?
     - Нет, государь! По всем данным, какие находятся в моем распоряжении,
суть этого договора только в  том,  чтобы совместно обсуждать меры,  какие
можно  будет  принять  державам-союзницам в  случае,  если  мир  не  будет
заключен до нового года.
     - До  нового года?  До нового года остаются уже считанные дни,  -  и,
значит,   это  условие  можно  отбросить...  Что  же  означает  <совместно
обсуждать меры,  какие  можно будет принять>?  -  И  Николай высоко поднял
седеющие брови в  знак  полного непонимания этой фразы.  -  Обсуждать меры
можно, кажется, только с союзником, а не с посторонним, не так ли?
     - Беру на себя смелость,  государь,  уверить вас, что Австрия воевать
против вас не желает и не будет,  -  пропищал Нессельроде, приложив руку к
сердцу.
     - Ты мне говорил это не один раз и раньше,  - перешел на русский язык
Николай, - и, однако же, войска Австрии приковали мои войска к Бессарабии,
и,  как последствие подлой политики Шварценберга, между прусским королем и
мною бежит уже черная кошка...
     - Государь!  Но  ведь Австрия вполне одобрила все четыре пункта наших
условий! - выставил сложенные лодочкой ручки Нессельроде.
     - Ну,  еще  бы,  -  когда эти  пункты составлены самим Шварценбергом!
Итак,  о близком мире нечего больше говорить... А что нужно в Крыму Кавуру
с его сардинцами? Этого, признаться, я не понимаю!
     Небольшое личико канцлера сделалось очень озабоченным.
     - Этот Кавур,  ваше величество,  мне кажется,  доставит  со  временем
много хлопот не кому другому, как императору Австрии. Этот Кавур ищет себе
союзников для своих целей. Ему совершенно безразлично, с кем воюют Франция
и Англия;  ему нужны только сильные покровители. Сколько может выставить в
поле какая-то там Сардиния?  Одну дивизию, не больше. И дивизия эта, может
быть,  - я говорю:  <может быть>,  государь,  - будет доставлена в Крым, и
дивизия эта погибнет в Крыму, но за эту ничтожную цену думает Кавур купить
себе  и  своему  королю  покровительство  Франции  и  Англии в тяжбе своей
будущей с кем же?  С Австрией,  конечно,  которая  владеет  всею  северной
Италией.  Этот  Кавур  молодой  еще политик,  но он далеко смотрит вперед,
государь!  Он будет,  кажется,  гораздо  опасней  для  Франца-Иосифа,  чем
революционер  Мадзини!*  Он  хочет  собрать  всю  Италию под власть своего
короля Виктора-Эммануила...  И наши  севастопольские  пушки  должны  будут
помочь ему в этом, - так он, кажется, думает, этот Кавур!
     _______________
          *їМїаїдїзїиїнїиї Джузеппе (1805 - 1872) - итальянский патриот  и
     революционер,  основатель  тайного  общества <Молодая Италия>,  целью
     которого было свержение  австрийского  владычества  и  утверждение  в
     Италии буржуазно-демократической республики.

     - Гм... А если к союзу их пристанет и Австрия, в каком же тогда будет
он  положении?  -  И,  не дожидаясь ответа своего канцлера на этот вопрос,
Николай добавил: - Я думаю, что наступило время объявить сбор ополчения...
для начала хотя бы в пяти-шести губерниях...  По двадцать -  двадцать пять
человек  с  тысячи  населения...  Я,  конечно,  уверен,  что  мой  близкий
родственник и  друг  прусский король  не  против  меня  вздумал произвести
пробную мобилизацию своей  армии,  но  я  не  забываю все  же  о  происках
Австрии.  Между  тем  если  прусская армия мирного времени сто  пятнадцать
только тысяч,  то  в  военное время она  может учетвериться.  При  хорошем
вооружении и  при хороших генералах,  какие имеются в Пруссии,  в чем я не
раз  убеждался,  это  будет  очень  сильная армия...  Кстати,  мне  кто-то
говорил,  что Кавур -  блондин и гораздо больше похож на пруссака,  чем на
итальянца... Если это так, то над этим следует подумать.
     Нессельроде не  знал,  как  ему  следует отнестись к последним словам
царя,  и смотрел на  него  пристально-выжидательно.  Что  касалось  набора
ополчения,  то  он считал его преждевременным и даже,  пожалуй,  не совсем
безопасным для внутреннего порядка в империи.  Относительно  же  прусского
короля Фридриха-Вильгельма IV,  брата императрицы Александры Федоровны, он
боялся уже утверждать,  что преданность его  русскому  царю  непоколебима.
Кстати,  он  припоминал  и  то,  что  сделалось  ему известно сравнительно
недавно:  болезненные явления,  угнетавшие  прусского  короля,  сверстника
императора Николая,  врачи определили,  как разжижение мозга;  все большее
участие в управлении Пруссии начинал принимать младший его брат Вильгельм,
и при дворе выросла сильная военная партия.
     В 1817 году принц Вильгельм вместе со своею сестрою Шарлоттой,  тогда
только  еще  невестой  великого  князя  Николая,   отправлялся  в  Россию,
сопровождаемый генералом Натцмером.  Сам Вильгельм, может быть, получил от
своего отца Фридриха-Вильгельма III только отеческие наставления,  как ему
следует  вести  себя  в  таком  высоком  обществе,   как  двор  победителя
Наполеона,   императора  Александра,   но  генерал  Натцмер  -  строжайшую
инструкцию,  написанную для него королем, о том, что ему следует говорить,
как   представителю  прусской  политики.   А   генерал   Грольман,   глава
генерального штаба Пруссии,  вручил Натцмеру особую записку, рекомендующую
ему  узнать,  насколько  сильно  укреплены русские  города:  Рига,  Псков,
Новгород, Нарва и Ивангород...
     Так что если еще в  1817 году и как раз в торжественный такой момент,
когда союзные отношения скреплялись выгодным браком, правительство Пруссии
соображало,  насколько прочна русская граница,  то,  конечно, теперь через
сорок лет  после наполеоновских войн накопилось в  Пруссии достаточно сил,
стремящихся найти себе применение.
     Эти  силы не  удалось повернуть против Наполеона III,  но  кто  может
ручаться за  то,  что Наполеону не  удастся направить их теперь в  сторону
Риги, Пскова, Новгорода?
     Нессельроде понимал,  что от него требовалось успокоить царя именно в
этом,  что со стороны Пруссии не будет такой же измены  Священному  союзу,
как со стороны Австрии, и он сказал, наконец:
     - По  моему  крайнему убеждению,  государь,  у  Пруссии все-таки  нет
причин для войны с нами.
     - А  я,  должен тебе сказать,  готовлюсь к  самому худшему!  -  резко
сказал  Николай.  -  Я  уже  ничуть  не  сомневаюсь,  что  король прусский
пристанет к  нашим врагам,  и  весьма скоро это может случиться!..  Ты  не
видишь причин!  А Польша? Получить часть Польши взамен своих услуг - разве
это  не  достаточная причина?..  Ведь между Францией,  Англией и  Австрией
условлено отнять у  меня Польшу,  -  об  этом пишет мне князь Варшавский*,
значит это и было предметом договора между ними!
     _______________
          *їКїнїяїзїьї Вїаїрїшїаївїсїкїиїйї - один из титулов фельдмаршала
     И. Ф. Паскевича (1782 - 1856).

     Нессельроде постарался изобразить на своем маленьком сухоньком личике
не только изумление и испуг, но даже и возмущение, однако сказал, поднимая
руки:
     - Но,  может быть,  князь Варшавский передал вашему величеству только
слухи,   которые   ходят   в   самой   Варшаве?   Варшава  -   это   город
экзальтированный...  Конечно,  можно,  пожалуй,  опасаться там  восстания,
подобно тому, какое...
     - С этим ты все-таки согласен,  что может быть и восстание? - перебил
Николай.  - Князю Варшавскому там, на месте, виднее, чем нам тут, и он, не
забывая о восстании,  видит еще и войну...  Он просит создать для него еще
одну  армию  против  Каменец-Подольска,  чтобы  сдержать австрийцев,  и он
вполне прав,  разумеется.  Если врагам нашим  удастся  отнять  Польшу,  мы
потеряем почти пятнадцать миллионов населения!  Если им удастся проникнуть
в Новороссию,  мы потеряем весь юг России,  кроме того,  что нам  придется
проститься с Крымом!.. На Петербург готовится нападение тоже, как это тебе
известно...
     - Может быть,  это  только досужие выдумки журналистов,  государь?  -
попробовал возразить Нессельроде.
     - Ты в это поверишь,  когда увидишь!  Но Петербург я все-таки надеюсь
отстоять с теми силами,  какие у меня здесь имеются!  - выкрикнул Николай,
выкатив глаза.  - Петербурга им не видать, как своих ушей! А защита центра
России лежит на князе Варшавском...  Хотя,  между нами говоря, он стар, он
становится очень слаб...  Он очень много неприятностей перенес в последнее
время и несчастий... Сгорел его Гомель. Один за другим умирают его дети...
Но  пусть хотя бы  общее руководство защитой,  -  в  этом мне его заменить
решительно некем. Он знает свою армию, и армия знает его... Он найдет себе
дельных  помощников.   В   крайнем  случае  можно  бы   было  пожертвовать
Бессарабией,  но не Польшей!  Сбор дружин ополчения надо объявить в  самом
скором времени,  потому что  их  еще  надо  подготовить,  одеть,  снабдить
оружием,  -  это  не  делается в  один месяц...  Я  надеюсь,  что запасные
дивизии, которые формируются теперь, могут быть готовы к марту, но по ходу
дела видно, что дай бог дождаться их к июню.
     Нессельроде слушал того,  кого он видел еще когда-то,  при императоре
Александре,   совсем  еще  зеленым  юнцом,   почти  мальчиком,   способным
протестовать против  занятий  с  ним  древними языками тем,  что  вцепился
зубами в плечо своего преподавателя,  наступив ему при этом на ногу, чтобы
он вырвался не так скоро. Этот слишком непосредственный юнец на глазах его
сделался  не   только  императором,   но   и   стариком,   однако  прежняя
непосредственность в  нем осталась непеределанной,  неукрощенной.  И вид у
него такой,  как будто и  сейчас он  готов на  кого-то броситься,  кому-то
наступить на  ногу,  в  кого-то  вцепиться зубами...  И  хотя  ему  самому
обстоятельства не казались столь мрачными, какими их рисовал самодержавный
монарх России, так еще недавно диктовавший свою волю нескольким монархам в
Европе, он вынужден был сказать, понизив голос:
     - Если вы,  государь,  считаете,  взвесив все  доводы,  что положение
государства настолько опасно,  то об этом надобно оповестить также и  всех
подданных вашего величества.
     - Да,  это  представляется  мне  необходимым,  -  отозвался  Николай,
поднимаясь и вытягивая исподволь уже не гибкое огромное тело.  -  Манифест
надобно  составить,  отпечатать и  выпустить с  таким  расчетом,  чтобы  в
Петербурге он был прочитан четырнадцатого числа...  Ты говоришь:  <Если вы
считаете положение опасным...>  А ты в какие же погружен сны или мечтания,
что  этого не  видишь?  Ты  мне  говорил как-то,  что  мы  много теряем от
блокады, что остановилась торговля с заграницей на морских путях... Много,
да!  Но  то,  что  мы  потеряем,  когда допустим врагов в  наши внутренние
губернии,  -  неисчислимо!  Ты  забыл  про  Пугачевщину?  Вспомни ее  хоть
четырнадцатого числа!  В  армии Наполеона I  мало  было  людей,  способных
говорить с русскими мужиками... Поверь, что в армии Луи-Наполеона их будет
гораздо больше,  и в первую голову -  революционеры-поляки...  Ты читал, я
думаю,  что пишут в  иностранных газетах?  -  Что я должен уступить Швеции
Финляндию по реку Кемь,  Турции -  Кавказ по Кубань,  а  Польшу непременно
сделать свободным государством!  Так называемое общественное мнение Европы
на меньшем мириться не хочет! Или эти уступки, или Пугачевщина в России!..
     Бледное  до  этого  лицо  Николая  багрово покраснело,  вены  на  шее
вспухли,  глаза округлились.  Встревоженный канцлер робко смотрел на него,
задрав седенькую плешивую головку,  как деревенский мальчуган на  звонаря,
таинственным  движением  веревок   вызывающего  оглушительный  трезвон  на
колокольне.


                                    VI

     В недоброй  памяти  день 14 декабря петербуржцы читали новый манифест
Николая.
     <Божиею  милостью  мы,   Николай  Первый,   император  и   самодержец
всероссийский, и прочая, и прочая, и прочая, объявляем всенародно:
     Причины доселе продолжающейся  войны  вполне  известны  любезной  нам
России.   Она  знает,  что  не  виды  честолюбия,  не  желание  новых,  не
принадлежащих по праву нам выгод были  побуждением  нашим  в  действиях  и
обстоятельствах,  имевших  неожиданным  последствием настоящую борьбу.  Мы
искали   единственно   охранения   торжественно   признанных   преимуществ
православной   церкви   единоверцев   наших   на   Востоке;  но  некоторые
правительства, приписывая нам весьма далекие от мысли нашей своекорыстные,
тайные намерения,  препятствовали успеху сего дела и,  наконец, вступили в
неприязненный против нас союз.  Провозгласив,  что их цель  есть  спасение
Турецкой империи,  они действуют против нас вооруженною рукою не в Турции,
а в пределах наших собственных владений,  направляя враждебные удары  свои
на  все более или менее доступные им места:  в Балтийском,  Белом и Черном
морях, в Тавриде и на самых отдаленных берегах Тихого океана. Благодарение
всевышнему,  они  везде,  и  в  войсках  наших и в жителях всех состояний,
встречают  смелых  противников,  одушевляемых  чувством  любви  к  нам   и
отечеству,  и мы,  к утешению нашему, в сих смутных обстоятельствах, среди
бедствий,  неразлучных с войною, видим непрестанные, блистательные примеры
и   доказательства   сего   чувства  и  храбрости,  им  внушаемой.  Таковы
неоднократные,  несмотря  на  неравенство  сил,  поражения  неприятельских
полчищ за Кавказом и совершенный,  также с несоразмерными силами, отпор от
берегов  и  шхер  Финляндии,  от  стен  обители  Соловецкой  и  от  гавани
Петропавловской   на   Камчатке;   такова   особенно   геройская   оборона
Севастополя, ознаменованная столь многими подвигами неодолимого мужества и
неусыпной,   беспрерывной   деятельности,  коим  отдают  справедливость  и
удивляются сами враги наши.  С умилением признательности к богу, взирая на
труды,  неустрашимость,  самоотвержение наших войск сухопутных и морских и
на общий всех сословий в государстве порыв усердия,  мы имеем почитать  их
залогом   и   предвестием   счастливейших  в  будущем  событий.  По  долгу
христианства мы не можем желать продолжения кровопролития и,  конечно,  не
отклоним   мирных  предложений  и  условий,  если  они  будут  согласны  с
достоинством державы нашей и пользами любезных наших подданных. Но другой,
не  менее  священный  долг велит нам в сей упорной борьбе быть готовыми на
усилия и жертвы,  соразмерные с устремленными  против  нас  действиями.  -
Россияне! Верные сыны наши! Вы привыкли не щадить ничего, когда провидение
призывает вас к  великому  и  святому  делу,  ни  достояния,  многолетними
трудами  приобретенного,  ни жизни и крови вашей и чад ваших.  Благородный
жар,  с самого начала войны пламенеющий в сердцах ваших, не охладится ни в
каком положении,  и ваши чувства суть также чувства государя вашего.  Буде
нужно,  мы все,  царь и подданные,  повторяя слова императора  Александра,
произнесенные    им    в    подобную    нынешней     годину     искушения,
сї жїеїлїеїзїоїмї вї рїуїкїаїх,  сї кїрїеїсїтїоїмї вї сїеїрїдїцїеї  станем
перед рядами врагов на защиту драгоценнейшего в мире блага: безопасности и
чести отечества.
     Дан в  Гатчине,  в  14-й  день декабря,  в лето от рождества Христова
тысяча восемьсот пятьдесят четвертое,  царствования же нашего в тридцатое.
Николай>.
     В  этот день,  как всегда в  прошлые годы,  царь приказал собраться в
дворцовой церкви всем бывшим офицерам (которые теперь, разумеется, были уж
генералами),  участникам подавления восстания декабристов;  но  кроме них,
приглашены   были   все   офицеры   трех   полков:   двух   гвардейских  -
Преображенского и Семеновского - и лейб-гренадерского, именно тех, которые
помогли царю тогда,  на  Сенатской площади,  спасти свою жизнь и  удержать
власть.
     Было  благодарственное молебствие,  провозглашена была <вечная память
болярину Михаилу>,  то  есть  графу  Милорадовичу,  убитому  Каховским,  и
другим,  павшим тогда со  стороны защитников Николая,  а  после молебствия
офицеры были собраны в большой Арабской зале, и здесь царь, картинно держа
за  руки  своего  сына  и  наследника Александра и  своего внука  Николая,
которого в отличие от других Николаев в многочисленной царской семье звали
Никсой,  сказал отрывисто,  резко,  но не с теми привычными для слушателей
начальственными оттенками  в  голосе,  с  какими  обращался  он  всегда  к
офицерам:
     - Благодарю вас за службу!
     - Рады  стараться,  ваше  величество!  -  по-солдатски  гаркнули  все
офицеры.
     Потом он  повернулся к  преображенцам,  помня то,  что Преображенский
полк тогда, в 1825 году, первым пришел к нему на помощь:
     - А вас, преображенцы, в особенности благодарю!
     - Рады стараться, ваше величество! - гаркнули преображенцы.
     - Вы  знаете,   каким  странным  случаем  сблизились  мы  с   вами  в
знаменательный для  меня и  для  вас день,  а  потому мы  составляем общую
семью,  и  моя семья принадлежит вам,  и вы принадлежите мне...  Вот перед
вами три поколения,  -  поднял царь руки сына и внука, - теперь вы видите,
кому служить вам!  Служите же  им так,  как вы служили мне,  и  ваши дети,
надеюсь, будут служить моим так, как вы служили мне...
     Тут  голос Николая взобрался на  большую высоту,  сильно вибрируя при
этом,  и  показалось всем,  что он пойдет еще выше и польются какие-то еще
неслыханные по  своей значительности слова,  быть  может даже отречение от
престола в  пользу сына-наследника,  но  оборвался вдруг голос на  высокой
крикливой ноте,  потом беззвучно шевельнулись раза два  губы под  плотными
закрученными,   как  всегда,  серыми  усами,  и  усиленно  замигали  веки,
стряхивая слезы.
     Голубоглазый  Александр,   уже  тридцатишестилетний,  но  чрезвычайно
почтительный к отцу,  почти такой же длинный,  как он, но гораздо тоньше в
поясе и уже в плечах,  справа от царя,  и мальчик Никса,  рослый для своих
двенадцати лет, но неплотный, слева, повернули к нему головы, встревоженно
ожидая, но он не сказал больше ни слова.
     Бравые  преображенцы,   семеновцы,  лейб-гренадеры  решили,  что  им,
пожалуй,  тоже не мешает прослезиться,  поддержать царя, что это отнюдь не
должно испортить торжественно начатого ритуала;  и  те,  у кого слезы были
близко, прослезились.
     И на этом кончилась вся умилительная сцена. А через час после нее был
обычный  на  Адмиралтейской  площади  парад  всему  гвардейскому  корпусу,
которым,  после смерти Михаила Павловича,  умершего от удара в 1849 году в
Варшаве,  тоже во время парада, командовал наследник Александр, так же как
и корпусом гренадеров.
     Казалось бы,  можно было очень строгому на  смотрах и  парадах царю в
такой знаменательный для  него день посмотреть сквозь пальцы на  кое-какие
ничтожные погрешности в захождениях колонн правым или левым плечом вперед,
держа <дирекцию направо>,  или <налево>,  или <на середину фронта>,  но он
ведь собрался сам лично защищать столицу от вражеского нашествия,  поэтому
недостаточная вымуштрованность лошадей при захождениях пронизала его,  как
штуцерная  пуля  английского фузелера,  поэтому  он  накричал  сначала  на
кавалергардов,  а  вслед за  ними на конногвардейцев и  тут же приказал им
повторить на  следующий день на  Семеновском плацу все экзерциции парада в
его присутствии.
     А  петербуржцы,  читавшие  в  это  время  манифест,  не  вполне  ясно
понимали,  куда именно они должны идти <с  железом в  руках,  с  крестом в
сердце>.
     Патетический конец манифеста,  начиная со слов <Россияне! Верные сыны
наши!>,   заставлял  каждого  искать  объяснений  такой   явной   тревоге,
раздавшейся с  высоты как будто чрезвычайно устойчивого,  не подверженного
никаким тревогам престола.
     Недоуменные спрашивали на улицах и в домах:
     - Что же это за обращение к  <россиянам>?  Ведь это уж вроде как было
при Минине и Пожарском:  <Заложим жен и детей!..> В виду чего же и кого же
именно приходится нам это делать? Кто еще идет на Россию?
     Им отвечали те, кто считали себя знатоками мировых событий:
     -