стров составил условия  мира  и  отправил их  на  утверждение
Лондона  и  Парижа.   Наконец,  в  Петербург  приехали  одновременно  граф
Эстергази,  как  чрезвычайный  посол  Франца-Иосифа,  и  барон  Зеебах  по
поручению Наполеона,  и перед императором Александром встал очень нелегкий
для решения вопрос:  принять ли условия мира,  продиктованные врагами, или
их отвергнуть и продолжать войну с Европой.
     Кстати,   к   декабрю  подоспел  и  необходимый  крупный  козырь  для
дипломатической  игры:  главнокомандующий отдельным  корпусом  на  Кавказе
генерал-адъютант Муравьев прислал царю радостное донесение:
     "Карс у  ног  вашего   величества.   Сегодня,   16   ноября,   сдался
военнопленным  изнуренный  голодом  и  нуждами гарнизон сей твердыни Малой
Азии.  В плену у нас сам  главнокомандующий  исчезнувшей  тридцатитысячной
Анатолийской армии мушир Васиф-паша; кроме него, восемь пашей, много штаб-
и обер-офицеров и вместе с ними английский генерал Виллиамс  со  всем  его
штабом.  Взято  сто  тридцать  пушек  и  все  оружие,  двенадцать турецких
полковых знамен, крепостной флаг Карса и ключи цитадели".
     Обороной Карса  руководил Виллиамс,  который  получил от  Омера-паши,
высадившего десант на  Кавказе,  около Батума,  известие о  скорой выручке
гарнизона. Однако выручить Виллиамса Омеру-паше не удалось. Он надеялся на
помощь изменившего России владетеля Абхазии,  князя  Шервашидзе,  а  также
мусульман Абхазии и воинственных горских племен.  У него скопились большие
для Кавказа силы -  сорок тысяч человек,  при резервах в  десять тысяч,  а
русские  силы,  противостоявшие ему,  были  очень  разбросаны и  слабы.  И
все-таки  Омер-паша  наступал  так  медленно,  что  пропустил удобное  для
продвижения большой  армии  время.  В  ноябре  пошли  дожди,  горные  реки
вздулись и стали непроходимы, каждый незаметный еще недавно ручей сделался
шумной рекой,  дороги в долинах растворились в грязи и исчезли,  между тем
до Карса было еще очень далеко,  а  гарнизон крепости дошел уже до предела
лишений.
     Наступившая зима  прекратила  военные  действия  на  всех  фронтах  и
предоставила полный простор вежливой,  учтивой борьбе дипломатов в  богато
обставленных кабинетах министерств и дворцов.
     Но,  разумеется, первый нажим на дипломатов был сделан банкирами: они
развязали европейскую войну,  получившую название Восточной, они же пришли
к  выводу,  что вести ее дальше тяжело и  не доставит уже выгод и  пора ее
закончить.
     Парижский банкир Эрлангер писал об  этом  со  слов  биржевого дельца,
брата  Наполеона III,  герцога Морни,  банкиру венскому Сину.  Затруднение
заключалось только в  том,  что кто-то и  как-то должен был сделать первый
шаг к мирным переговорам.
     Банкирам,  конечно,  хотелось,  чтобы первый шаг  был  сделан русской
дипломатией;  русская дипломатия давала понять им,  что она, "будучи нема,
не останется глухою", то есть выслушает посредников.
     Тем  временем  Наполеон  III  давал  понять  руководителям английской
политики,  что он не прочь был бы сделать целью дальнейшей войны с Россией
восстановление Польши как государства; руководители же английской политики
дали ему понять, что на это они ни в коем случае не пойдут.
     Александр же  со  своей стороны питал надежды на  то,  что во Франции
возникнет революция и  стащит  с  трона  бонапартида.  Ему  казалось,  что
причины  для  этого  достаточны:   плохой  урожай,  бедственное  положение
вследствие  этого  французских  крестьян,  недовольство  рабочих  тяготами
войны...
     В  этом смысле он писал Горчакову в  Крым из Николаева еще в середине
октября:
     "Прежние революции всегда этим  начинались,  и  там,  может быть,  до
общего переворота недалеко.  В  этом  я  вижу  самый  правдоподобный исход
теперешней войны,  ибо искренного желания мира с кондициями, совместными с
нашими видами и  достоинством России,  я ни от Наполеона,  ни от Англии не
ожидаю, а покуда я буду жив, верно, других не приму".
     Когда  ему  передали,  что  Наполеон,  может  быть,  будет  не  прочь
заключить с  ним  сепаратный мир,  Александр забыл на  время даже о  своих
надеждах на революцию во Франции и свержение бонапартида.
     "Если бы действительно мы могли этого достигнуть,  - писал он тому же
Горчакову,  -  то, разумеется, я предпочту прямые с ним переговоры всякому
стороннему вмешательству".
     Через посредство тех  же  банкиров,  барона Эрлангера и  барона Сина,
Морни совсем было договорился с  русским дипломатом Горчаковым съехаться в
Дрездене для  более  короткого обмена мыслями о  возможности мира,  причем
Морни  давал  понять,   что,   может  быть,   удастся  несколько  смягчить
первоначальные условия мира,  заменить пункт об  ограничении сил России на
Черном  море  пунктом  о  "нейтрализации  Черного  моря",   что  было  бы,
во-первых,   не  обидно  для  национального  самолюбия,   а  во-вторых,  в
достаточной степени иллюзорно.
     "Не  в  первый раз  заносятся в  договоры подобные условия,  -  писал
Морни,  -  но сколько же времени соблюдаются они? Пройдет несколько лет, и
интересы   переместятся,   ненависть   потухнет,   установятся   дружеские
отношения,  благодеяния мира излечат раны войны, и... такого рода договоры
забудутся и  не  станут больше применяться.  Часто случается даже,  что та
самая нация, которая настояла на ограничении сил, первая же требует отмены
этого".
     Вообще Морни всячески старался выказать себя большим другом России, и
нельзя сказать,  чтобы старания его  пропали даром для него самого:  после
заключения мира он был назначен посланником в Петербург и здесь женился на
одной из великосветских невест, за которой дали огромное приданое.
     Свидание же  Морни  с  Горчаковым в  Дрездене так  и  не  состоялось:
канцлер Нессельроде не  мыслил себя вне  интересов австрийской короны;  он
внушил Александру,  что сепаратные переговоры с Францией могут иметь самые
печальные для России последствия,  и,  конечно,  тут же выступила на сцену
Австрия,  потом Лондон,  и в результате этого зять Нессельроде и Эстергази
появились в  Петербурге с  точными,  выверенными и согласованными пунктами
мирного договора в руках.
     Всякие  закулисные  махинации  были  объявлены  недостойными чести  и
достоинства русской дипломатии;  к ней,  как к должнику,  который не прочь
обсудить виды и сроки уплаты,  съехались представители всех кредиторов как
воевавших,  так и имевших только намерение воевать, и обсуждение вопроса о
возможностях мира началось.


                                    IV

     Перед  лицом  поднявшихся на  Россию  западноевропейских правительств
император Александр оставался в  том же одиночестве,  какое унаследовал от
отца.  Единственный,  кого он хотел склонить на свою сторону,  родной дядя
его по матери - король прусский - ответил ему отказом.
     Он  не  поскупился только на  советы принять условия мира,  какие ему
предлагают,  "пойти  елико  возможно  далеко  в  уступках,  зрело  взвесив
последствия, которые могут проистечь для истинных интересов России и самой
Пруссии,  а  также всей  Европы от  бесконечного продолжения этой  ужасной
войны:  стоит  только разнуздаться разрушительным страстям,  и  кто  может
исчислить последствия этого повсеместного наводнения?"
     Однако с советами начать мирные переговоры выступил,  наконец,  и сам
противник  Александра  Наполеон  III,  поручив  барону  Зеебаху  заявить в
Петербурге,  что "существуют только два средства привести великую войну  к
окончанию:  или полным истощением одной из воюющих сторон, или равновесием
между ними,  без посягательства на их честь.  В  данном  случае  именно  и
предлагается  это второе средство.  Если в Балтийском море союзные державы
не совершили ничего существенного, то в Крыму они все-таки одержали успех,
хотя  и  стоивший  им  очень  дорого.  Сопротивление,  оказанное  русскими
войсками, покрыло их славой; дельные стратегические распоряжения Горчакова
обеспечили безопасность Крыма на всю зиму. Таково прошлое..."
     Будущее же представлялось Наполеону так: "Союзники не перенесут войну
в глубь России, потому что опыт доказал нецелесообразность этого средства;
но  они  воспользуются всеми  усовершенствованиями,  введенными в  морское
дело,  чтобы атаковать Россию на  Балтийском море  и  разрушить Кронштадт.
Блокада  черноморских портов  вынудит нас  содержать на  юге  значительные
военные силы.  Но  к  чему  же  все  это  поведет?  К  пролитию крови и  к
бесполезным издержкам, а выгоду извлечет одна Австрия..."
     Император французов,  давая  совет  принять условия мира,  заканчивал
"искренним  намерением сблизиться с  Россией",  а  в  доказательство этого
приводил то,  что ему уже пришлось бороться за Россию в  Лондоне,  который
противится миру  и  выставил было  чудовищные условия требовать непременно
срыть  Николаев с  его  верфью.  "Мне  немалого труда  стоило,  -  говорил
Наполеон,  -  разъяснить английскому правительству,  что  нельзя требовать
того, чем не овладел с боя".
     Чтобы  обсудить всестороннее создавшееся положение,  Александр созвал
двадцатого декабря своих высших государственных сановников в Зимний дворец
на  совещание,  сам  прочитал им  условия мира,  предложенные Австрией,  и
предложил высказаться откровенно.
     По  роковому стечению обстоятельств те же самые оставшиеся Александру
в  наследство сановники,  которые  легкомысленно способствовали Николаю  I
вызвать на  борьбу Европу,  теперь должны были сознаваться в  том,  что не
взвесили своих сил и не подсчитали сил противника.
     Министр государственных имуществ граф  Киселев говорил,  что  "четыре
державы-союзницы  имеют  сто  восемь  миллионов населения и  в  общем  три
миллиарда годового дохода,  в  то  время как население России не превышает
шестидесяти пяти миллионов,  а доходы едва достигают одного миллиарда... В
таком положении,  - продолжал он, - без помощи извне, без всякого вероятия
на союз с  кем-либо,  нуждаясь в  средствах для продолжения войны и имея в
виду,   что  и   нейтральные  государства  склоняются  на   сторону  наших
противников,  было  бы  по  меньшей  мере  неблагоразумно рисковать  новой
кампанией,  которая только усилит требования противников и сделает мир еще
более трудным...  Недостаток оружия и  запасов усиливается;  затруднения в
этом деле растут ежедневно, как свидетельствует военный министр... Все эти
причины,  вместе взятые,  приводят к  убеждению,  что  надо  действовать с
крайней осторожностью и,  не отвергая австрийских предложений, постараться
изменить те условия,  которые не могут быть нами приняты без ущерба нашему
достоинству,   а  именно:  уменьшение  нашей  территории  и  некоторые  из
последствий нейтрализации Черного моря".
     Киселева  поддержали два  генерал-адъютанта:  князь  Воронцов и  граф
Орлов.  Из  них  первый был настроен очень мрачно.  По  его словам,  новая
кампания может только привести к потере и Крыма, и Кавказа, и Финляндии, и
Польши,   поэтому  гораздо  умнее  будет  заключить  мир,   пока  еще   не
обнаружилось   полное   истощение   русских   сил,   пока   еще   возможно
сопротивление.
     Мнение князя  Долгорукова,  военного министра,  на  которого ссылался
Киселев,  сводилось к  тому,  что Россия не в состоянии перевооружиться во
время войны,  как это удалось сделать державам-союзницам Англии и  Франции
благодаря их высокой технике,  что Шостенский пороховой завод с его конным
приводом  не  в  состоянии  конкурировать  с  заграничными  заводами,  где
работают  паровые  двигатели;  что  огромные расстояния и  плохие  условия
транспорта воздвигают непреодолимые препятствия по  снабжению  армии;  что
нет  не  только  достаточного количества селитры для  увеличенного выпуска
пороха, но нет даже и нужного числа портных, чтобы сшить мундирную одежду;
что  нет  возможностей для фабрикации ружей точного боя;  что даже сапоги,
даже полотно -  все  это поставляется для нужд армии ценой больших усилий,
всегда не вовремя и очень плохого качества...
     Нессельроде  не  преминул  поставить  собрание  высших  сановников  в
известность о  том,  что  замышляет сделать Австрия,  если предварительные
условия мира, присланные ею, будут отвергнуты.
     Граф Буоль,  австрийский министр иностранных дел, угрожал "серьезными
последствиями",  если предварительные мирные условия не будут приняты. Это
требовало,  конечно,  разъяснения,  и Нессельроде разъяснял, что последует
прежде всего  разрыв дипломатических сношений,  а  затем Австрия вступит в
коалицию врагов России.  Вслед за нею, по всей вероятности, вся Германия и
Скандинавия сделают то  же.  Между тем на военном совете в  Париже решено,
что  с  начала военной кампании французы займут весь  Крым,  а  англичане,
сардинцы и турки атакуют все кавказское побережье. Заняв Крым, французы со
стороны Дуная ударят на Бессарабию, а так как это уже будет происходить по
соседству с Австрией,  то Австрия,  наконец,  двинет свою огромную армию к
западным русским границам...  Конечно, при таких обстоятельствах не устоит
от участия в войне и Пруссия...  А блокада русских портов союзным флотом и
все те неисчислимые материальные потери,  которые с нею связаны?  А полная
возможность флота  союзников обстрелять и  занять  десантным отрядом любое
место на побережье?..
     Пискливый голос  весьма одряхлевшего старательного ученика Меттерниха
не  мешал  убедительности всех  рисуемых им  ужасов,  которые должны будут
разразиться  над  Россией,   если  только  австрийские  условия  покажутся
неприемлемыми.
     Приводилась  и  ссылка  на  мнение  министра  финансов,   что  нельзя
обольщаться прочностью канкриновского рубля,  который  упал  всего  только
пока на семь процентов.  Огромнейшие средства расходовались и  должны были
расходоваться на  содержание  армии,  доведенной  вместе  с  иррегулярными
казачьими войсками до  двух  с  половиной миллионов человек,  причем одних
только рекрутов было призвано около миллиона и  около полмиллиона ратников
ополчения.
     Между тем  не  только Крым,  но  и  несколько южных губерний были уже
истощены реквизициями; множество рабочего рогатого скота, необходимого для
транспорта,  было уже частью съедено армией, частью погибло от бескормицы,
частью утонуло в невылазной осенне-зимней грязи.
     Из  всех  сановников,  призванных царем  на  совещание,  один  только
статс-секретарь граф  Блудов высказался было за  продолжение войны,  но  к
концу совещания признал этот взгляд своей ошибкой.
     После того,  что видел Александр в Николаеве и в Крыму, он сам далеко
не смотрел так мрачно на дело обороны России,  как Нессельроде,  Воронцов,
Киселев, Долгоруков, и несколько минут прошло у него в раздумье, когда все
мнения  были  отобраны и  единогласно решено было,  что  воевать дальше не
следует.
     Наконец,  обратясь к  канцлеру,  он поручил ему объявить австрийскому
посланнику графу  Эстергази,  что  привезенные им  предварительные условия
мира Россией приняты.
     Впоследствии император Александр никогда не  мог равнодушно вспомнить
об этом совещании и  о  том,  что он согласился на мир,  позволил запугать
себя  бессильными по  существу  угрозами  Англии  и  ультиматумом Австрии,
стоявшей на грани финансового краха.
     - Я  сделал  тогда  большую  подлость,   -  обыкновенно  говорил  он,
преувеличивая, конечно, значение своего самодержавства.


                                    V

     На  мирный конгресс,  открывшийся в  Париже,  был  послан граф Орлов.
Франция выставила своего министра иностранных дел графа Валевского, Англия
- лорда Кларендона, Австрия - графа Буоля, Сардиния - графа Кавура, Турция
- великого визиря Аали-пашу.
     Казалось бы,  конгресс из  таких  сплошь  титулованных представителей
должен был протекать благовоспитанно-спокойно, но чуть только открылся он,
раздались резкие  выражения,  появились слишком  сильные жесты  вплоть  до
угрожающего стука костяшками пальцев об стол,  повышение голосов до крика,
запальчивость до  хрипоты перехвата глоток:  на  обсуждение был  поставлен
вопрос об изменении пограничной линии в Бессарабии.
     Вопрос этот,  правда,  непосредственно касался одной  только Австрии,
благоразумно  не  воевавшей,  но  графа  Буоля  яростно  поддерживал  лорд
Кларендон, представитель державы, хотя и воевавшей, однако очень неудачно.
Чтобы  обеспечить свободу  плавания  по  нижнему  течению  Дуная,  Австрия
намерена была отхватить у России чуть ли не половину Бессарабии.
     Орлов напомнил о том, что в руках России находится не только крепость
турецкая Карс,  но и весь Карсский пашалык,  который может явиться хорошей
мерой за меру:  или границы Бессарабии останутся без изменений, а Карсский
пашалык будет возвращен Турции,  или границы Бессарабии будут передвинуты,
но зато все земли,  завоеванные русскими войсками в  Малой Азии,  навсегда
останутся за Россией.
     Вот тогда-то лорд Кларендон начал кричать,  что Англия готова воевать
с  Россией бесконечно,  но не позволит ей урезать что-нибудь из территории
Оттоманской империи.
     Кричал Кларендон,  кричал Буоль, кричал Орлов, начал сверкать глазами
и покрикивать великий визирь  Али-паша,  пришлось  председателю  конгресса
графу  Валевскому  со всей поспешностью закрыть заседание,  чтобы избежать
военных действий за столом конгресса.
     Чтобы выйти из  очень трудного положения,  в  какое попал он в  самом
начале заседаний, Орлову пришлось обратиться за поддержкой непосредственно
к  Наполеону.  Желая во  что бы  то  ни стало добиться хороших отношений с
Россией,  не  разрывая в  то  же  время  со  своими союзниками,  император
французов дал понять и Буолю и Кларендону,  что слишком больших требований
их правительств он поддерживать не будет, так как желает мира. Это вызвало
колкие письма к  нему Виктории,  но заседания конгресса пошли все же после
того значительно сдержанней:  постепенно возвращались к  России на  карте,
разложенной на  столе в  зале заседаний,  и  Болград и  Хотин,  на которые
посягала в пользу Молдавии Австрия,  пока не осталась,  наконец,  узенькая
полоска по  левому берегу Дуная около гирла,  всего в  тридцать квадратных
километров.
     Об  этом клочке приказано было Александром Орлову не  спорить больше.
Севастополь возвращался России,  хотя и  без  права укреплять его;  Карс -
Турции.  О числе военных судов, которые Россия и Турция могли бы держать в
Черном  море,  Орлов  договорился непосредственно с  Аали-пашой.  Наконец,
русское правительство отказывалось от протектората над Молдавией, Валахией
и  Сербией,  который не  давал России никаких выгод,  хотя  и  стоил много
русской крови.
     Парижский мирный  трактат  был  подписан  в  годовщину взятия  Парижа
союзными войсками в 1814 году, то есть 18/30 марта 1856 года.
     Перемирие в  Севастополе,  между двумя берегами Большого рейда,  было
объявлено на  месяц раньше,  17 февраля.  Конвенцию о  перемирии подписали
главнокомандующие союзных армий -  Пелисье и другие, а с русской стороны -
новый главнокомандующий,  генерал Лидерс,  так  как Горчаков еще в  начале
января был переведен в Варшаву.
     Граф  Орлов,   заключивший  "не  постыдный  мир",   был  назначен  по
возвращении председателем Государственного совета и комитета министров, то
есть стал первым лицом в государстве, а через год получил княжеский титул:
это был его "заработок" на славной обороне Севастополя.  С другой стороны,
генералу Пелисье был  дан  Наполеоном титул  герцога Малаховского (duc  de
Malakow).  Сделанный  маршалом  французский Ахилл  Боске  вследствие раны,
полученной при взятии Малахова, жил недолго.
     Наполеону III  необходимо было оказать давление на  членов конгресса:
он очень хорошо знал,  во что уже обошлась ему осада Севастополя,  и  мог,
хотя бы приблизительно,  рассчитать,  что будет стоить продолжение войны с
Россией.
     Свыше  трехсот тысяч  отборнейших французских войск,  включая сюда  и
гвардию,