у  первому.   Истовый
барабанный бой,  с которым шли в атаку,  скорее чувствовался, чем слышался
всеми при общем гуле сражения, криках и выстрелах.
     Следом за  третьим батальоном,  то  и  дело  спотыкаясь то  на  трупы
убитых,  то на тела тяжело раненных, то оступаясь в предательские воронки,
вырытые снарядами,  спешил  иеромонах Иоанникий,  подбирая по-женски  свою
длинную рясу с не менее длинной епитрахилью.
     Витя Зарубин, по совету Бородатова, доложил все-таки о нем Хрулеву, и
сам же был послан вызвать ретивого и шумливого монаха к резерву. Иоанникий
очень удивился и пытался даже ругнуть Витю, но все-таки пошел за ним, гудя
на ходу, что он еще поучит и самого генерала, где именно в бою должно быть
место священника полка. Однако до Хрулева он так и не дошел, обеспокоенный
тем,  что  первый батальон двинулся уже в  атаку,  что там впереди кипит и
гремит бой  и  что  сам полковой командир повел третий батальон на  помощь
первому.
     Как  раз  мимо третьего батальона и  пришлось проходить ему  вслед за
Витей, когда вдруг забили барабанщики и пошли отбивать шаг рота за ротой.
     - Постой, ты!.. Куда это они, постой! - дернул он за рукав Витю.
     - Куда?..  Передвигаются,  -  стараясь  быть  важным,  ответил  Витя,
который и сам не знал, куда передвигались камчатцы.
     - Как это <передвигаются>?
     - Очень просто... Идемте же, батюшка, генерал вас ждет.
     - Подождет, ничего!.. Эка штука - <ждет>!..
     Промаршировала мимо  Иоанникия двенадцатая рота,  которую узнал он по
знакомому ротному командиру,  - и вот, в недоумении сделав сам десятка два
шагов  вслед за юнкером,  ординарцем Хрулева,  монах круто повернул назад,
вдогонку за двенадцатой ротой, а Витя этого не заметил.
     Когда же  обернулся он  и  увидел,  что  около него  нет  монаха,  то
вскрикнул от досады и обиды:
     - Вот черт!.. Эй!.. Ба-тюш-ка-а!
     Пробегали  мимо  солдаты,  раздавались чьи-то  командные  голоса,  но
иеромонах не отзывался.  Конечно,  Витя сообразил сразу, что он направился
назад,  за  камчатцами,  но  если  упустить его,  это  будет,  значит,  не
выполнить приказ Хрулева.
     Вите  ничего  не  оставалось делать,  как  бежать назад  и  уговорить
беспокойного монаха.  Однако,  как ни  ярко светила луна,  все-таки трудно
было безошибочно взять направление...
     Вот он уже выбрался за бруствер люнета...  Если бы кто из начальства,
встретясь, вздумал его остановить, то ведь он был ординарец самого Хрулева
и стремился выполнить его приказание.
     Там,  впереди,  стоял сплошной гул и стон свалки...  Часто блистали и
гремели орудийные выстрелы, обдававшие камчатцев картечью.
     Вот  раскатилось  взятое  в   высших  тонах  <ура>,   и  одновременно
показалось,  что  земля  задрожала от  топота  тысячи ног:  это,  конечно,
бросились в бой роты третьего батальона.
     Витя уже не шел вперед - не мог идти, - он бежал. У него в руках было
ружье со  штыком,  то самое ружье,  которое было с  ним и  во время первой
вылазки,  когда был он ранен.  Теперь гремела вторая...  И вздернутый всей
обстановкой близкой  и  жаркой  схватки,  он  забыл  даже,  что  бежит  за
строптивым,  не признающим дисциплины монахом, который позволил себе такую
дерзкую <самовольную отлучку>.
     Но монах напомнил о себе сам.  Совершенно неожиданно вдруг, в стороне
от Вити,  но гораздо ближе к линии боя,  чем был он, заколыхалось могучее,
перекрывшее все звуки схватки пение молитвы:

                  Спаси, го-осподи, лю-ди твоя-я
                  И благослови достоя-я-я-яние твое-е...

     Это <я-я-я>,  звучавшее,  как полногласное <а-а>, буквально потрясало
воздух кругом,  как  канонада.  Витя сказал самому себе радостно:  <Вон он
где, этот монах!> - и бросился в ту сторону.


                                    II

     Ночной рукопашный бой разгорался с  каждой минутой сильней и упорней.
В  дело  вводились с  обеих  сторон все  новые и  новые части.  Света луны
оказалось вполне достаточно,  чтобы  части эти  шли  туда,  куда  им  было
указано, и делали потом то, что диктовал жестокий закон штыковых атак.
     Хрулев на своем белом коне,  в папахе и бурке стоял около левого фаса
люнета и отсюда, как от центрального места, деятельно и уверенно руководил
боем,  то  и  дело  рассылая  с  приказаниями  то  конных  адъютантов,  то
ординарцев, то просто казаков конвоя, всегда готовых скакать куда угодно.
     Он  поволновался немного только  вначале,  когда  ему  донесли,  что,
несмотря на  условленный сигнал -  барабанную в  шесть барабанов дробь,  -
команды охотников капитана 2-го  ранга  Будищева и  лейтенанта Бирюлева не
двинулись с  места.  Потом  выяснилось,  что  сигнал  этот  просто не  был
расслышан за  начавшейся как раз в  это время артиллерийской стрельбой.  С
небольшим опозданием охотники ушли в сторону английских батарей,  и Хрулев
успокоился.  Команды  Будищева  и  Бирюлева были  довольно внушительны:  у
первого -  четыре  роты  греков-волонтеров,  полтораста матросов и  двести
минцев; у второго - около пятисот человек охотцев, волынцев и моряков.
     Когда  третий  батальон  камчатцев ошеломительным натиском  опрокинул
зуавов,  потеснивших было  обескровленный штуцерными  залпами  и  картечью
первый батальон,  матросы, назначенные для земляных работ под руководством
саперных офицеров Тидебеля и  Бородатова,  тут же  начали одни приводить в
прежний  вид  русские  ложементы,  другие  -  засыпали отбитые французские
траншеи...  Однако из других,  дальних, траншей на помощь зуавам шли новые
колонны,  и  Голеву,  чтобы не  отступать перед ними,  пришлось вызвать из
резерва еще  один  свой  батальон,  потом и  батальон волынцев.  С  другой
стороны полковник Радомский,  успешно напавший на правый фланг французской
параллели с одним батальоном своих днепровцев, скоро вынужден был ввести в
дело один за другим и два остальных.
     Силы французов,  оказалось,  превышали более чем вдвое небольшие силы
русских,  но  Хрулев  пустил  в  обход  левого фланга противника две  роты
Углицкого полка  и  две  -  волынцев  по  дну  глубокой Доковой  балки,  а
полковник Голев остальных волынцев направил в обход правого фланга. Однако
и тех и других предупредил часто ходивший на вылазки лейтенант Завалишин.
     Он был с командой матросов-штуцерников в отряде Будищева. Команда его
была небольшая,  всего в шесть -  десять человек.  Назначение всего отряда
было  -  действие  против  англичан,  но  Завалишин просто  не  успел  еще
присоединиться к  колонне Будищева.  Он  шел только на соединение с  нею и
именно  по  берегу  Доковой  балки,   но  изменил  направление  ввиду  уже
начавшегося преждевременно жаркого боя и вышел не только во фланг, но даже
и  в  тыл французам,  по  которым на  свой страх и  риск и  приказал своим
матросам открыть частый огонь.
     Это  было  так  неожиданно для  французов,  что  весь  левый фланг их
пустился в бегство,  и вся первая параллель, из которой были уже вытеснены
камчатцы и днепровцы,  снова была занята ими, причем прислуга батарей была
перебита,  орудия заклепаны и  опрокинуты;  точно так же опрокинуты были в
траншеи и  рвы  все туры,  набитые землей,  и  земляные мешки,  и  солдаты
неудержимо  рвались  преследовать отступающих  зуавов...  Это  был  момент
блестящей победы хрулевского отряда.
     Однако и отряды Будищева и Бирюлева с подобным же успехом действовали
в траншеях англичан против третьего бастиона.  Как бывало обычно,  вылазка
русских   застала   англичан   врасплох;   их   аванпосты   даже   приняли
греков-волонтеров  в  их  своеобразных  восточных  костюмах  за  зуавов  и
пропустили их беспрепятственно к середине третьей своей параллели, которой
командовал майор Гордон.
     Проводником у  греков  был  мичман  Макшеев  с  тридцатью  матросами,
которые,  овладев батареей осадных орудий,  тут же  заклепали все орудия и
перебили прислугу.  Сам  Гордон был  ранен двумя пулями,  его  помощники -
капитаны Броун и Викар - убиты.
     В ту же параллель, но только с левого фланга, вышла и другая половина
отряда Будищева в двести шестьдесят человек, которыми командовал лейтенант
Астахов. Эти выбили остальную часть прикрытия параллели и захватили в плен
подполковника и несколько рядовых.
     Бирюлев захватил свою вторую параллель,  где тоже нанесено было много
потерь  англичанам,  заклепаны мортиры,  захвачен в  плен  инженер-капитан
Монтегю...
     Успех этой ночи был бы  полный,  если бы  у  Хрулева оставалось еще в
резерве хотя бы столько же батальонов,  сколько их было введено в бой,  но
им брошены уже были в  схватку все силы,  между тем как Боске направлял из
своего корпуса к месту разгрома своих передовых полков новые полки.
     Хрулев посылал адъютанта за адъютантом,  чтобы били отбой и отступали
и без того уже зарвавшиеся батальоны камчатцев и днепровцев, но солдаты не
верили, они говорили:
     - Не таковский генерал Хрулев,  чтобы приказывал отступать!  Держись,
братцы, это не иначе, как измена!
     Горнисты трубили отбой, но солдаты говорили, заслышав сигналы:
     - Это -  одна видимость, будто наши горнисты? Что же, или французы не
умеют по-нашему дудеть? Вполне в состоянии!
     Тогда  Хрулев  вспомнил  об  иеромонахе и  послал  передать ему  свой
приказ,  чтобы он внушил солдатам, что отступать надо и  время,  что этого
действительно требует от них он, генерал Хрулев.
     Ординарец-юнкер Чекеруль-Куш был послан за этим прямо туда, в траншеи
французов,  потому что <спаси,  господи,  люди твоя> слышали не  только на
Камчатке,  но  и  на  Малаховом,  и  сам  Хрулев,  который  славился своею
исключительно звонкой командой,  удивился, что может быть у человека такой
исполинский голос, как у этого монаха.
     Однако не прошло и несколько минут, как сам Иоанникий в сопровождении
Вити огромным черным видением заколыхался перед Хрулевым.
     - Ваше  превосходительство,  честь  имею  явиться,  юнкер Зарубин!  -
отрапортовал Витя, доставив наконец-то монаха к командиру отряда.
     Но  монах,  клобук которого съехал набок,  а  левый рукав рясы  висел
клочьями,  заметно потный и  даже  как  будто  бледный от  быстрой ходьбы,
возгласил  тут  же  сам,  не  дав  ничего  сказать  Хрулеву,  сидевшему на
барабане:
     - Ваше превосходительство,  резерву нам дайте, а то как бы не вышибли
нас из третьей траншеи!
     - Резерва у меня нет,  - улыбнулся его фигуре, голосу и неожиданной в
устах монаха просьбе Хрулев.
     - Как же так нет? - неодобрительно отозвался монах.
     - Вот нет,  и все...  И удерживать траншеи французские нам незачем, -
добродушно сказал Хрулев и  добавил:  -  А  что  с  вашей рясой,  батюшка?
Порвали где-то?
     - Ряса что -  пустяк!  А вот извольте от меня три штуцера французских
получить, - метнулся несколько назад монах и, подняв с земли положенные им
штуцеры, поднес их Хрулеву.
     - Час от часу не легче! - усмехнулся Хрулев. - Где же вы их взяли?
     - Эти два вырвал сам у  зуавов из рук,  спас их тем от греха,  а  вот
третий,  -  это уж,  грешен, взял у зуава убитого... Этим вот самым штыком
рясу он мне пропорол, зуав!
     - Вот как! Не ранены?
     - Бог спас!  Епитрахиль на мне:  ее он пробить не мог...  А  на месте
положил зуава этого вот этот солдатик шустрый, - показал монах на Витю.
     - Вы? - обратился к Вите Хрулев.
     - Так точно, ваше превосходительство!
     - Чем же вы его и как?
     - Штыком в бок, ваше превосходительство!
     - Молодчина!
     - Рад стараться, ваше превосходительство!
     - Вот  что,  батюшка...  Положение наше мне известно,  -  обратился к
монаху Хрулев.  -  Большая убыль офицеров... Солдаты наши не хотят уходить
из занятых траншей,  а  уходить надо.  Сейчас же идите и  передайте им мой
приказ отступать. Резерва нет, удержать занятое мы не сможем, когда на нас
напрут большой силой, - значит, отступать. Поняли?
     - Слушаю,  ваше  превосходительство!  -  совсем  по-строевому ответил
монах.
     - Кстати, как ваше имя, батюшка?
     - Аника-воин!*  -  сказал  монах  и  тут  же  отошел исполнять приказ
генерала,  как  бы  опасаясь еще каких-либо расспросов,  отнимающих нужное
время.
     _______________
          *їАїнїиїкїаї-ївїоїиїн, илиї  Оїнїиїкїа,  -  легендарный  русский
     богатырь.

     Витя обернулся к нему, очень красноречиво всем своим телом показывая,
что хотел бы броситься вслед за ним, и Хрулев это заметил.
     - Юнкер Зарубин, - сказал он, - идите с ним вместе, а то я боюсь, что
его придется еще раз спасать от напрасной смерти!
     - Есть, ваше превосходительство!
     И Витя со всех ног побежал за Аникой-воином.


                                   III

     Что Аника был действительно воин, в этом Витя уже не сомневался после
того, что произошло перед его глазами.
     Когда   монах   допел:   <И   твое-е   сохраня-я-яй   крестом   твоим
жи-и-тель-ство-о!>,  и Витя,  добежав, шагал за ним следом, он выхватил из
кармана рясы свой крест накладного серебра и  ринулся в  горячую схватку с
таким широкогорлым <ура-а-а>,  какого не накричать было и целому батальону
солдат.
     Это  был,  может  быть,  самый  сокрушительный момент  боя.  Камчатцы
устремились за  своим  горластым  полковым  попом  неудержимо и  разметали
зуавов...   Однако,  отскочив  назад  прославленными  в  западных  газетах
прыжками барсов,  зуавы,  как  это  было  принято  у  них,  открыли частую
штуцерную пальбу по наступающим,  и одна из пуль случайно попала как раз в
середину креста,  который все  держал над головой в  вытянутой руке монах.
Вся верхняя часть креста отлетела отбитая,  в  руке же  осталось от креста
только то, что захватили и крепко зажали пальцы, да боль от контузии.
     - Ну вот!.. Я ведь говорил, что крест этот дутый! - свирепо выкрикнул
в  лицо Вите монах и  швырнул обломок в ряд наступавших снова поддержанных
резервом зуавов, как ребятишки бросают свои битки в длинный кон бабок.
     Это было сделано очень кстати, - он освободил руки за момент до того,
как на него кинулось двое зуавов.  Но хотя кинулось двое,  второй, как это
часто бывает в  тесноте,  только помешал первому,  и  безоружный,  хотя  и
огромного роста,  заставлявшего предполагать в нем большую природную силу,
монах,  увернувшись от штыка,  сшиб первого зуава ударом кулака в  голову,
проворно выхватил у него штуцер,  проворно, как и не ожидал Витя, отбил им
удар второго,  кроме того, пинком ударив его в живот, и, когда опустился и
этот второй наземь, выхватил и у него штуцер.
     Так что два штуцера были его вполне законной боевой добычей,  это мог
подтвердить Витя.  Третий же  из принесенных лично монахом по праву должен
был  бы  принадлежать Вите,  но  он  не  сумел бы  последовательно и  ясно
передать,  как  это  случилось,  что  около монаха появился вдруг еще один
зуав.
     Можно было только догадываться,  что этот третий был сбит с ног общим
натиском камчатцев,  несколько примят,  но не ранен,  и  теперь поднялся и
кинулся на ближайшего к нему,  необыкновенного по фигуре, одежде и длинной
бороде, но кинулся уже тогда, когда кругом были русские солдаты.
     Монах и  сам не  заметил,  что был на  волос от  смерти;  это заметил
только Витя,  и,  не  дав  зуаву  повторить удара  после  того,  как  штык
запутался в  рукаве рясы и  складках епитрахили,  сам  ударил его  в  бок,
скрипнув зубами.
     Штык ушел в мягкое.  Раненый упал,  коротко застонав, лицом в землю и
больше  уж   не   поднялся.   Штуцер  же  его  действительно  взял  монах,
хозяйственно связал все  три  бечевкой,  которая нашлась в  одном  из  его
бездонных карманов,  и  взвалил их  на  плечо,  как носят ружья солдаты по
команде <вольно>.
     После того как  камчатцы и  днепровцы овладели всею первой параллелью
французов, они не остановились тут, а <прочесали> вторую, которой овладели
с гораздо меньшим трудом, потом третью...
     Они  хозяйничали в  занятых траншеях,  как  у  себя  дома,  пользуясь
последним  светом  уже   заходившей  луны.   Витя  слышал,   что  командир
днепровцев,  полковник Радомский,  был тяжело ранен и  унесен в  тыл и что
много офицеров, кроме него, убито и ранено в обоих полках, так что солдаты
не  чувствовали над собою начальства.  Теперь было уже за полночь и темно,
хотя и не кромешно;  французы же, пользуясь этой темнотою, могли, конечно,
подойти в больших силах, обойти зарвавшихся русских, отрезать их и забрать
в плен.
     Это понимал Витя и  этим был горячо озабочен;  пока же  ему навстречу
оттуда вели небольшими партиями пленных зуавов, и Витя слышал, как в одной
такой партии они возбужденно говорили между собою:
     - Эти русские - звери: они убивают пленных!
     - Да, да, с нами все кончено! Мы будем замучены!
     - Зачем же в таком случае мы идем? Сядем здесь, пусть нас застрелят!
     Конвойные солдаты не  понимали их  и  не могли разубедить,  Вите же и
хотелось  это  сделать,  но  некогда  было  подходить к  ним:  впору  было
вприпрыжку поспевать за монахом, делавшим двухаршинные шаги.
     Но несли на носилках, на ружьях, покрытых шинелями тяжело раненных, и
около одних таких носилок Витя задержался на момент.
     Он спросил солдат:
     - Кого несете, братцы?
     - Саперного прапорщика, - ответили ему.
     Саперный прапорщик был только один тут -  Бородатов.  Витя не  мог не
кинуться к носилкам.
     - Вы? Куда ранены? - наклонился над лицом его Витя.
     - А-а!  - узнал его Бородатов. - Ничего... Пулей в ногу... Только что
сам идти не могу,  - бодро по обыкновению ответил сапер, всегда удивлявший
Витю  своим  деловитым спокойствием,  но  один  из  солдат-санитаров успел
шепнуть Вите:
     - Дал бы бог донести живым: крови много вышло!
     - Э-эх!  -  жалостливо протянул Витя, нашел руку Бородатова, пожал ее
бережно и побежал догонять монаха.
     Дошли,  наконец, натыкаясь поминутно на трупы, ямы и камни, до первой
параллели  французов,   в  которой  весело  переговаривались  и  смеялись,
вспоминая эпизоды боя,  русские солдаты,  и  Витя,  помня  приказ Хрулева,
решил напомнить монаху:
     - Прикажите же им, батюшка, отступать: они вас послушают.
     - Без  тебя  знаю!  Учишь меня  тут!  -  зарычал монах,  но  потом он
двинулся вдоль параллели, в прозрачной темноте казавшийся черным великаном
из области призраков,  и,  наклоняясь то здесь, то там, рокотал в четверть
голоса:
     - Братцы!  Приказано мне передать вам,  чтобы отступали потихоньку...
Резерва не будет,  потому что его и нету... Отступать!.. Только всех своих
раненых вынести, ни одной души православной не оставлять... слышишь?
     - Ну,  уж раз наш батюшка говорит,  значит правда... Пошли отступать,
ребята!  -  передавали  дальше  и  дальше  по  траншее  камчатцы  своим  и
днепровцам.
     Солдаты  выходили  из  апрошей  неохотно,  недоуменно спрашивая  друг
друга,  как  же  это  случилось так  неудобно,  что  нет резерва и  потому
приходится бросать  то,  что  захвачено немалой кровью.  Они  были  правы,
конечно.  Достаточно было бы  дать в  распоряжение Хрулева в  эту ночь еще
шесть-семь  батальонов,  и  все  три  параллели  французов можно  бы  было
закрепить за собою надолго и этим далеко от Малахова кургана и Корабельной
отбросить корпус Боске.  Но  в  такой блестящий успех вылазки не верили ни
Остен-Сакен,  ни Горчаков;  последний главным образом потому,  что вылазка
эта  была  задумана  и  решена  не  им;  она  казалась ему  подготовленной
неосновательно;  сам он не так обдумывал военные операции - тяп да ляп: на
обдумывание их у него отводились недели...
     Солдаты уходили из  французских траншей тяжело  нагруженные кто  чем:
кто штуцерами,  кто шанцевым инструментом,  кто и  баклажками с ромом,  но
больше всего все-таки своими ранеными.
     Их отыскивали в  темноте,  высекая из кремня,  который был в кисете у
каждого солдата, скупые, мгновенные искры огнивом, или пользуясь для этого
светящимися снарядами,  которые иногда  пускали французы,  чтобы  осветит