мает взять матерого волка.
     Он хотел объяснить себе теперь этот свой подъем и вспомнил, что такое
случилось после ухода Нахимова.
     Память вытолкнула три таких удачных хода в той игре со смертью, какую
он вел:  в письме Меншикова,  которое курьер привез ему  уже  после  ухода
Нахимова,  сообщалось,  что прибыла 12-я дивизия генерала Липранди,  - это
был самый удачный ход;  затем еще - что Тотлебен и другой очень  способный
военный инженер Ползиков,  по его представлению, произведены в полковники,
с чем их и  можно  поздравить;  кроме  того,  удалось  вспомнить  вчера  о
массивных золотых отцовских часах,  которые у него были,  вспомнить затем,
чтобы отправить их жене в Николаев.
     Как ни странно было ему самому сопоставлять эти три удачных хода,  но
они  сопоставлялись как-то  сами  собой,  помимо  его  воли:  чуть  только
возникала в  мозгу 12-я  дивизия,  делавшая армию Меншикова вдвое сильнее,
тут же прицеплялись к ней с одной стороны два полковника инженерных войск;
с другой - отцовские золотые часы.
     Об этих   часах   он   думал,   что  передаст  их  капитан-лейтенанту
Христофорову вместе с письмом  жене  и  скажет:  "Боюсь,  чтобы  здесь  их
как-нибудь не разбить,  а они - вещь все-таки ценная для меня,  потому что
достались мне от отца...  Пусть  и  от  меня  перейдут  к  моему  старшему
сыну..."
     Лошади, сначала скакавшие бодро, стали пятиться, взвиваться на дыбы и
бросаться   в   стороны,   когда  невдалеке  уже  был  четвертый  бастион,
действительно попавший под перекрестный огонь.  То и дело падали кругом то
английские,  то французские снаряды,  а две полевые батареи, "подпиравшие"
четвертый бастион,  посылали свои снаряды одна в сторону французов, другая
- в сторону англичан. Было от чего артачиться лошадям.
     Четвертым   бастионом   командовал   Новосильский,   произведенный  в
вице-адмиралы за  Синопский бой.  Он  был  первым в  этот день,  испуганно
встретившим  не  бомбардировку  англо-французов,   а   очень  любимого  им
Корнилова на своем бастионе.
     - Зачем вы в этот ад,  Владимир Алексеевич?  -  сказал он, крепко (он
был человек сильного сложения) пожимая тонкую руку Корнилова.
     - Как - зачем?.. Чтобы знать, что мы делаем...
     Оглянувшись кругом, Корнилов добавил:
     - И что делают с нами!
     На  бастионе  были  уже  подбитые орудия,  разбитые в  щепки  лафеты,
валялись убитые и тяжело раненные...
     - Почему  не  выносят убитых  и  раненых?  -  удивился Корнилов такой
нераспорядительности боевого адмирала.
     - Нет людей для этого, - ответил Новосильский. - Несем большие потери
от перекрестного огня... Артиллерийская прислуга вся на счету... Требуется
частая замена людей у орудий...
     - Нужно  будет  из  арестантов,   не  прикованных  к  тачкам,  спешно
составить команды  санитаров,  -  решил  Корнилов и  подошел к  ближайшему
комендору-матросу посмотреть его прицел.
     Новосильский наблюдал его с  большой за него тревогой,  а он держался
совершенно неторопливо,  точно у  себя в  кабинете.  От  первого комендора
перешел ко второму,  к третьему, прошел не спеша через весь бастион, дошел
до  батареи и  "грибка" на бульваре (который получил впоследствии название
"Исторический бульвар") и  оттуда так же  спокойно повернул назад и  снова
вышел к правому фасу бастиона.
     Провожая его, Новосильский сказал ему:
     - Владимир Алексеевич! Не примите за совет, - это моя, и знаю, что не
моя только просьба: поберегите себя, поезжайте прямо домой!
     - От  ядра  ведь  не  уйдешь,  -  улыбнулся ему,  садясь  на  лошадь,
Корнилов. - Арестантов же для уборки раненых и убитых я пришлю.
     Но он поехал не в  город,  а на пятый бастион,  где рядом с Нахимовым
стоял на бруствере,  чтобы лучше разглядеть в трубу,  как падают снаряды в
укрепления противника.
     Нахимов был  доволен,  что  кровь в  его  небольшой ране  над  виском
запеклась,  что  не  нужно вытирать щеку платком и  что Корнилов ничего не
заметил.
     Это  была  приманчивая для  неприятельских артиллеристов цель.  Кроме
двух адмиралов,  тут стояли по  обязанности и  три адъютанта Корнилова,  и
флаг-офицер Нахимова, и командир бастиона Ильинский.
     Ядра свистели пронзительно кругом, делая свое страшное дело; землею и
кровью  убитых  обдавало  адмиралов  и  их  свиту,   но  они  заняты  были
наблюдением такой же  точно картины в  стане противника и  не  двигались с
места.  Это было,  может быть, только щегольство личной храбростью и могло
бы продолжаться так долго,  как позволила бы плохая наводка неприятельских
комендоров,  но  Нахимов,  наконец,  как  бы  очнулся и,  взяв  за  локоть
Корнилова, решительно свел его вниз под прикрытие.
     - Ваше превосходительство!  - обратился к Корнилову Ильинский. - Ваша
жизнь слишком дорога для Севастополя...  Простите,  но  я  вас очень прошу
оставить бастион!
     Нахимов смотрел на  Ильинского поощрительно и  кивал в  знак согласия
головою.  Корнилов  же,  не  отвечая,  наклонился  над  орудием,  проверяя
прицелку.
     - Ваше  превосходительство,  -  продолжал,  заходя с  другой стороны,
Ильинский,  -  беру на  себя смелость доложить,  что своим присутствием на
бастионе вы показываете недоверие ко всем нам -  к офицерам, к матросам, к
солдатам...
     - Все  вы  выполняете свой  долг  прекрасно,  -  отозвался,  наконец,
Корнилов, - но у меня тоже есть долг: всех вас видеть!
     И  он  пробыл на  бастионе еще  с  четверть часа и  увидел не  только
спокойную, бесстрашную работу молодцов-матросов, солдат и офицеров, причем
на место убитого или раненого у орудия сейчас же,  без команды, становился
другой,  и каждый разбитый лафет заменялся новым с тою же быстротою, какая
требовалась на  судах во  время учения:  он увидел еще и  матросских жен -
толпу баб в скромных платочках на головах и с кувшинами в руках.
     Кувшины были то глиняные,  то жестяные,  и у каждой,  кроме них, были
еще и  узелки с  тарелками и  мисками -  домашняя снедь.  Их не пускали на
бастион,  они толпились сзади,  эти бесстрашные бабы, около оборонительных
казарм и бараков, кое-где уже полуразваленных бомбами.
     Корнилов испугался за них, - снаряды падали неистово часто.
     - Кто вы такие? Куда? Зачем?
     - Водички   вот,   водички   холодненькой  своим   принесли...   Душу
промочить... Душа-то горит небось али нет?
     Бабы даже показывали Корнилову на свои загорелые шеи, не надеясь, что
в таком несусветном шуме и громе расслышит он их,  хотя и голосистых, и не
считая необходимым держать руки  по  швам  при  разговоре с  таким высоким
начальством.
     Корнилов справился,  есть ли вода на бастионе;  бабы оказались правы:
воды не было, и души у матросов около орудий действительно горели.
     Воду,  правда,  привезли с  утра  и  успели наполнить ею  корабельные
цистерны, но частью ее уже успели выпить, частью вылили на орудия, которые
слишком нагревались от безостановочной пальбы,  а  в одну цистерну угодило
неприятельское ядро и разбрызгало и разлило драгоценную влагу.
     Одного из своих адъютантов -  лейтенанта Жандра -  Корнилов сейчас же
отправил в  город наладить подвоз воды  ко  всем  бастионам,  а  кувшины и
узелки бабьи приказал передать по назначению.
     - А сами идите скорей домой, пока живы! - сказал адмирал бабам.
     - Как же так -  домой,  без посуды?  - удивились такой несообразности
бабы.  -  Еще пропадет тут, в содоме таком. Где ее тогда искать?.. И своих
тоже повидать бы хотелось...
     Бабы так и не двинулись, - двинулся Корнилов со своими флаг-офицерами
на шестой бастион.


                                    VI

     Зарубины по сыпучему песку Северной стороны дотащились туда,  где,  -
они заметили это издали,  -  в безопасном от снарядов и даже сытном месте,
около  кухонь  резервного  батальона  Литовского  полка,  расположились со
своими саквояжами и узлами все бежавшие из города.
     Витя огляделся и  вдруг,  совсем неожиданно для себя,  заметил своего
товарища Боброва, также юнкера гардемаринской роты.
     Бобров,  тех же лет,  что и  он,  встретившись с ним глазами,  тут же
отшатнулся и спрятался за спинами своих семейных.
     Витя понял это движение, потому что ему тоже хотелось в первый момент
спрятаться за отца от Боброва.  Но момент этой обоюдной неловкости прошел,
и мальчики в форме гардемаринов бросились один к другому.
     - Ты что тут делаешь?  -  спросил Витя,  как будто даже с надеждой на
то,  что тут можно что-то такое делать им,  юнкерам, а не сидеть, подпирая
солдатскую кухню.
     - Я вот -  переехал со своими;  перепугались,  -  конфузливо объяснил
Бобров, ростом немного повыше Вити, но тоньше его и с девичьим лицом.
     Витя знал,  что отец Боброва служил в  порту:  к  такой нестроевщине,
хотя  и  в  чинах морских офицеров,  у  них  в  роте  относились несколько
свысока.
     - Я тоже своих переправил с Екатерининской,  -  сам греб, - отозвался
он  как  мог  небрежнее.  -  Яличник струсил,  -  ни  за  какие  деньги не
соглашался грести.
     - А на чем же ты переправился?
     - На ялике же... Мы его купили, только его ядром разбило.
     - Сочиняешь?.. А как же вы спаслись?
     - Ты думаешь,  ты один умный?  Ядро, брат, тоже не из глупых; разбило
ялик, когда мы уже высадились.
     - Вот черт!.. Если ты не врешь, - очень жалко!
     - Я,  брат,  раньше тебя пожалел!.. Был бы цел ялик, ты думаешь, я бы
здесь остался?
     Вид  у  Вити  был  бравый,  Боброву не  нужно было  доказывать ничего
больше:  он  знал  Витю и  если не  совсем верил в  историю с  яликом,  то
признавал,  что она все-таки могла бы быть на самом деле.  Отстать от Вити
не позволяло ему самолюбие, и он заметил:
     - Можно попробовать дойти до пристани, а там...
     - Пойдем, - тут же, решительно взяв его за руку, сказал Витя.
     Они оба уже и  теперь стояли в стороне от своих.  Бобров нерешительно
оглянулся.  В  толпе у кухонь у всех нашлись общие знакомые.  Его семейные
затерялись между другими.  Витя  смотрел на  него неумолимо требовательно.
Отказаться было нельзя.
     - Пойдем... только...
     - Что - только?
     - Надо так,  чтобы не заметили,  -  сконфузился Бобров, и Витя тут же
нашел,  как это сделать,  чтобы не подняли тревоги востроглазые его сестры
Варя и Оля.
     - Сейчас давай разойдемся,  а то догадаются.  Потом поодиночке выйдем
вон туда на дорогу, а там сойдемся: Есть?
     - Есть, - отозвался Бобров, тут же от него отходя.
     Минут через десять они сошлись на  дороге к  пристани в  таком месте,
которое не было видно толпе у кухонь.
     Но  только  что  они  успели  сойтись,  как  увидели своего  офицера:
лейтенант Стеценко в  сопровождении двух казаков скакал к  пристани,  куда
воровато направились они.
     Они вытянулись во фронт. Стеценко придержал лошадь.
     - Вы что здесь? - крикнул он.
     - Перевезли свои семейства! - ответил за обоих Витя.
     - А-а!.. Переправа под обстрелом?
     - Так точно, ваше благородие!
     Стеценко кивнул головой в знак трудности положения и помчался дальше,
а оба юнкера поглядели друг на друга так,  как будто получили то,  чего им
недоставало:  приказание  своего  ближайшего  начальника идти  не  куда-то
вообще,   а  именно  туда,   на  пристань,  где  переправа  под  обстрелом
противника.
     Они знали,  конечно,  что Стеценко теперь адъютант князя Меншикова, и
не сомневались в том, что он послан в город с каким-то приказом князя.
     Приказ действительно был: Стеценко был послан на пристань подготовить
баркас или  шлюпку с  гребцами для  переправы князя в  город:  командующий
войсками  Крыма   хотел   своими   глазами  видеть,   как   отбивается  от
англо-французов твердыня Крыма.
     Витя и Бобров шли к пристани,  не оглядываясь назад.  Они видели, как
засуетились на пристани,  готовя шлюпку,  но не для лейтенанта Стеценко, -
для самого князя, который прискакал со свитой в шесть человек. Из флотских
были при нем барон Виллебрандт и мичман Томилин.  Последнему,  который был
старше каждого из них всего пятью-шестью годами,  мальчики позавидовали от
души.
     Переехать в  одной шлюпке с князем нечего было и думать;  от него они
прятались.  Они знали,  что он  приказал распустить роту юнкеров не затем,
чтобы юнкера рвались туда, где рвутся бомбы. Но когда светлейший, усевшись
в шлюпку с адъютантами,  отчалил, а лошадей повели грузить на плоскодонный
баркас, то кто же мог запретить им устроиться на том же баркасе?
     И  они  устроились,  и  снова перед глазами Вити стали чертить густой
дымный  воздух  над  Большим  рейдом  снаряды;  из  Южной  бухты  выходили
транспорты "Дунай", "Буг", "Сухум-Калэ", спасаясь от сильнейшего обстрела;
"Ягудиил" -  в который уже раз!  - загорелся снова, а в городе на одной из
церквей очень заметен был подбитый ядром и повисший крест колокольни.
     Прибыв  к  Екатерининской пристани,  светлейший  со  свитой  не  ждал
баркаса с  лошадьми и пошел к библиотеке Морского собрания.  Витя и Бобров
сияли от своей удачи:  они были в  городе,  в котором то справа,  то слева
падали ядра и рвались бомбы, и идти можно было куда угодно.
     Но им хотелось прежде всего знать,  зачем сюда переправился Меншиков.
Может быть, думает он двинуть на союзников свою армию с Бельбека во фланг?
Но что же может он рассмотреть в телескоп с библиотеки, когда на сухопутье
везде такой сплошной дым?
     Они дождались минуты,  когда князь спустился,  сел на лошадь;  за ним
очень  бодро  вскочили на  лошадей своих Стеценко,  Виллебрандт и  другие,
потом двинулась кавалькада.
     - Куда он? - спросил Бобров Витю.
     - Неужели на Корабельную? - недоуменно спросил Боброва Витя.


                                   VII

     Когда Корнилов вернулся с бастиона в город,  было уже девять утра. Он
хотел  было  двинуться прямо  на  Малахов,  к  Истомину,  но  вспомнил  об
арестантах и поскакал к острогу.
     - Вызови караульного начальника, - приказал он часовому.
     Часовой ударил в колокол.
     - Ну,  не  дико  ли  это?  -  обратился Корнилов к  одному  из  своих
флаг-офицеров,  капитан-лейтенанту Попову.  -  Тут  адская канонада,  -  я
боюсь,  что у нас и снарядов не хватит:  с часу на час ожидаем штурма, - а
колодники сидят за решетками и при них караул, как в мирное время!
     Вышел  на  вызов  часового караульный начальник,  подпоручик Минского
полка, и застыл в ожидании с рукой у козырька.
     - Сделайте вот что,  -  обратился к нему Корнилов.  -  Сейчас же всех
арестантов, не прикованных к тачкам, ведите на Малахов. Я буду туда следом
за вами и распоряжусь, что вам делать.
     - Ваше  превосходительство,  караульный начальник...  не  имеет права
отлучаться со  своего  поста!  -  несколько запинаясь,  ответил подпоручик
адмиралу, явно как будто незнакомому с уставом гарнизонной службы.
     - Вы знаете, кто я?.. Я - Корнилов!
     - Так точно, знаю, ваше превосходительство...
     Подпоручик смотрел на  адмирала,  как  полагалось смотреть на  высшее
начальство,  но не поворачивался кругом,  щелкнув по форме каблуками, и не
мчался опрометью исполнять приказ, столь странный для его сознания.
     - Над  вами  есть  дежурный  по  караулам,   кроме  того  -  тюремное
начальство,  - заметил его замешательство Корнилов. - Вот вам моя визитная
карточка, - это взамен моего письменного приказа вам. И сейчас же выводите
всех арестантов на плац.
     Только получив карточку,  повернул налево кругом подпоручик и пошел к
воротам острога, четко отбивая шаг.
     Острог был большой.  До тысячи арестантов,  исполняя приказ, высыпало
минут через десять из ворот на площадь. Они были возбужденно-радостны, как
будто получали полную свободу,  а  эта  свобода была  только подаренная им
возможность умереть на бастионе.
     Но человек завистлив:  колодники, прикованные к тачкам, подняли крик,
чтобы выпустили и их туда, где сражаются с врагами.
     - Какие  люди!  Какие прекрасные люди!  -  растроганно говорил о  них
Корнилов флаг-офицерам и  приказал сбить кандалы со всех,  чтобы ни одного
человека, кроме больных, не оставалось в этих мрачных казематах.
     Бритоголовые,  в странных здесь, вне острога, арестантских бушлатах и
серых  суконных бескозырках,  бородатые,  бледные тюремной бледностью люди
сами строились в шеренги,  а когда построились наконец, Корнилов прокричал
им в неподдельном волнении:
     - Братцы!  Теперь  не  время  вспоминать ваши  вины,  -  забудем  их!
Вспомните, что вы русские, - слышите, как громят Севастополь враги, - идем
защищать его!.. За мною! Ма-арш!
     - Ура-а-а!  -  далеко  перекричали канонаду арестанты и  двинулись за
Корниловым, сами соблюдая равнение и ногу.
     Флаг-офицерам   показалось   несколько   неудобным   ехать    впереди
арестантов;  но канонада,  доносившаяся со стороны Малахова кургана,  была
гораздо внушительнее и грознее,  чем там,  на пятом и шестом бастионах,  и
всем страшно было за пылкого адмирала.
     Никто из  них,  и  сам Корнилов также,  ничего еще не  ел и  не пил с
самого утра,  и всем хотелось выпить хоть по стакану чаю;  поэтому один из
них,   Лихачев,  напомнил  Корнилову,  что  буйки  накануне  расставлялись
противником недаром, и не худо бы на всякий случай посмотреть с библиотеки
на море, не собираются ли и оттуда тучи.
     - Вы правы,  -  согласился Корнилов, - а я совсем как-то выпустил это
из вида... Конечно, мы должны ждать еще сюрприза и с моря.
     И батальон арестантов пошел дальше, а Корнилов повернул к библиотеке.
     Но  сколько ни  стремились все разглядеть что-нибудь подозрительное в
море перед рейдом,  там было пустынно;  эскадра же союзников стояла, как и
раньше, у устья Качи.
     В двух шагах от библиотеки был дом Волохова, и Корнилов вспомнил, что
там  дожидается его,  чтобы ехать курьером в  Николаев,  капитан-лейтенант
Христофоров, а у него еще не дописано начатое было письмо жене.
     И он зашел к себе на квартиру,  наскоро,  обжигаясь, проглотил стакан
горячего чаю,  наскоро  дописал письмо  жене  и  передал его  Христофорову
вместе с отцовскими золотыми часами и только что приготовился выйти, чтобы
ехать на Малахов, как вошел лейтенант Стеценко.
     - Ваше превосходительство, его светлость просит вас к себе.
     - Вот как! Он здесь! Где именно?
     - Возле библиотеки.
     - А я как раз собрался ехать на Малахов.
     - Его светлость только что оттуда.
     - А-а! Ну, что там, как?.. Я только что послал туда арестантов.
     - Мы их встретили, ваше превосходительство.
     Стеценко  не  сказал,   конечно,  Корнилову,  что,  встретив  колонну
арестантов и узнав, куда они идут и кто их послал, Меншиков сделал одну из
своих гримас,  в  которые умел  вкладывать,  по  обыкновению,  очень много
невысказанного, неудобного для высказывания вслух.
     Корнилов тотчас же сел на еще не остывшую лошадь,  и около библиотеки
съехались два генерал-адъютанта.
     - А я и не предполагал,  что застану вас дома, Владимир Алексеевич, -
сказал, здороваясь, Меншиков.
     Почувствовав какую-то неприязнь и колкость в этих словах,  выпрямился
на седле Корнилов.
     - Я объехал первую и вторую дистанцию, ваша светлость!
     - Ах, вы уже были там! Ну, что?
     - Когда  я  был  на  шестом  бастионе,  слышен был  сильный взрыв  на
французской батарее, - взорвался пороховой погреб.
     - А-а! Это хорошо!
     - Я  уехал  успокоенный,   ваша  светлость.   Французов  мы  заставим
замолчать, и очень скоро.
     - Да,  мне тоже кажется,  -  если мне не изменяет слух,  -  что с той
стороны,  от Рудольфа, канонада стала слабее, зато у Истомина очень жарко.
Там мы несем большие потери.
     - Я думаю, что и англичане тоже... Сейчас я поеду туда.
     - Но  если  вы  говорите,  что  французские батареи вот-вот  будут  к
молчанию приведены,  тогда  я,  стало  быть,  видел самую жестокую картину
артиллерийского боя...  Ну  что  ж...  лишь  бы  хватило снарядов...  Надо
позаботиться о снарядах.
     - Трех  офиц