жны бы  были соединиться
отряды Кирьякова и  Горчакова,  но  где совершенно не было никаких русских
солдат.
     По  мере  того  как  развивалось сражение,  рассасывался центр  армии
Меншикова.  Не только все части отряда Кирьякова стягивались к  его левому
флангу,   где  ясно  с   самого  начала  обозначился  замысел  обхода  его
французами, но даже и батареи донцов приказал Меншиков перебросить сюда от
Горчакова.
     В  центре было  пусто,  и  главнокомандующий одной  из  союзных армий
очутился благодаря этому со всем своим штабом на линии русских резервов.
     Десятка  казаков  или  полувзвода гусар  было  бы  достаточно,  чтобы
отрезать эту  любопытную кавалькаду и  взять ее  в  плен,  и,  может быть,
совершенно иной ход приняло бы  тогда сражение,  но судьба часто бывает на
стороне дерзких.
     Раглан не только высмотрел расположение войск Горчакова,  но он видел
также и то,  что не было известно ни Горчакову,  ни даже Сент-Арно,  -  он
видел,  что левый фланг армии Меншикова отступает,  что французы почти уже
закончили свое дело, что остановка только за ним.
     Как раз  в  это  время  и раздалось раскатистое "ура" владимирцев,  и
Раглан видел,  как они ворвались в укрепление,  из которого  бежали  полки
легкой дивизии сэра Джорджа.
     Волнуясь, он сказал одному из своих адъютантов:
     - Вот здесь,  именно здесь, на этом холме, за которым мы стоим, нужно
поставить батареи,  -  обстрелять их во фланг...  Скачите сейчас же назад,
возьмите хотя бы два орудия и поставьте здесь.
     Адъютант поскакал назад, а Раглан проехал еще несколько вперед, чтобы
обдумать, как лучше и что именно сделать.
     С холма он увидел,  что отряд Горчакова расставлен очень разбросанно,
потому что был мал для большой позиции, какую волей Меншикова пришлось ему
защищать;  что  слишком  большие  интервалы между  резервными колоннами не
позволят резервам второй  очереди вовремя подойти на  помощь  к  передовым
частям; что артиллерии мало, что она слаба, что она поставлена неумело.
     И когда он повернул,  наконец,  коня, очень обрадовав этим свой штаб,
план его был уже готов.
     Это  был  очень  простой план:  навалиться на  передовые части отряда
Горчакова всеми  дивизиями сразу,  с  обходом  не  правого его  фланга,  а
левого, и раздавить их одним общим ударом.
     И  когда  участник  знаменитого сражения  при  Ватерлоо  окончательно
остановился на  этом  плане и  рысил к  своей армии,  чтобы немедленно его
выполнить,  не  принявшие атаки  стрелки  Броуна,  выстроившись длинным  и
редким двухшереножным строем на гребне спуска к реке,  открыли губительную
пальбу по владимирцам.
     Правда,  по команде Квицинского:  "Штуцерники,  вперед!" -  выскочили
вперед десятка три штуцерников,  но  этого было слишком мало;  владимирцев
расстреливали на выбор; они начинали пятиться.
     Когда  издали  заметил  это  Горчаков,   он,  стоявший  одиноко,  без
адъютантов, кинулся сам к остальным батальонам полка, чтобы лично вести их
в атаку.
     Граната догнала его:  она взорвалась впереди его лошади, и та, убитая
наповал осколком, опрокинулась навзничь, придавив его боком и спиною.
     Подбежали владимирцы,  оттащили лошадь,  подняли генерала.  Старик  с
минуту стоял,  не понимая, что с ним и где он, и глядел на всех нездешними
глазами.  Но бой шел,  пели пули,  лопались гранаты,  нельзя было этого не
понимать долго...  Бледный,  хромающий,  в  длинной летней шинели,  отчего
казался еще выше,  чем был,  он стоял перед фронтом и  кричал то же самое,
что недавно звонко кричал Квицинский:
     - Третьему и четвертому батальону в атаку!.. Шагом... марш! - и также
выхватил саблю.
     Один  из  батальонных адъютантов,  поручик  Брестовский,  спешившись,
подвел ему свою лошадь и помог сесть на нее;  и так же парадно, как первые
два,  штыки наперевес,  безукоризненно в  ногу  и  строго держа равнение в
рядах,  пошли вперед и эти два батальона,  и если впереди первых двух ехал
генерал-лейтенант,   то  впереди  этих  -  командир  корпуса,  генерал  от
инфантерии.
     Между тем,  как  бы  ни  были  малочисленны штуцерники в  первых двух
батальонах, это были самые меткие стрелки в полку и так же, как англичане,
стремились они  выбивать  из  строя  нарядных  офицеров.  Это  озадачивало
англичан, и если медленно пятились владимирцы, то не наступали и те.
     А  Горчаков уже  подводил беглым шагом свои два батальона,  и  сквозь
беспорядочную пальбу чуткое ухо могло уже уловить мерные удары барабанов к
атаке.
     Кенцинский за валом батареи крикнул:
     - Ко мне!.. Жалонеры на свои места!
     И  вот за  валом,  уже густо укрытым телами убитых и  тяжко раненных,
солдаты поспешно начали строиться к атаке. И еще только подходил Горчаков,
как они уже кинулись,  огибая вал, с широкоротым "ура" и штыками наперевес
на британцев.
     Те не ожидали этого,  а может быть,  не хотели уже отступать,  потому
что видели,  -  и  к ним через мост и броды шли на подмогу отборные полки:
гвардейские гренадеры, шотландские фузелеры и Cold-stream - гвардия.
     Гвардию вел сам герцог Кембриджский, начальник гвардейской дивизии.
     Тогда  начался жестокий рукопашный бой,  которым всегда  сильны  были
русские войска и побеждали.
     Рослый  и  сильный  и  в  большинстве молодой еще  народ,  владимирцы
сгоряча иногда  ломали  штыки  и  тогда,  обернув ружье  прикладом кверху,
превращали его в доисторическую дубину и били по головам.
     В  ряды  остатков  батальонов  Квицинского влились,  добежав,  свежие
батальоны Горчакова, и теперь уже два старых генерала руководили боем.
     Но подбегали снизу, от речки, на помощь своим тоже рослые гвардейские
гренадеры,  мускулистые шотландцы в своем национальном костюме - в круглых
меховых шапках,  в коротких юбчонках над голыми коленями и со шкурой зверя
головою вниз спереди...
     Гвардейцы же обходили владимирцев справа, открывая по ним стрельбу во
фланг,  а  слева прямою наводкой начали бить по ним прибывшие на указанные
Рагланом места два орудия.
     Должен был  слезть с  лошади Квицинский,  раненный пулей в  ногу;  на
ружьях понесли его в тыл.
     Вторую лошадь убили пулей под Горчаковым.
     Красные жалонерные флажки приняли британцы за  батальонные знамена и,
чтобы отбить их, нажали сильнее.
     Поражаемые  ружейным  огнем  справа,   орудийным  слева,   владимирцы
получили, наконец, от пешего Горчакова приказ отступать.
     Да было и время: их осталось всего несколько сот от двух почти тысяч,
а офицеров только десять человек от шестидесяти восьми.
     Шинель Горчакова была прострелена в шести местах.
     В  раненого Квицинского,  когда несли его в  тыл,  попала новая пуля,
раздробив ему руку и ребро.
     Между тем ни Суздальский,  ни Углицкий полки,  стоявшие в резерве, не
шли  на  выручку владимирцев,  так как не  получали от  высшего начальства
такого  приказа;  артиллерия боялась  стрелять во  время  рукопашного боя,
чтобы не попасть в своих.
     Наконец,   когда  владимирцы,   теряя  все  больше  и  больше  людей,
отступили, то Углицкий полк, не дожидаясь приказа, сделал то же.
     То же самое и в то же время произошло и на крайнем правом фланге,  на
который вел  наступление сэр  Колин Камбелл,  имевший большой опыт  боев в
Индии.  Но  там,  вдали от высшего начальства,  от генералов Квицинского и
Горчакова, все кончилось гораздо быстрее.
     Так часам к трем дня главные силы русских отступили по всему фронту.
     Между  тем  левофланговый отряд  был  остановлен Меншиковым:  человек
очень самонадеянный,  он  не  хотел поверить сразу в  то,  что сражение не
принесло ему успеха.  Он выжидал, чем кончится у Горчакова, хотя не послал
к нему никого из своих адъютантов.
     Но выжидали также и стрелки Боске,  и дивизия Канробера,  который был
легко ранен в плечо осколками гранаты,  и дивизия принца Жерома,  успевшая
вся перейти на южный берег Алмы.
     И только когда показался неудержимо бегущий в тыл Углицкий полк, а за
ним на рысях какая-то легкая батарея,  Меншиков понял, что надо заботиться
только об  отступлении в  возможном еще порядке и  выставлять в  арьергард
бывшие в резерве полки казаков и гусар.


                               Глава пятая

                               ОТСТУПЛЕНИЕ

                                    I

     За  те неполные два дня,  которые провел Стеценко вблизи Меншикова на
Алме; он не успел разглядеть его так, как ему бы хотелось.
     Этот лейтенант обладал холодной и  спокойной натурой наблюдателя,  и,
если  бы   он   не  был  лейтенантом,   из  него  мог  бы  выйти  неплохой
естествоиспытатель,  например,  способный часами рассматривать в микроскоп
туфелек и  амеб  в  капле застоявшейся воды или  структуру нервной системы
москита.
     Но   перед  этим  спокойным  и   наблюдательным  лейтенантом  был  не
микроскопический организм под стеклом, а главнокомандующий армией и флотом
великой державы, на которую напали соединенные и отборные силы двух других
великих держав; и если одна амеба способна во всем повторить другую амебу,
смотри на  нее  сегодня или завтра,  через месяц или через год,  то  перед
глазами  Стеценко  проходили  события,   не   только  не   безопасные  для
наблюдения,  но  еще  и  такие,  которые  волновали до  боли,  проносились
стремительно и никогда уж потом не могли повториться.
     Когда он  заметил вдали,  вправо от  себя,  эту бегущую не вперед,  а
назад густую огромную толпу солдат, он живо обратился к Грейгу:
     - Посмотрите,  ротмистр,  что  это  за  полк бежит?  Или это -  целая
бригада?
     Грейг,  казавшийся ему наиболее правдивым и общительным из адъютантов
князя, присмотрелся внимательно и вскрикнул:
     - Это Углицкий полк!.. Углицкий!..
     И тут же, повернув лошадь к Меншикову, сказал строевым тоном:
     - Честь имею доложить, ваша светлость. Углицкий полк бежит!
     Князь вытянулся на стременах.
     - Как бежит? Где?
     Вдали он различал предметы уже не совсем ясно.  Грейг указал рукою на
бегущих,  и  Стеценко еще только думал,  кого из них двоих,  бывших к нему
ближе других,  пошлет князь туда  узнать,  почему и  от  кого  бегут,  как
Меншиков,  ударив шпорой своего донца,  с  места  рысью помчался наперерез
бегущим. Ему и Грейгу оставалось только пришпорить своих коней.
     Стеценко удивился, как молодо скакал теперь светлейший. Он, тонкий во
всей фигуре,  очень похож был именно теперь, сзади, и так держась на коне,
на своего сына, молодого генерал-майора.
     Его  заметили конные офицеры-угличане.  Они  заметались около бегущей
толпы солдат,  и  Меншикову не пришлось кричать:  "Сто-ой!" Это прокричали
другие; толпа остановилась раньше, чем он подъехал.
     Правда,  задние еще  напирали на  передних,  и  хотя командир полка -
полковник из  гвардейцев,  поэтому далеко не старый и  молодцеватый на вид
человек,  -  раза три,  выехав перед полком,  прокричал:  "Смир-но!  Глаза
налево!..  Господа офицеры!.." -  но смирно не становились,  и равнения не
было,  и  офицеры не в  состоянии были в  перемещавшихся ротах занять свои
уставные места.
     Меншиков подскакал,  и  Стеценко видел,  как он  силился что-то такое
крикнуть,  но от возмущения только открывал и  закрывал рот,  а  полковник
застыл с рукою под козырек и с округлившимися серыми глазами навыкат.
     - Отрешу-у-у!   -   вдруг  высоким,  каким-то  неожиданно  скопческим
фальцетом прокричал Меншиков. - От командования полком... я вас отрешу-у!
     - Ваша  светлость!  -  начал было что-то  говорить в  свое оправдание
полковник,  но,  отвернувшись от  него,  Меншиков крикнул  в  первые  ряды
солдат:
     - Песенники вперед!.. Музыканты перед середину полка!
     И  пока строились роты и  занимали свои места офицеры,  а  песенники,
барабанщики и  музыканты со своими трубами и  бубнами протискивались через
ряды  вперед или  обегали роты  с  флангов,  Меншиков обратился к  старому
командиру первого батальона со  шрамом  на  щеке  от  сабельного удара,  с
курносым простонародным лицом, с владимирским крестом в петлице:
     - А что же,  ваш начальник дивизии, генерал Квицинский, видел, как вы
пустились в бегство?
     - Начальник дивизии ранен,  ваша светлость...  или, может, даже лишен
теперь жизни:  пронесли мимо нас на перевязочный,  ваша светлость!  - весь
вытянувшись  на  седле  и  с  застывшей  у  козырька  рукой,  хриповато  и
подобострастно ответил подполковник со шрамом.
     - Ранен?.. А командир вашей бригады генерал Щелканов?
     - Говорили так, что тоже ранен смертельно, ваша светлость!
     - Как?  И Щелканов ранен?..  А князь Горчаков?  - уже упавшим голосом
спросил Меншиков.
     - Не  видно было  на  лошади,  когда бежал Владимирский полк,  а  его
сиятельство  пошел  в   атаку  с  третьим  батальоном  владимирцев,   ваша
светлость, убит или ранен, не могу знать.
     Меншиков согнулся в  поясе,  точно под  тяжестью большого груза,  но,
постепенно выпрямляясь, спросил уже негромко:
     - Разве владимирцы... владимирцы тоже бежали?.. Опустите руку.
     - Так  точно,  ваша  светлость!  -  Батальонный опустил  руку.  -  Их
осталось от полка совсем малая часть -  может,  только две роты, остальные
же погибли в рукопашном, ваша светлость!
     С минуту молчал Меншиков,  как будто занятый только тем, как выбегали
и строились впереди песенники и музыканты.
     Но  вот он  заметил,  что у  многих солдат совсем нет ружей в  руках,
кроме того, что почти ни на ком нет ранцев... Он дернул лошадь, повернулся
лицом к полковнику и закричал вдруг снова пронзительным фальцетом:
     - Ваш полк стоял в ре-зер-ве, полковник... в бою с неприятелем не был
и потерял оружие!.. За это я вас предам суду-у, знайте это!
     Стеценко заметил,  что  у  князя,  обычно  бескровного,  вдруг  слабо
покраснели впалые щеки,  уши и нос, когда вслед за этим криком он небрежно
бросил музыкантам презрительный приказ:
     - Играть церемониальный марш!
     И  Углицкий полк под  торжественные звуки марша парадов двинулся мимо
князя,  Стеценко и Грейга в том же направлении, в каком бежал: безоружный,
он не годился даже и для того, чтобы прикрывать отступление армии.
     Не  понимавшие,  что  это  и  зачем,  все офицеры,  начиная с  самого
командира полка, при первых звуках церемониального марша выхватили сабли и
взяли их "на руку",  чтобы,  не доходя столько-то шагов до князя, взять их
"подвысь" и затем опустить "на караул".
     Но князь не смотрел уже больше в сторону проходившего полка:  он даже
хвостом повернул к нему своего донца. Он говорил Грейгу:
     - Поезжайте,  ротмистр,  узнайте, что такое с князем Горчаковым и кто
там сейчас его замещает, если он... ранен.
     - Слушаю, ваша светлость!
     - И в каком порядке там проводится отступление,  - сделал ударение на
последнем слове князь.
     Грейг повторил:
     - Слушаю, ваша светлость!
     И  вот  уже  точеные белые ноги его рыжей энглизированной кобылы Дэзи
замелькали,  огибая задние ряды  проходившего полка,  в  том  направлении,
откуда  летели еще  английские гранаты и  ядра,  провожавшие беспорядочные
толпы русских солдат.


                                    II

     Лорд Раглан,  проехав через вполне уже  безопасный теперь от  русских
орудий  и  ружей  бурлюкский  мост,   направился  к  сэру  Джорджу,  чтобы
поздравить его с победой.
     Сакли аула строились из камней на глине,  полов в них не было, горели
только деревянные накаты потолка,  который в  то же время служил и крышей,
потому что, смазанный сверху глиной с навозом, не пропускал дождевой воды.
     Дым  от  горевшего навоза был  очень удушлив,  однако пожара никто не
собирался тушить,  хотя  воды в  Алме было для  этого довольно:  никому не
нужен был горевший аул, от которого войска должны были направиться дальше,
отрезать отступавших русских и  перебить всю армию Меншикова,  если она не
сдастся.
     Но только что проехав мост и  подымаясь на другой берег Алмы,  Раглан
был  испуган  грудами  страшно  искалеченных  тел  стрелков  дивизии  сэра
Джорджа.
     Около них возились уже санитары и врачи, выискивая заваленных трупами
раненых,  которых клали пока отдельно,  чтобы после перенести на  корабли,
так как походные госпитали,  хотя и хорошо оборудованные, не были взяты на
военные транспорты: они остались в Варне.
     Оторванные ядрами головы страшно глядели на старого Раглана открытыми
глазами.  Иные тела были без ног, другие без рук, иные были разорваны так,
что трудно уж было различить что-нибудь в  кровавой массе.  У  иных черепа
были  размозжены  не  то  осколками  гранат,   не  то  прикладами  русских
пехотинцев, и мундиры были обрызганы сплошь белыми сгустками мозга...
     Тела  убитых  офицеров  складывали  отдельно  по  полкам,  и  Раглану
доложено было, что одного только 23-го полка дивизии Броуна найдено восемь
убитых офицеров, между ними и полковник.
     - Боже мой! - Раглан поднес руку к глазам. - Такого количества убитых
офицеров не было ни в одном нашем полку даже и в битве при Ватерлоо!
     Потом он узнал,  что ранен начальник дивизии, генерал сэр Леси-Эванс,
что  под  сэром Джорджем была убита лошадь...  Встретивший его  сэр Джордж
имел удрученный вид.
     - От моей дивизии не останется ничего,  -  сказал он Раглану,  - если
дальше нас ожидает такое же сражение!..  И сколько великосветских семейств
должны будут теперь надеть траур!..  Убит капитан Монк...  Убит сэр Вильям
Юнг...  Лорд Читон ранен смертельно...  У меня не хватает мужества назвать
их всех...
     - Как?  Неужели и  лорд Читон?..  Это  печально!  Это очень печально,
дорогой мой друг!  -  Раглан покивал головой.  -  Я никак не ожидал, чтобы
русские с их никуда не годными ружьями могли так ожесточенно сражаться! Но
у нас есть еще впереди задача их отрезать.
     - Отрезать?  Да,  конечно... Но это, может быть, гораздо труднее, чем
заставить их только очистить позиции.  Притом же четвертый час уже:  скоро
начнет смеркаться.  А  успеем ли мы сделать это до темноты?  У  того,  кто
стремится уйти от гибели,  вырастают быстрые ноги...  Кавалерия наша может
быть пущена вслед русским,  но кавалерии у Меншикова впятеро больше, чем у
нас... Будут ли шансы на успех?
     - Да,  я уже думал об этом,  вы правы, конечно. Мы достаточно сильны,
чтобы их  победить еще и  еще раз,  но  для преследования их  нужны свежие
силы.  Может быть,  задачу эту возьмет на себя Сент-Арно... Тем более, что
потери его, кажется, гораздо меньше наших.
     Между тем он уже поднялся на гребень,  за которым густо, кое-где даже
не только в два ряда, а грудами лежали убитые русские.
     - О-о,  как много они потеряли!..  Очень много,  да, очень много! - с
торжеством  в  голосе  протянул  Раглан,   оглядывая  место  ожесточенного
рукопашного боя.
     - Приблизительно вдвое больше, чем мы, - уточнил сэр Джордж.
     - Да,  не меньше...  не меньше,  чем вдвое...  Но присмотритесь - они
лежат головами к линии нашего фронта...  Если только их не напоили пьяными
перед боем,  то это...  это наводит меня на размышления... Это - противник
очень серьезный,  кто бы ни говорил обратное, как это делают наши газетные
писаки...  Очень серьезный,  очень серьезный... И ведь мы шли на совсем не
укрепленную позицию, а Севастополь - первоклассная крепость. Для меня ясно
по этому первому сражению,  что она нам будет стоить дорого, очень дорого,
мой друг! Сколько взято знамен и орудий?
     - Орудий только два из двенадцати,  какие стояли в этом эполементе...
В плену у нас будет один генерал и много офицеров,  все раненые,  впрочем,
так что их надо еще лечить... Знамен нами не было взято... Пленных солдат,
тоже раненых, наберется, пожалуй, семьсот, восемьсот.
     - Вот видите, какие скромные трофеи! Ни одного знамени и всего только
два орудия!.. Нет, русские - противник очень серьезный!.. А насчет пленных
я,  знаете,  думаю  так:  генерала и  офицеров мы,  соблюдая международную
вежливость,  возьмем  к  себе  н