАїхїиїлїлїеїсї - один из главных героев поэмы Гомера "Илиада".

     Так же  точно за островом Тенедосом,  лежащим против Безикской бухты,
таился  ахейский  флот,  готовясь  к  походу  против  твердынь Илиона.  За
Тенедосом,  богатым вином;  поджидал Агамемнон,  вождь ахейцев, остроносые
суда греков, полные воинов для десанта.
     В  Севастополе знали,  что  флагманский корабль  английской  эскадры,
таившейся теперь вместе с  французской за  островом Змеиным,  корабль,  на
котором  держал  свой  флаг  командующий эскадрой  адмирал  Дондас,  носил
звучное имя "Агамемнон".


                                    II

     - Вот посмотрите,  господа,  на  эти часы -  только по рассеянности в
свои карманы не прячьте - и скажите, где здесь ключик, - говорил лейтенант
Бирюлев,  показывая плоские,  обыкновенные на  вид  золотые часы в  группе
молодых флотских офицеров в буфете собрания.
     Лейтенант Астапов, склонный к полноте блондин, повертел в руках часы,
посмотрел пристально на  бретерское осанистое долгоносое лицо  Бирюлева  и
сказал:
     - Просто и ясно: ключик потерян.
     - Все такого мнения,  господа,  что ключик потерян?  -  обвел глазами
других Бирюлев.  -  Как будто все!  Тогда смотрите. Вот я завожу часы!.. А
вот я  ставлю часы по часам этого собрания,  так как у  меня они позади на
двенадцать минут.
     И он передвинул стрелку так же без ключика, как и завел часы.
     И часы,  только что дошедшие в Севастополь из-за  границы,  пошли  бы
гулять по рукам, если бы Бирюлев не спрятал их в карман.
     - Может быть,  такие часы без  ключика есть у  всех офицеров союзного
флота, - сказал Астапов.
     На это Бирюлев ответил:
     - Я думаю, что и у многих армейцев. Но вот еще какая новость техники:
за границей начали будто бы делать бумагу из дерева.
     - Как из дерева? Из какого дерева? - удивились все.
     - А из чего делают бумагу у нас? - спросил Бирюлев.
     - Из тряпок, кажется.
     - То-то  что из  тряпок.  Но  это -  дорогая бумага,  а  там будто бы
получается из обыкновенных бревен и очень дешевая.
     - Каким же образом?
     - Очень   просто.   Подвергаются  бревна   химической  обработке,   в
результате получается прекрасная бумага.
     - Вот оно что!  -  качнул головой лейтенант Холин,  книжник и немного
поэт.  - Если с простыми карманными часами и с бумагой так обстоит дело за
границей,  то  сколько же  последних слов техники приготовили они для нас,
грешных? А мы об этом и понятия не имеем.
     - О конических пулях Минье мы уже читали,  остается только увидеть их
в действии, - сказал Астапов.
     - Пули  Минье  уж  не новость,  я читал о каких-то ядовитых газах,  -
выдумал один англичанин,  - только не дал я этому веры, - отозвался на это
мичман  Завалишин,  крепкий  брюнет  с  энергичным лицом.  - Могут ли быть
изготовлены такие газы?
     - Отчего же  нет?  Есть ведь "Собачья пещера" -  грот такой где-то  в
Италии, в котором собаки дохнут. Почему же дохнут? Очень просто - ядовитые
газы! - сказал Бирюлев.
     - Я не об этом! Ядовитые газы, конечно, есть даже в угольных шахтах в
России,  -  незачем в  Италию ездить,  -  а вот как ими действовать могут?
Начинять ими гранаты, что ли?
     - А почему же? Хотя бы и так!
     Дамы  не  позволили молодым  флотским  развить  разговор о  последних
словах  заграничной техники  в  военном  деле.  Дамы  требовали неусыпного
внимания  к  себе,  иначе  зачем  же  они  пришли  на  бал?  Наконец,  они
чувствовали себя встревоженно и  настойчиво требовали,  чтобы их успокоили
по-настоящему, прочно, отвлекли бы их мысли в беззаботное прошлое.
     Несмотря  на  то,  что  огромный  союзный  флот  заставил  молодой  и
малочисленный русский флот  укрыться в  бухте  под  мощную  защиту семисот
орудий береговых батарей,  севастопольская жизнь отнюдь не нарушала своего
заведенного задолго до объявления войны течения.
     Даже и  в  августе до этого последнего дня каждый день в  шесть часов
вечера на стодвадцатипушечном корабле "Великий князь Константин", носившем
флаг  Корнилова  и  стоявшем  у  Екатерининской пристани,  начинал  играть
оркестр,  а  на  самой  пристани  гремело  еще  несколько  оркестров,  как
флотских,  так  и  армейских,  и  даже  роговой  хор  гусарского  полка  с
песенниками.
     И  тогда на  Приморском бульваре,  где стоял бронзовый памятник герою
Черноморского  флота  -   лейтенанту  Казарскому,  начиналось  гулянье,  и
Севастополь мог показаться даже любому мизантропу самым счастливым,  самым
веселым городом в мире.
     На гуляньях этих много было женщин, для них в сущности и устраивались
гулянья,   потому  что  Севастополь  по   самому  чину  военной  твердыни,
предназначенной охранять  весь  юг  Европейской  России,  был  подчеркнуто
мужской город.  Из  сорока двух тысяч его населения в  те времена тридцать
пять тысяч приходилось на  войско гарнизона и  матросов флота,  а  из семи
тысяч  остальных  жителей  сколько  могло  приходиться  на  женщин,   если
исключить чиновников, купцов, ремесленников, рабочих и детей?
     Конечно, город с таким огромным количеством постоянно живущих военных
привлек  не  одну  сотню  жриц  свободной  любви,   которые,  чуть  только
раздавалась музыка на  пристани,  выходили на  свой  промысел,  отчетливо,
по-военному маршируя по  главным улицам  -  Екатерининской и  Морской,  по
Театральной площади и  пристаням.  На Приморский же бульвар,  где у  входа
дежурила с  шести часов полиция,  могли из них попасть только те,  которые
одевались "под приличных дам".
     По всей основной шестикилометровой бухте,  которая называлась Большим
рейдом, и по рукаву ее - Южной бухте - стояли картинно красивые, хотя и со
свернутыми парусами,  корабли,  фрегаты, бриги, бригантины, корветы, яхты,
тендера, транспорты, шкуны и многочисленный купеческий флот.
     Было и несколько пароходов.  Все знали, что за постройкою их следил и
принимал их Корнилов.
     На всех   этих  судах,  хотя  и  праздно  стоявших,  все-таки  кипела
привычная жизнь.  Между ними и от  них  к  пристаням  -  Екатерининской  и
Графской  -  скользили под веслами и на парусах боты,  вельботы,  шлюпки и
катеры с катающимися флотскими  дамами.  Весело,  раскатисто  смеялись  на
тихой  воде,  разноцветными зонтиками защищаясь от жаркого солнца,  звонко
пели.
     В  такие "царские" дни,  как  этот  -  30  августа,  все  суда бывали
разукрашены флагами,  и эта пестрота флагов,  отражаясь в зеркале бухт, не
могла не веселить глаз,
     Что Севастополь совершенно неприступная крепость и  взять ее  с  моря
невозможно, в это поверили к концу дня 14 июля даже и те, кто сомневался в
этом. В этот день с утра Севастополь был обложен флотом союзников, который
подошел к  его  батареям почти на  пушечный выстрел.  Флот был вдвое более
сильный,  чем скрывшийся в бухте русский.  Все видели,  что лавирует он не
спеша  от  Камышевой бухты  -  "Прекрасной гавани"  древнего Херсона -  до
Балаклавы, однако не пытаясь вступать в бой с батареями фортов.
     А  в  это  время  все  начальствующие лица  Севастополя  были  заняты
подготовкой  к   торжеству  закладки  нового  собора.   И   торжество  это
действительно  состоялось  на   следующий  день,   день   памяти  "святого
равноапостольного и великого князя Владимира",  когда, по плану профессора
архитектуры "действительного статского советника К.  А.  Тона",  собор был
заложен,  и  каждый из  присутствующих на торжестве адмиралов и  генералов
положил свой кирпич в его фундамент, и Златоуст того времени - Иннокентий,
архиепископ Херсонский и Таврический, сказал при закладке памятное слово.
     - Кто  не  знает,  что у  врагов наших одно из  задушевнейших желаний
состоит в том,  -  восклицал он,  подымая глаза к небу, - чтобы отторгнуть
здешнюю страну от  состава России?  Но скорее не останется во всех здешних
горах камня на камне,  нежели мусульманская луна заступит тут место креста
Христова!..  Итак, не унывай, богоспасаемый град Севастополь, от множества
и  от злобы врагов,  тебя обышедших,  памятуя,  что ты преемник не Ахтиара
мусульманского, а православного Херсонеса Таврического!
     Собор был заложен,  и о визите союзной эскадры забыли.  Откуда же шел
источник этого  неколебимого спокойствия,  которого хватало  на  несколько
десятков  тысяч  гарнизона и  обывателей,  несмотря на  статьи  в  газетах
иностранных  и   русских,   как   "Северная   пчела"   или   "Journal   de
S.-Petersbourg",   несмотря  даже  на   речь  Иннокентия,   подчеркнувшего
"задушевнейшее желание" союзников?
     Источником этого  спокойствия являлся сам  светлейший князь Меншиков,
которому было в то время шестьдесят шесть лет.
     Юности  свойственна  пылкость,   старости  -   хладнокровие,   однако
хладнокровие Меншикова кое-кому  из  молодых и  пылких  временами казалось
просто  преступным,  потому что  оно  было  совершенно бездеятельным.  Все
знали,  что Севастополь хорошо укреплен с моря,  но все видели также и то,
что он почти совершенно открыт с  суши:  по линии в семь верст расположено
было всего полтораста мелких орудий.  Все  знали,  что было время укрепить
как следует подступы с суши,  и все видели,  что Меншиков не только сам не
делал никаких распоряжений на  этот  счет,  но  даже изумлялся,  когда ему
говорили об  этом другие.  Между тем берега Большого рейда укреплялись все
сильней и  сильней,  чтобы не  допустить неприятельский флот  прорваться в
бухту.  Меншиков не  был моряком смолоду,  однако долголетняя за последнее
время служба по морскому ведомству и чин адмирала сделали свое дело:  если
Меншиков иногда и  думал о нападении неприятеля на Севастополь,  то ожидал
его только со стороны моря. Это была привычка давнего адмирала - глядеть в
море.  И в то время как местное купечество,  сложившись,  купило у пьяницы
шкипера Малахова курган,  на котором завел было он маленькое хозяйство, на
кургане этом построило оборонительную башню с  амбразурами на пять орудий,
сам  Меншиков  на  устройство  окружной  саперной  дороги  в  окрестностях
Севастополя,  дороги,  которая должна была  иметь  очень важное значение в
случае действия неприятеля с  суши,  ассигновал из  казенных средств всего
только двести рублей,  а дорогу нужно было проложить в каменистом грунте и
протяжением на  шестьдесят  верст.  Инженерное  ведомство,  добивавшееся у
Меншикова согласия на  устройство саперной дороги,  не могло не охладеть к
ней,  получив такую сумму;  дорогу начали было проводить силами солдат, но
скоро бросили,  и,  когда доложили об  этом Меншикову,  это вызвало с  его
стороны только очередной каламбур.
     Меншиков имел репутацию остроумнейшего человека своего времени. Когда
царь  Николай после  смерти весьма престарелого петербургского митрополита
Серафима в  1843 году обратился к Меншикову за советом,  кого бы назначить
на  место  умершего,  Меншиков ответил:  "Что  же  вам,  ваше  величество,
затрудняться,  когда у  вас  есть  Клейнмихель?  Извольте назначить его  с
отчислением по кавалерии. Он у вас только митрополитом и не был, а то всем
уже был!"  Один важный сановник,  о  котором прошла молва,  что его били в
игорном доме за  шулерство,  получил орден Андрея Первозванного,  и  когда
Меншиков  увидел  его  во  дворце  на  приеме  у  царя  в  новенькой синей
андреевской ленте,  он  сказал громогласно:  "Однако основательно колотили
этого мерзавца: посмотрите, какой огромный синяк у него вскочил!" На одном
из  придворных балов  дама,  бывшая с  Меншиковым,  спросила его,  показав
веером  на  подымавшегося по  лестнице  министра  государственных имуществ
графа Киселева:  "Qui  est  ce  general la?"  -  "C'est le  ministre,  qui
s'eleve"*,  -  тут  же  ответил Меншиков,  намекая на  то,  что  тогда  по
служебной лестнице Киселев сильно шел в гору. Но бывшие в ведении Киселева
государственные   крестьяне   часто   бунтовались,   за   короткое   время
насчитывалось сорок два бунта, усмирявшихся войсками, и Меншиков говорил о
Киселеве:   "Его  надо  причислить  со  всем  его  ведомством  к  военному
министерству:  никто,  как  он,  не  заботится о  том,  чтобы солдаты наши
упражнялись в военных действиях в мирное время".
     _______________
          * - "Кто этот генерал?" - "Министр, который идет в гору" (фр.).

     Подобных острот и  каламбуров Меншикова ходило в  обществе множество.
Но,  кроме  присяжного остроумца,  Меншиков  считался еще  и  способнейшим
дипломатом.  Свою  государственную службу  он  и  начинал  как  дипломат в
штатских  должностях министерства иностранных дел.  На  военную  службу  в
гвардию  он  зачислился во  время  первой  войны  с  Наполеоном.  В  конце
царствования Александра вздумал вместе  с  несколькими другими придворными
поднять голос против всесильного тогда Аракчеева и  в  результате вынужден
был выйти в  отставку и поселиться в одном из своих имений,  где почему-то
начал изучать морское дело,  пользуясь своей библиотекой,  одной из лучших
частных библиотек тогдашней России.
     Когда воцарился Николай,  Меншиков снова поступил на службу  и  снова
как  дипломат  был послан в Персию.  Казалось бы,  что эта служба не могла
сделать из него  моряка,  но  по  возвращении  из  Персии  Меншикову  было
поручено   царем  преобразовать  морское  министерство.  Однако  во  главе
морского министерства мог стоять только адмирал. Меншиков был переименован
в  адмиралы.  Командовал  десантом  во время войны с Турцией в 1828 году и
взял крепость Анапу, но под другой турецкой крепостью - Варной - был ранен
в  обе  ноги  ядром,  в  третий уже раз,  притом ранен тяжело.  Но уцелели
все-таки ноги, и после войны он был назначен начальником главного морского
штаба,  потом генерал-губернатором Финляндии.  Наконец, снова как дипломат
оказался он при истоках восточной войны, посланный царем в Константинополь
для переговоров с султаном о ключах вифлеемской церкви.
     Эти  ключи  оказались  ключами  к  первой  после  наполеоновских войн
большой европейской войне.
     О  ключах  вифлеемской церкви писали в  то  время  очень  много  и  в
иностранных и  в  русских газетах,  так  что даже и  севастопольские дамы,
сухопутные и  морские,  отлично знали,  что  весь сыр-бор разгорелся из-за
каких-то ключей и  права водрузить серебряную звезду в  алтаре вифлеемской
церкви,  так как ни ключей,  ни звезды православные -  русские - не хотели
уступить  католикам,   католики  же  -   французы  -  не  хотели  уступить
православным.
     Ключи были только символ,  внешний повод. Разговоры о покровительстве
грекам,  болгарам,  сербам и  прочим христианам,  земли  которых входили в
состав турецкой монархии, прикрывали другие, более земные - политические и
экономические расчеты.
     Решались вопросы о  господстве или  влиянии на  Балканах,  в  Турции,
Персии,  об  обладании рынками сбыта товаров,  о  контроле над  проливами.
Держава -  покровительница христиан,  всегда имела возможность воздействия
на Турцию и даже занять своими войсками Болгарию, Сербию, Грецию, наконец,
совсем и навсегда вытеснить турок из Европы.
     Турция занимала не малое место в колониальных планах России, Англии и
Франции.  И  в  то  время как  Меншиков вел переговоры с  Портой о  ключах
вифлеемской церкви,  лорд  Россель  в  парламенте произнес  громовую речь,
полную  оскорблений  по  адресу  Николая.   Он  в  первый  раз  сказал  во
всеуслышание,  что дело тут не в  ключах,  конечно,  а  в протекторате над
Турцией.  Между  тем,  конечно  по  указке  свыше,  архиепископ  Парижский
обнародовал в  газетах воззвание,  что вся Франция должна стать на  защиту
своей святой римско-католической веры от посягательств русской державы,  и
прелаты уже призывали на оружие Франции благословения неба.
     Миссия Меншикова не привела ни к чему:  султан искал себе покровителя
против Николая и  нашел его  в  лице незадолго перед этим взобравшегося на
французский трон Луи-Наполеона;  ключи от вифлеемской церкви были переданы
католическому духовенству.
     Тогда  Николай решил  предложить Англии через  посредство английского
посла Сеймура ни больше ни меньше как полюбовный раздел Турции,  но с  тем
непременным,  однако,  условием,  чтобы  Англия не  посягала на  Стамбул и
проливы, а вознаградила бы себя Египтом и Критом.
     Но правительство Англии не хотело усиления могущества России. Длинные
руки из Лондона доставали до самых русских границ,  крепко зажали торговлю
на Востоке. И как всегда, любая попытка изжить это положение вызывала бурю
негодования и  потоки  лицемерных  речей  в  английских  правительственных
кругах.
     И  Англия,  бывшая до того с Францией в отношениях,  близких к войне,
протянула ей  руку  для  борьбы с  "нарушителем европейского равновесия" -
царем Николаем.
     Севастопольские  дамы  не  знали  причин  войны.  В  театре  они  все
пересмотрели пьесу Нестора Кукольника "Морской праздник в Севастополе, или
Синопский  бой",   в   морском  собрании  они   видели   картину  молодого
художника-мариниста   Айвазовского,    имевшую   темой   тот   же   подвиг
Черноморского флота.  Но ходили слухи, что англичане, раздраженные победой
Нахимова,  блистательно истребившего турецкую эскадру в  Синопском заливе,
деятельно готовились к  длительной и  большой  войне,  чтобы  русский флот
перестал существовать и  чтобы  Севастополь,  как  древний Карфаген*,  был
разрушен.
     _______________
          *їКїаїрїфїаїгїеїнї - финикийское государство и главный его город
     в Северной Африке;  разрушен войсками Рима, с которыми вел войны (264
     - 146 гг. до н. э.).

     Между тем все разговоры и с адъютантом Меншикова, и с адмиралами, и с
генералами,  близкими к  светлейшему по делам службы,  не успокаивали дам.
Ответы  казались  им   явно  уклончивыми,   генерал  же  Кирьяков  ответил
насмешливо,  что  лучше его знают сами союзники,  куда именно они вздумали
вести десант.
     Однако дамам казалось бесспорным,  что, кроме союзников, должен знать
это  тот,  кому  вверена  судьба  Крыма,  -  главнокомандующий сухопутными
войсками и флотом, светлейший князь, который к тому же, как было известно,
состоит в личной переписке с самим царем. Он - дипломат, конечно, он может
не сказать из каких-нибудь соображений этого прямо,  если его спросить, но
успокоительный ответ всегда ведь можно прочитать на его лице.
     И когда полиция,  оцепившая с площади дом Дворянского собрания, чтобы
праздная  публика  не  смела  прохаживаться  под  окнами,  дала  знать  на
лестницу,  что  вышел из  дворца светлейший,  дамы из  разных углов залы и
кабинетов собрания поспешно столпились около входных дверей.
     Меншикова звали Александр Сергеевич,  и  он  также был  именинником в
этот день, как и наследник. И если офицерам флота и армии была возможность
поздравить именинника перед  парадом и  после  парада,  во  время  обеда в
морском собрании, то дамам предоставлялось сделать это теперь.
     Внушительных размеров букет чайных роз и алых гвоздик был приготовлен
для этого хозяйкой бала,  полковницей Веревкиной, молодой крупной женщиной
тех  расплывшихся,   но  искусно  стянутых  форм,  которые  вежливо  зовут
роскошными.
     Меншиков  поднимался