сражался при Синопе; фрегат "Флора" незадолго перед тем отбился в открытом
море во время штиля от напавших на него трех турецких паровых фрегатов...
     Небольшие  пароходы,  баркасы,  боты  и  другие  гребные  суда  густо
бороздили поверхность бухты, перевозя с Северной стороны на Екатерининскую
пристань орудия, зарядные ящики и другие тяжести...
     Только часам к десяти вечера улеглась, наконец, суматоха, поднятая на
Большом  рейде  и  Южной  бухте  приказом  Корнилова:   флот  приготовился
встретить союзные силы на новых местах, ощетинился хоботами орудий, разжег
калильные печи для ядер...
     Но на все эти приготовления моряков подозрительно смотрел отдохнувший
уже  от  впечатлений неудачного Алминского сражения  и  бессонно в  походе
проведенной ночи  Меншиков.  Он  даже  прислал  вечером  одного  из  своих
адъютантов  к  Корнилову  справиться,   когда  именно  будут  затоплены  в
фарватере суда. Корнилов ответил, что затопить суда недолго, было бы все к
этому готово,  сам же  думал все-таки как-нибудь повлиять на князя,  чтобы
спасти суда.
     Однако часа через два  разыскал его другой посланец князя с  приказом
перед тем,  как топить суда, поднять над городом русский национальный флаг
в виде сигнала.
     Но ни в этот день,  ни даже на следующий, 10 сентября, суда потоплены
не  были.  У  Меншикова и  кроме  них  было  много заботы:  перевозилась и
переходила на обширное Куликово поле -  южнее четвертого бастиона -  армия
со  всеми  обозами;  составлялись списки  потерь;  подтягивались отсталые,
записанные в  "пропавшие без  вести";  устраивались в  госпитале  раненые;
выдавались ранцы  и  ружья  из  складов  и  цейхгаузов;  наполнялись снова
патронные и сухарные сумки...
     Приходили депеши,  что неприятель все еще не тронулся с места, но это
значило  только,  что  он,  освобождаясь от  своих  раненых,  готовится  к
дальнейшим действиям не  спеша  и  обдуманно.  Казаки  и  гусары встречали
кавалерийские разъезды, освещавшие местность, даже у Бельбекской долины.
     Утром 10-го  близко  ко  входу  в  Большой  рейд,  но,  конечно,  вне
выстрелов   с   береговых   батарей,   подошли   два  парохода  союзников.
Выстроившиеся совсем по-новому,  в две кильватерные колонны,  русские суда
на  Большом  рейде  их  изумили.  Они  тут  же ушли с донесением адмиралам
Лайонсу и Гамелену, что русская эскадра приготовилась выйти, чтобы напасть
на союзный флот.
     Союзный флот собрал все  свои силы и  целый день усиленно готовился к
бою и ждал нападения, несколько раз меняя для этого места.
     Вечером те  же  два разведочные парохода подходили снова:  картина на
рейде не менялась.
     Между  тем  штиль  продолжался -  не  было  ни  малейшего ветра.  Это
говорило союзникам только  о  том,  что  русские парусные корабли выступят
утром, когда подует попутный им бриз.
     Но  в  шесть часов вечера над  библиотекой взвился трехцветный флаг -
сигнал на  этот  раз  весьма печальный.  Несколько видных морских офицеров
сошлись  у  Корнилова,  умоляя  его  повременить  с  исполнением жестокого
приказа.
     - Господа,   я  все  сделал,   что  мог,   но  приходится  покориться
необходимости, - говорил им Корнилов.
     - Мы навсегда опозорим себя в глазах противника! - возражали ему. - И
население Севастополя, и моряки, и гарнизон - все будут подавлены, если мы
сами затопим свои суда!
     - Я приводил все эти доводы князю,  но он ссылался на историю:  часто
бывало,  дескать,  то,  что армии,  высадясь в чужой стране,  сжигали свои
корабли,  чтобы отрезать себе путь отступления...  Мы же, дескать, сделаем
гораздо  умнее,   если  их  потопим  и  тем  обезопасим  себя  с  моря  от
наступления... Он до того упорен в этом, что я уже перестал с ним спорить.
Сигнал дан,  надо свозить с  кораблей экипаж и  орудия и  вообще что можно
успеть свезти... Потом прорубить отверстия в подводных частях и...
     Корнилов сделал правой рукою ныряющий жест и отвернулся, чтобы скрыть
приступ слабости.
     Весь  вечер и  всю  ночь  деятельно перевозили с  судов-смертников на
берег орудия, снаряды, офицерские вещи, однако перевезти всего не удалось.
     Из  орудий  были  сняты  только  мелкие,  потому что  крупные при  их
огромной тяжести снимать спешно и в темноте было невозможно.
     На  каждом  судне  хранились большие запасы  провианта,  но  об  этих
запасах никто,  кроме  коков и  баталеров,  даже  и  не  вспомнил в  общей
суматохе.
     Почему-то  упорно  держалось  мнение,  что  неприятельский  флот,  по
депешам -  скопившийся в  большом числе возле устья Качи,  только для того
именно и скопился и усердно готовился к сражению,  чтобы утром 11-го числа
атаковать Большой рейд и  в него ворваться.  Поэтому спешили потопить суда
еще до рассвета, совершенно бросив их разгрузку.
     Матросы прорубали широкие,  на совесть,  отверстия ниже ватерлинии. И
вот  на  рассвете  погрузились  уже  окончательно  "Варна",   "Силистрия",
"Сизополь"...  Только обломки мачт плавали на тех местах,  где они стояли.
За  ними пошли на дно "Уриил" и  "Селафиил".  "Флора" держалась на воде до
восьми часов,  потом,  покачиваясь и  вздрагивая всем  корпусом,  точно от
холода или боли, медленно скрылась в водяной могиле.
     Только стоявший как  раз над самым глубоким местом фарватера огромный
корабль  "Три  святителя" не  выказывал ни  малейшего желания расстаться с
жизнью,  хотя вода и  вливалась добросовестно во все бреши,  проделанные в
нем топорами.
     Капитан Зарубин, как и все севастопольцы, с большой тревогой наблюдал
за всем, что делалось кругом. Для этого времени у него было довольно. Если
по дому он -  человек отставной во всех смыслах - ничего не мог делать, то
ковылявшие ноги дотаскивали его все-таки до  Приморского бульвара,  откуда
хорошо видны были и Южная бухта и вход на Большой рейд.  То, что появились
на  улице раненые,  говорившие,  что "француза этого прет на Севастополь -
т„мно!  Даже так,  что и сосчитать нельзя!" - его уже достаточно испугало.
Капитолина Петровна только ахала,  всплескивала руками,  металась то туда,
то сюда и  искала,  кого бы ей обвиноватить в том,  что вовремя не уехали,
как  люди.  Дебу  жил  уже  в  казарме  при  канцелярии своего  батальона;
юнкер-сын пропадал на корабле;  Варя и Оля еще меньше, чем их мать, знали,
что надо делать.
     Зарубин пошел на бульвар и в это утро - ближе к полдню, как был тут и
накануне, когда видел колонну кораблей, выстроившихся поперек рейда.
     Что  они  готовятся здесь  при  поддержке береговых батарей встретить
грудью эскадру врага,  это было ему понятно; что в самой середине колонны,
как  бы  в  кореннике,  стоит корабль "Три  святителя",  его  корабль,  на
котором,  будучи капитан-лейтенантом, он сражался с турками, было ему тоже
и понятно и даже радостно вчера.
     Но очень страшно показалось в этот день, 11 сентября, когда он увидел
вдруг,  что корабль его стоит уже только один... Куда же ушли остальные?..
И  почему на  его  корабле так страшно вдруг стали торчать мачты?  Или это
только кажется его глазам?
     Он стоял,  облокотясь на высокий каменный парапет над бухтой.  Близко
никого не случилось,  чтобы спросить,  куда делись остальные шесть судов и
действительно ли что-то там такое с мачтами, или ему только так кажется.
     Вдруг   Зарубин  увидал  большой  пароход  "Громоносец",   идущий  на
сближение с кораблем.
     Вот он сделал поворот,  надымил из трубы черным дымом в небе, вспенил
кормою воду в бухте, и странно, и неожиданно, и оглушительно грянул с него
орудийный выстрел...
     Ниже  полосы черного дыма отплывал от  него клубами белесый пороховой
дым...  И еще орудийный выстрел... И еще один... И корабль "Три святителя"
вдруг покачнулся,  пораженный несколькими ядрами в подводную часть,  мачты
его упали,  и на глазах Зарубина он стал погружаться...  Сначала медленно,
потом быстрее,  быстрее, наконец, исчез в воде... И Зарубин понял, что его
корабль просто  расстрелян и  затоплен сознательно,  по  приказу,  так  же
затоплен, как и остальные шесть...
     Больному,  изувеченному,  слабому,  старому,  ему стало страшно,  как
малому ребенку,  и,  уткнув лицо в руки,  лежащие на парапете, он зарыдал,
как ребенок.


                              Глава седьмая

                              ФЛАНГОВЫЙ МАРШ

                                    I

     Отставить генерала  Кирьянова от  командования дивизией  Меншиков  не
имел полномочий. Он даже не просил об этом и в том донесении царю, которое
повез Грейг;  когда же  11  сентября в  полдень получены были депеши,  что
армия союзников оставила,  наконец, Алминскую долину и направляется к реке
Каче,  -  вдоль берега моря, как и раньше, - Меншиков приказал Кирьякову с
его отрядом двинуться,  обогнув Северную сторону, и быть авангардом армии,
назначение которого наблюдать за противником,  а князю Горчакову приказано
было вести свой отряд как ядро армии на Инкерманские высоты.
     Этот вывод войск из  Севастополя,  для  того чтобы не  дать союзникам
запереть в крепости полевые войска, а, напротив, сделать из этих войск для
союзников  угрозу  их  флангу  и  тылу  и  сохранить  связь  Севастополя с
остальным  Крымом  и,   значит,  с  Россией,  и  был  началом  отмеченного
впоследствии в истории военного искусства флангового марша Меншикова.
     Теперь,  когда  между  бухтой и  открытым морем  выросла непроходимая
баррикада из  затопленных судов,  Меншиков мог  быть  спокоен  за  целость
матросов и  судовых  орудий:  взгляды  даже  самых  воинственных флагманов
поневоле обращались теперь с моря на сушу.
     Но он издал еще два приказа:  приготовить к  затоплению так же и  все
новые корабли,  чтобы они  не  достались союзникам в  случае,  если  атаки
отразить не  удастся;  двум же  Аяксам Черноморского флота стать во  главе
сухопутной обороны:  Корнилову -  северной части  Севастополя,  Нахимову -
южной.
     Командовать  всем   севастопольским  гарнизоном  в   свое  отсутствие
Меншиков назначил снова "Ветреную блондинку" - Моллера.
     Получив приказ,  Нахимов тут же направился к князю. Он надел парадную
форму;  он  нацепил  большую часть  своих  орденов;  он  был  торжественно
решителен.
     Он  стоял  официально  навытяжку  перед  главнокомандующим и  говорил
против обыкновения почти без запинок:
     - Вы изволили,  ваша светлость, зачислить меня в сухопутные генералы,
но я  -  вице-адмирал-с!  Я  ничего не знаю ни в саперном деле,  ни в деле
обороны разных там  бастионов-с...  Я  могу по  своей неопытности во  всем
этом-с наделать таких непозволительных ошибок,  что...  что мне их никогда
не простят-с!..  Вместо пользы я могу принести огромнейший вред-с,  чего я
боюсь!
     - Пу-стя-ки!  - Меншиков сделал гримасу.  - Всякий вице-адмирал равен
по своему чину генерал-лейтенанту.  Кроме того,  у вас под командой  будут
ваши  же  матросы,  вам  очень  хорошо  известные...  Так  что  вы,  Павел
Степанович, напрасно волнуетесь.
     Однако Нахимов продолжал обдуманно:
     - В воинском уставе,  ваша светлость,  есть статья, прямо запрещающая
назначать адмиралов на  должности сухопутных генералов,  так  как  это две
разные  военные  специальности-с...   Ведь  никому  не  придет  в   голову
сухопутного генерала вдруг взять и сделать адмиралом!
     - Однажды,  -  сухо отозвался Меншиков,  -  это пришло в  голову ныне
царствующему монарху,  и ваш покорнейший слуга,  - он ткнул себя пальцем в
аксельбант,  - из сухопутных генералов сделан был адмиралом, о чем вы, как
видно, забыли!
     Нахимов  действительно забыл  об  этом.  Он  был  очень  сконфужен  и
покраснел даже.
     - Виноват,  ваша светлость,  я упустил-с, да... совсем упустил это из
виду-с.
     Тут он подумал,  что князь, пожалуй, не поверит, будто он говорил без
всякого умысла;  что князь может найти в  его словах намек на  проигранное
Алминское сражение, которое мог бы выиграть настоящий, коренной сухопутный
генерал, - и покраснел еще гуще.
     Меншиков заметил это. Он сказал полушутливо-полусерьезно:
     - Древние  римляне  назначали  на  должности  полководцев  не  только
адмиралов  взамен  генералов,   а  даже  людей,  никогда  не  служивших  в
войсках...  Возьмите хотя бы  Лукулла,  который был  только богат и  любил
хорошо покушать...  Однако же он оказался очень удачливым полководцем,  не
так ли?..  Почему же?  Да по той простой причине,  что была у него,  как у
всякого богатого человека,  привычка командовать людьми...  И не нужно ему
было совсем никаких знаний саперного дела, если была такая привычка.
     - Пример  вы  привели  разительный,  ваша  светлость!  -  пробормотал
Нахимов и  после  двух-трех  произнесенных еще  фраз  простился с  князем,
который собирался уже уезжать к отряду Горчакова.
     Не  снимая  ни  орденов,  ни  парадного  вицмундира,  Нахимов  верхом
поскакал знакомиться с  Южным  фронтом,  который должен он  был  защищать,
может быть даже завтра, против опытных полчищ союзников.
     С  молодости осталось у  него  представление о  морской стихии как  о
беспредельной и  необъятной,  но стихия земная оказывалась еще необъятнее,
как только пришла для него необходимость ее защищать.
     Он взял направление на ближайший к городу седьмой бастион. Он думал о
Лукулле,  который,  почти две тысячи лет назад,  так же вот,  должно быть,
трясся  на  лошади  по  малоазийскому бездорожью и  проклинал неугомонного
Митридата, как он теперь проклинает Сент-Арно.
     Направо от него синела вполне известная ему и понятная Артиллерийская
бухта, у входа в которую стоял корабль "Ростислав" с флагом контр-адмирала
Вукотича 1-го,  а  налево раскинулась сгоревшая от солнца низенькая желтая
трава,  из  нее  высунулись  повсюду  белые  известковые  камни,  и  вдали
копошатся люди, - матросы роют траншеи...
     Левая  штанина адмиральских брюк  с  широким лампасом все  стремилась
закатиться к  колену;  от шеи гнедого эквуса сильно пахло трудовым конским
потом; было жарко в парадной форме, хотелось пить...
     Густорыжеволосый,  приземистый, с искорками неукротимо-легкомысленной
веселости в карих глазах, шахматист и любитель кутежей, капитан 2-го ранга
Будищев встретил его рапортом,  что все на  вверенном ему седьмом бастионе
обстоит благополучно.
     - Благополучно,  вы сказали-с?  -  поздоровавшись с  ним,  прикрикнул
Нахимов.  -  Как же  так благополучно-с,  когда все орудия просто на земле
валяются, как бревна-с? - и показал рукой на несколько таких орудий.
     - Эти  орудия только недавно привезли,  ваше  превосходительство,  но
лафетов к ним пока нет еще...  и платформ тоже... Поэтому они и лежат пока
на земле...
     - Вот тебе на,  -  нет!..  Как же так нет?..  Неприятель наступает, а
платформ нет?.. И даже лафетов нет! Черт знает что-с!.. Как же так нет?
     - Отчасти потому их нет,  что не готовы еще, ваше превосходительство,
отчасти же...
     - Довольно-с!.. Одного этого довольно, что не готовы!
     Но Будищев все-таки досказал:
     - Отчасти же потому, что не хватает подвод.
     - Да,  вот видите!  Подвод!  -  подхватил Нахимов.  -  Если на это не
хватает подвод, то как же тогда защищать город? - Он махнул рукою вправо и
влево, желая очертить хоть какое-нибудь определенное, как палуба какого-то
огромного корабля, пространство из этой необъятной стихии земли.
     - Придется забрать все подводы у  обывателей,  какие только найдутся,
ваше превосходительство... А также лошадей, быков, что у кого имеется, раз
город на осадном положении.
     - Кто объявил город на осадном положении? - очень удивился Нахимов. -
Разве был такой приказ?.. Я только сейчас от князя, - об осадном положении
он ничего не говорил мне!
     - Но  ведь  если  даже не  объявлен еще  на  осадном положении,  ваше
превосходительство,  то  вот-вот  должен же  быть  объявлен,  когда  будет
осаждаться противником!
     Нахимов  заметил  усмешку,   промелькнувшую  в  карих  глазах  и  под
короткими рыжими усами Будищева.
     - Как же так,  в самом деле-с, а?.. Князь из города уехал... Город на
осадном положении не  объявлен...  Платформ и  лафетов нет!..  Подвод тоже
нет! И вот извольте-с тут защищать Южную сторону!
     - Неприятель ожидается с Северной стороны, ваше превосходительство, -
напомнил адмиралу Будищев.
     - Ну,  да-с,  ну,  да-с...  С Северной, - поэтому все средства защиты
идут туда...  но,  однако-с, почему-то приказано защищать и Южную сторону!
Предполагается, значит, окружение сразу со всех сторон!
     И  для  большей наглядности Нахимов прочертил над головой лошади круг
левой рукой. Будищев снова приложил руку к козырьку:
     - У нас еще и перевязочного пункта нет,  ваше превосходительство... И
хотя бы доставили с какого-нибудь судна бочонок уксуса с пенной водкой для
перевязок...
     - Вот видите, видите-с! - удивился Нахимов. - Ожидается с часу на час
атака,  а ничего нет! Как же так никто не позаботился раньше?.. Черт знает
что-с!..
     До  позднего вечера  Нахимов  ездил  по  бастионам Южной  стороны  и,
наконец, совершенно усталый, с головой, ощутительно разбухшей, раздавшейся
в висках от массы несообразностей, нелепостей, недохваток, обнаруженных им
на  этом  необъятном пространстве желтой  каменистой земли,  которую нужно
было  ему  защищать,  появился на  квартире генерала Моллера со  смиренным
вопросом:
     - Какие приказания от вас, ваше превосходительство, должен я получить
по обороне Южной стороны, мне порученной его светлостью?
     Усталый  вид  Нахимова,   его  запыленная  парадная  форма  и   такой
подчеркнуто официальный тон  его  вопроса  -  все  это  поразило "Ветреную
блондинку" до чрезвычайности.
     - Вот  мы   сейчас,   Павел  Степанович,   мы  сейчас...   присядьте,
пожалуйста,  очень  прошу...  Мы  сейчас  пригласим  Владимира Алексеича и
втроем, втроем как-нибудь... обдумаем это... Закусите что-нибудь, а? Чайку
стаканчик?..  Сейчас распоряжусь, чтобы Владимир Алексеич к нам... А каков
князь, а?.. Ведь бросил нас!.. В такой, можно сказать, момент критический,
когда неприятель подходит, взял и увел войска!.. Значит, что же нам теперь
остается?  Защищаться с теми резервными батальонами,  какие есть... да вот
еще матросы.  На них вся надежда, Павел Степанович, на ваших матросов. Вот
придет Владимир Алексеич,  все обсудим...  -  не  говорил даже,  а  просто
как-то  невразумительно лепетал старец,  то  и  дело  приглаживая пушистые
белые волосы у левого плоского уха.
     И,  оглянувшись  на  дверь,  от  которой  к  уютному  чайному  столу,
озаренному  бронзовой  лампой,  ему  удалось  оттиснуть  Нахимова,  Моллер
добавил полушепотом, чтобы не испугать своих семейных:
     - А может быть,  в этой вот моей квартире завтра мне и ночевать уж не
придется... а будет тут ночевать уж этот... маршал Сент-Арно, а?
     И  в  выпуклых  бесцветных глазах  старого  генерала  Нахимов  увидел
недоумение,  страх и  надежду,  что он,  боевой адмирал с двумя Георгиями,
молодой еще по сравнению с  ним человек,  -  всего только в начале шестого
десятка, - его успокоит и ободрит.


                                    II

     Старый Моллер  не  знал еще,  что маршалу Сент-Арно было приготовлено
уже другое место для ночлега.
     Когда мадам Сент-Арно узнала, что армию при ее движении к Севастополю
могли  ожидать  всякие  неприятные  сюрпризы  со  стороны  Меншикова,  она
отказалась от  прогулки  к  русской  крепости в  карете  светлейшего.  Она
предпочла путешествие морем вдоль берега в  своей удобной каюте на корабле
"Наполеон".
     Правда, целый день было беспокойство во флоте, - думали, что выйдет и
нападет русская эскадра,  но потом все успокоились.  Передавали даже такой
странный слух, будто часть русских судов затоплена самими же русскими.
     11/23   сентября,   к   вечеру,   маршал   Сент-Арно   прислал   жене
изумительнейшей работы  ночной  столик  с  инкрустациями из  перламутра  и
бронзы,  взятый им,  как он писал ей,  "во дво