оме того, может быть, и вполне естественная усталость
войск  помешали  французам  перейти  Трактирный мост  в  больших  силах  и
довершить дело разгрома 5-й дивизии.
     Довольно долго тянулась перестрелка,  дозволившая Горчакову, несмотря
на всю тягучесть его мысли, принять сразу несколько решений.
     - Белевцев!  Генерал Белевцев!  -  озираясь на  свою  огромную свиту,
выкрикнул он, только что выслушав доклад Менькова.
     Генерал-майор Белевцев,  начальник дружин курского ополчения, тяжелый
сырой старик, отозвался по-строевому:
     - Здесь Белевцев,  ваше сиятельство!  -  и послал лошадь,  на которой
сидел, вперед.
     - Сейчас же  примите команду над пятой дивизией!  -  резким крикливым
голосом приказал Горчаков. - Устройте ее, приведите в порядок!
     - Слушаю, ваше сиятельство!
     На  несколько  мгновений  задержался было  около  Горчакова Белевцев,
ожидая   дополнений,   разъяснений  каких-нибудь   к   такому  краткому  и
неожиданному назначению,  но Горчаков,  отвернувшись,  начал вдруг, сидя в
седле,  натягивать шинель в  рукава;  из этого Белевцев вывел,  что ему он
сказал все,  а  сам сейчас займется чем-то  другим,  гораздо более важным.
Оставалось,  значит,  скакать туда,  где убили Реада,  о  чем расслышал он
краем уха из доклада Менькова.
     Попавший из  долговременной отставки не  только в  Севастополь,  но и
сразу в  самую гущу  большого сражения и  в  свиту главнокомандующего,  от
которого,  как  ему представлялось,  расходились все нити управления боем,
Белевцев был  уже  достаточно оглушен  и  продолжительной пушечной пальбой
кругом и вообще необычайностью своего положения после мирных лет отставки,
проведенных в сельской тишине в своем родовом имении.
     - Боюсь,   что  собьюсь  с  дороги,   -  туман,  дым...  -  несколько
сконфуженно обратился он к генерал-квартирмейстеру Бутурлину. Бутурлин дал
ему в провожатые одного из адъютантов и казака из конвоя.
     Горчаков же  недаром надел в  рукава шинель,  хотя  день  развернулся
ясный, тихий и теплый. Он сказал, обращаясь к Коцебу:
     - Я лично принимаю начальство над правым крылом армии.
     Однако остался он здесь же,  где и был,  на Телеграфной горе,  только
сделался вдруг очень беспокойным.  Он ерзал на лошади, поворачивая ее туда
и сюда,  заговаривал то с Коцебу, то с Липранди, избегал только Вревского,
старался даже делать вид,  что не слышит обращенных им к  нему замечаний о
ходе боя или вопросов.  Вревский все время держался с ним рядом,  Горчаков
же все время стремился не глядеть в его сторону.
     При  его  обычной рассеянности,  при всей исключительности окружавшей
его  обстановки такое  упорство  в  желании  совершенно не  замечать и  не
слышать   виновника   неудач   и   потерь   этого   дня   изумляло   свиту
главнокомандующего и прежде всех крошечного Коцебу,  который видел,  что и
Вревский чувствует себя скверно.
     Впрочем,  Вревский старался все-таки показывать то  и  дело,  что  он
верит в конечный успех сражения,  но не понимает только,  почему так плохо
действует артиллерия правого  крыла  и  почему  главнокомандующий не  дает
севастопольскому  гарнизону  сигнала  начать  вылазку.   Он,  который  при
составлении диспозиции в  главном штабе  презрительно относился к  мысли о
вылазке   гарнизона,   стараясь  доказать,   что   решение  вопроса  лежит
исключительно за  Черной  речкой,  теперь явился вдруг  сторонником мнений
Хрулева и  Тотлебена о большой вылазке со стороны Малахова кургана,  чтобы
оттянуть силы французов от Федюхиных высот, куда направлялся главный удар.
     Горчаков же,  объявив себя  самого начальником правого крыла,  с  тою
поспешностью,  какая его отличала, пришел тоже к мысли оттянуть французов,
только не к  городу,  а  в  сторону левого крыла,  чтобы спасти от полного
уничтожения правое.  На Белевцева,  взятого из отставки,  мало было у него
надежды, тем более что полкам 5-й дивизии был он совершенно неизвестен.
     Липранди,  верхом на лошади,  стоял близ Горчакова,  и тот совершенно
неожиданно обратился к нему:
     - Генерал Липранди!  Прикажите семнадцатой дивизии атаковать позиции!
Первой бригаде!..
     Подняв руку к козырьку фуражки, Липранди смотрел непонимающе.
     - Атаковать позиции?..  Какие именно, ваше сиятельство? - спросил он,
невольно оглянувшись при этом на Гасфортову гору.
     - Туда,  туда!  Туда в атаку!  - недовольный его непониманием, указал
вытянутой рукой на ближайший к Телеграфной отрог Федюхиных гор Горчаков.
     Этого  не  было  в  диспозиции.  Весь  отряд  Липранди предназначался
исключительно  для   штурма  Гасфортовой  горы,   для  чего  занимались  и
Чоргунские  высоты,  и  Телеграфная,  и  деревня  Карловка,  и  выходы  из
Байдарской долины.
     Отряд этот не имел даже и мостков для перехода через водопровод,  так
как между Телеграфной и  Гасфортовой горами было только одно препятствие -
Черная  речка,  водопровод  же  за  Черной  проходил  между  Телеграфной и
позициями французов.
     Липранди знал,  конечно,  что  главнокомандующий во  время боя  может
распоряжаться войсками и не придерживаясь заранее составленной диспозиции,
так как всегда возможна непредвиденная случайность, которая даст успех тем
из передовых колонн,  на которые не возлагалось особенных надежд,  и тогда
зачем же держаться диспозиции?
     Но в этот злосчастный день не было и тени успеха.
     - Ваше сиятельство!  Если мы пустим семнадцатую дивизию на французов,
то сардинцы ударят ей во фланг, - предостерегающе сказал Липранди.
     Но  Горчаков спешил спасать правое крыло армии,  взятое им  под  свое
непосредственное начальство.  От  замечания Липранди он  только отмахнулся
рукой, едва добавив к этому:
     - У   нас   есть   резервы,   чтобы   не   допустить  их!   Передайте
Веселитскому... Где Граббе?
     Генерал-майор  Граббе  был  командиром первой  бригады 17-й  дивизии.
Высокий,  с плоской спиной и твердым, сухим, длинным носом, он продвигался
сквозь ряды многочисленной свиты,  а  в это время Липранди почти испуганно
обращался вполголоса к Коцебу, говоря ему на ухо:
     - Павел Евстафьевич,  отговорите князя,  ради бога!  Что такое? Какое
наступление возможно от нас, когда оно там провалилось?.. Погубим еще одну
бригаду,  и  только!  Сардинцы висят у  нас на  левом фланге!  Отговорите,
пожалуйста!
     - Если успею в этом,  -  развел ручками Коцебу. - Беда, когда у князя
появляются такие внезапные идеи! Тогда он бывает очень упорен.
     Однако единомышленником князя оказался, приятно это ему было или нет,
барон  Вревский.  Он  очень оживился.  Он  готов был  сам  скакать к  17-й
дивизии,  чтобы передать приказ о наступлении.  Эта дивизия была последней
картой в  объявленной благодаря ему игре,  а  вдруг она не  будет бита?  А
вдруг в это время как раз подойдут свежая 4-я дивизия и артиллерия,  и это
даст совсем другой оборот испорченному делу?
     О  том,  что  на  правый фланг армии,  быть может теперь уже  скрытые
густым дымом и  туманом от подзорных труб с Телеграфной горы,  надвигаются
французы,  Вревский не думал,  но беспокойство Горчакова за 5-ю  дивизию и
подступы к  Мекензиевым горам  сообщилось Коцебу,  когда он  действительно
хотел было  отговорить главнокомандующего от  новой атаки,  похожей в  его
глазах на жест отчаяния.
     Полки Бутырский и  Московский,  соблюдая обычные интервалы в ротных и
батальонных колоннах,  один за другим принялись спускаться с горы к речке.
Их движение не могло быть скрытным;  их намерение атаковать не Гасфортову,
а  Федюхину гору,  ближайшую к  ним,  было,  конечно,  сразу разгадано как
французами,  так и  сардинцами,  и  только подойдя к  бродам через Черную,
бутырцы попали уже под перекрестный огонь; но за речкой ожидало их другое,
едва ли не более серьезное препятствие -  водопровод,  который был глубже,
чем Черная, хотя и уже.
     Мостков не  было,  огонь же  становился все  сосредоточенней.  Легкая
артиллерия, оставленная на Телеграфной, отстреливалась от сардинцев, а две
легкие батареи били по  французским позициям,  но  это  была слабая помощь
бутырцам.  И,  однако же,  они  шли вперед,  шли так же,  как шли одессцы,
азовцы,  украинцы,  галицкие,  костромские, вологодские, шли, как привыкли
ходить в атаки русские солдаты, - плотными рядами, обходя убитых и раненых
и  тут же  смыкаясь вновь,  и  удивительные существа -  ротные барабанщики
священнодейственно и вдохновенно отбивали им шаг.
     Сам  главнокомандующий  французов  Пелисье,  обогнав  двинутые  им  с
Сапун-горы  на  помощь  генералу  Фоше  дивизию  Дюлака  и  гвардию,  имел
возможность любоваться бутырцами, шедшими без выстрела на штурм восточного
отрога Федюхиных высот.
     Фоше не ожидал штурма с этой стороны; напротив, он направил почти все
свои  силы  на  склоны,  обращенные к  Трактирному мосту,  опасаясь нового
сильного натиска отсюда.
     Правда, бригада  генерала  Клера  спешила  из  резерва  на  поддержку
батальону, атакованному и смятому бутырцами, хотя и в небольшом уже числе,
все-таки добравшимися до вершины.
     Бригада Клера в свою очередь потеснила бутырцев,  но сквозь их весьма
поредевшие ряды ринулся для драки врукопашную Московский полк,  подтянутый
к  этому моменту Граббе,  и  погнал французов в их лагерь.  Он добрался до
кухонь и палаток, и, будь в это время следом за ним сильные резервы, могла
бы   разыграться  картина   боя,   превосходящая  Инкерманский  по   своей
ожесточенности и по своему значению для дела обороны Севастополя.
     Но  Горчаков разбросал свои силы,  чего,  впрочем,  и  не  мог он  не
сделать,  как атакующий, Пелисье же собрал для защиты Федюхиных шестьдесят
тысяч человек пехоты.  Он  стянул ее  даже из  траншей против Корабельной,
когда убедился,  что вылазки со  стороны русских против редутов Брисьона и
Виктории не будет.
     То,  чего опасался Липранди,  конечно, и случилось; Ла-Мармора послал
бригаду своих сардинцев на правый фланг французов; но подкрепления спешили
и из дивизии Каму,  и с Сапун-горы спускалась дивизия Лавальяна, и спешили
из резерва турецкие батальоны.
     Держаться бутырцам  и  московцам на  горе  было  уже  нельзя.  Граббе
приказал протрубить отбой и  в самом начале отступления был тяжело ранен в
ногу;  ранен был и командир Бутырского полка, и все батальонные командиры,
и  много  ротных оказались ранены или  убиты...  Липранди пришлось послать
Бородинский  полк  прикрывать  отступление,   и   в  интервалы  бородинцев
проходили, стягиваясь к Телеграфной горе, остатки первой бригады.
     В это время Белевцев,  добравшийся до 5-й дивизии,  которую он должен
был устроить и привести в боеспособный вид,  нашел стоявшим в порядке один
только  Архангелогородский  полк.   Представиться  этому  полку  было  для
Белевцева просто,  в этом помог ему командир полка, но другие полки просто
разбрелись  кучками  солдат   по   урочищу,   носившему  название  "Мокрая
луговина",  и  в дыму,  и в тумане,  и под неумолкающую трескотню ружейных
выстрелов и  разрывы гранат и  бомб  очень трудно было разобраться в  этих
кучках,   какие  из  них  Галицкого  полка,   какие  Костромского,   какие
Вологодского.
     Сырой старик с вяло повисшими седыми усами,  подъезжал он то к одной,
то к другой кучке, крича:
     - Я ваш новый начальник дивизии!
     Солдаты же смотрели на него спокойно.
     Но вот он разглядел в одной кучке солдат знаменщика со знаменем.
     - Какого полка знамя, ребята?
     - Костромского егерского полка! - зычно ответил сам знаменщик.
     - Ребята!  Вы меня не знаете,  но зато знаете это знамя!  - прокричал
Белевцев  и,  тут  же  вспомнив необходимую команду,  скомандовал довольно
удачно, то есть звонко, внушительно и с чувством:
     - По зна-мени стройся!
     Это и было то самое, с чего надо было начать, - собирать разбредшиеся
полки.
     Солдаты собрались у  своих  знамен,  и  можно  уж  было  свести их  в
батальоны и потом отвести подальше от выстрелов.
     Однако далеко не  все  собрались из  тех,  кто  в  состоянии был  это
сделать.
     Можно было подумать,  что французы намерены вот-вот двинуться в атаку
на русские позиции, так густо поливали они снарядами и пулями правый берег
Черной, и все-таки, несмотря на это, деятельно шла уборка раненых.
     Правда,  команды,  особо назначенные для  этой цели,  еще  до  начала
сражения были  отправлены на  левый фланг,  так  как  Горчаков предполагал
атаковать Гасфортову гору, а не Федюхины высоты, туда же, в долину речонки
Шули,  была направлена и  большая часть медиков,  но сражение развернулось
совсем не так,  как об этом писалось накануне в главном штабе,  и огромное
число раненых оказалось здесь, около Трактирного моста.
     Убирать раненых шли солдаты разгромленных уже полков, только что сами
случайно спасшиеся от смерти,  и шли опять туда же, где роем носились пули
и  взрывались снаряды.  Это стоило любой повторной атаки,  хотя и делалось
это вполне добровольно, без приказа начальства, без барабанного боя.
     К  Телеграфной горе  были  подтянуты два  полка  из  отряда  генерала
Бельгарда,  но  Горчаков не  думал уже  вводить их  в  дело:  отступлением
бородинцев проигранное на обоих флангах сражение было закончено.
     Сходились и  сошлись,  наконец,  бородинцы,  пропустившие сквозь свои
ряды остатки бутырцев и московцев, но как ни подслеповат был Горчаков, все
же разглядел он в трубу, что около самой речки, в кустах, взвиваются дымки
от  ружейных выстрелов,  хотя перестрелка была уже прекращена и  штуцерные
отозваны.
     Горчаков  послал  двух  казаков  из  конвоя  привести  к   себе  этих
неугомонных  стрелков.   Помчались  казаки   вниз   и   привели  виновника
беспокойства князя:  стрелок оказался один.  Это  был богатырского роста и
сложения рядовой Бородинского полка.
     - Ты что там стрелял? - шепеляво спросил его главнокомандующий.
     - Прикрывал отступление,  ваше сиятельство, - очень отчетливо ответил
бородинец.
     - Мне показалось, что еще там кто-то стрелял в кустах...
     - Никак нет,  ваше сиятельство,  я  один там был,  только я перебежку
делал от куста к  кусту.  Он по дыму стреляет в  меня,  а  я уж из другого
места в него ловчусь. А ползуны мои этим временем дальше себе отползают.
     - Ползуны? Какие ползуны? - не понял Горчаков.
     - Которые раненые,  ваше сиятельство...  Я троих на себе принес,  ну,
там еще сколько-то  осталось.  Я  им  сказал:  "Ползи,  братцы,  а  я  вас
прикрывать буду..."
     - Где же они ползут? Указать можешь?
     - А как же не могу,  ваше сиятельство!  Их и отсюда видать...  Вон за
тем бугорчиком один прижук,  да  вот за  тем кустиком,  рыжеватым из себя,
ешшо двоечка.
     - Ну-ка,  подбери их,  ребята,  -  обратился Горчаков к казакам, и те
снова погнали вниз  своих косматых лошадей,  тормозящих на  спуске задними
ногами.
     - Тебя как звать? - спросил Горчаков солдата.
     - Первой мушкатерской роты  лейб-егерского Бородинского полка рядовой
Шелкунов Матвей, ваше сиятельство, - приосанясь, не по форме несколько, но
отчетливо ответил солдат.
     - Молодец, Шелкунов Матвей!
     - Рад стараться, ваше сиятельство!
     Бравый    вид    Шелкунова    так    успокоительно   действовал    на
главнокомандующего,  только что проигравшего большое сражение,  что он  не
мог  оторваться от  него так  вот  сразу;  кстати,  нужно было дождаться и
посланных за ранеными казаков.
     - Ты  в  наступление  ходил  или  в  тылу  оставался?  -  спросил  он
Шелкунова.
     - Как  можно,  чтобы в  тылу,  ваше  сиятельство!  -  удивился такому
предположению о нем Шелкунов.  - Я в цепи был... Подошли мы к речке, - ну,
там не  глубже пояса оказалось;  бегим дальше,  а  там водяная канава,  да
глубокая,   не  перейдешь,   а  перескочить  ежли,  тоже  без  разбега  не
перескочишь.  Один другому подсобляли,  кое-как  перешли,  только что враг
дюже донимал пульками.  Сидел он в канавках махоньких, издаля его не видно
нам было.  Ну,  мы добежали -  колоть его!.. Он бежать, мы за ним!.. Кухню
ихнюю опрокинули,  -  должно,  кашу варили:  не разглядел я... Мы бы его и
дальше гнали,  когда на тебе, сигнал нам дают, - отходи назад! Отошел было
за канавку,  а жалко было дальше иттить: дюже место хорошее. Пошто, думаю,
не попользоваться?  Сел я да давай по нем палить. Кто вперед вылезет, того
и свалю.  Однако что станешь делать,  -  расстрелял ведь патроны все...  Я
немного назад отошел,  -  мушкатер наш лежит убитый. Снял я с него сумку с
патронами,  ружье тоже  взял,  еще  пять  выстрелов дал...  Отступя чуток,
раненых наших трое.  Вот я им тогда и говорю: "Ползи, говорю, братцы!" Они
ползут,  а я стреляю.  Потом вижу, не доползут ну-ка, - я их и притащил на
себе, потом опять туда.
     - Ты откуда же родом? - спросил Горчаков.
     - Из Сибири я, Енисейской губернии, ваше сиятельство.
     В это время поднимались уже казаки, подобравшие раненых на седла.
     У  одного из  адъютантов князя была  взятая на  случай победы кожаная
через плечо сумка с георгиевскими крестами.  Горчаков подозвал его к себе,
вынул крест из  сумки и,  нацепив его  Шелкунову,  сказал при этом тому же
адъютанту:
     - Запиши, что производится он, Шелкунов, в унтер-офицеры.


                                   VIII

     В девять утра шестичасовой и упорный, несмотря на большое неравенство
положения противника, бой на Черной речке окончился.
     Канонада,  правда,  продолжалась с неослабевающей силой,  но пехотные
части  больше уж  не  вводились в  дело.  Приказав Липранди вывести из-под
обстрела свой отряд, Горчаков верхом, как был, отправился на правый фланг,
начальником которого он  себя  объявил  после  доклада  Менькова о  смерти
Реада.  Огромной свиты своей он не взял, оставив ее в безопасном месте, но
ездить совсем без  свиты он  не  мог,  не  умел,  -  этого не  было в  его
привычках,  - и теперь сопровождали его: неизменный Коцебу, барон Вревский
и два адъютанта, не считая нескольких казаков.
     К этому времени Белевцев отвел уже 5-ю дивизию, и долина Черной речки
была очищена от  войск,  но не от множества тел убитых и  тяжело раненных,
хотя  на  каждом  шагу  попадались солдаты  с  носилками  или  с  ружьями,
перекрытыми шинелями, - уносили подававших еще признаки жизни.
     Дым и  туман в  долине продолжали стоять плотно,  и  над головой то и
дело пролетали,  повизгивая, снаряды, но Горчаков будто не замечал их, так
что Коцебу,  ехавшему с ним рядом, стало жутко: ему начинало казаться, что
главнокомандующий русскими силами в Крыму так подавлен неудачей, постигшей
его, что просто ищет смерти.
     Себя самого Коцебу не винил ни в чем;  привыкший к чисто канцелярской
работе, он на ходу своей лошади уже сочинял про себя реляцию о сражении, в
которой,  конечно,  ни одного слова не было о деятельности его, начальника
штаба,  как  будто  его  и  не  существовало  вовсе,  - и реляция пестрела
выражениями:  "Главнокомандующий приказал...",  "главнокомандующий,  князь
Горчаков,  сделал  распоряжение..."  Действительно,  в  самом  начале  боя
предугадав,  - что было совсем не трудно,  - каков будет его конец, Коцебу
предпочитал  не  вмешиваться в ход сражения,  а главное,  не противоречить
вождю.
     Даже теперь, когда они ехали рядом и когда Горчаков сказал ему:
     - Я  уверен  в  том,  что  французы попробуют атаковать нас...  Пусть
попробуют!
     Коцебу не  выразил сомнения в  этом,  которое так и  просилось ему на
язык, он проговорил только с вызовом в сторону французов:
     - О-о,   тогда  мы  поменялись  бы  ролями!  Тогда  настало  бы  наше
торжество!
     Вревский   ехал   позади,   чувствуя  большую   неловкость  от   явно
неприязненного отношения к  нему князя в  этот день и  не находя в себе ни
достаточного тепла,  чтобы  растопить лед,  ни  силы  воли,  чтобы  просто
повернуть своего коня и уехать.
     Да  и  куда  было  уехать от  того,  во  что  превратилась мечта его,
взлелеянная еще там, в Пете