еров я  назначил,  ваша светлость,  следить за  доставкой
снарядов на батареи...  что же касается фортов, если вздумает пожаловать к
нам эскадра, то они получили достаточный запас...
     - Я имею в виду,  что атака с моря будет непременно, не нам с вами ее
накликать,  но  она как будто даже запоздала несколько...  В  таком случае
мне, я думаю, лучше проверить готовность фортов Северной стороны.
     И  Меншиков двинулся к  Екатерининской пристани,  до которой провожал
его Корнилов.
     Князь  расстался с  Корниловым очень любезно,  но  в  тоне,  каким он
просил  его  беречь себя  и  не  рваться на  явную  опасность,  почудилась
Корнилову какая-то  скрытая,  далеко затаенная насмешка,  и  еще  ядовитее
показались первые его слова: "А я и не предполагал, что застану вас дома!"
     Канонада гремела;  ядра падали около и  выбрасывали камни мостовой на
тротуар;  Южная  бухта  будто  кипела  от  обилия  разрывавшихся  над  ней
конгревовых ракет,  от  каленых ядер и  бомб,  щедрой рукой посылавшихся с
английских батарей;  но едва только отчалила от пристани и  пошла в  очень
опасный путь шлюпка с  князем и  его  адъютантами,  Корнилову будто даже в
виски ударила изнутри эта спрятавшаяся на время насмешка: "Не предполагал,
что застану дома!"
     Не  раз  приходилось говорить самому Корнилову о  Меншикове,  что  он
просто бежал из Севастополя в Бахчисарай, оставив город и порт без защиты.
И  вот  теперь,  -  нужно же  было  так  случиться!  -  он,  этот  беглец,
возвращаясь с опаснейшего участка обороны, застает его дома, за чаем!
     Флаг-офицеры его,  благодаря которым попал он  не  на Малахов впереди
колонны арестантов,  а домой, сразу стали ему противны, и он разослал их с
приказаниями - одного по доставке снарядов на батареи, другого - по уборке
раненых и убитых в городе;  с ним остался только лейтенант Жандр, наиболее
скромный и молчаливый.
     Ненужно горяча лошадь,  Корнилов поскакал по  Екатерининской улице  к
театру,  около которого стояли резервные части;  посмотрел, как они укрыты
от  снарядов противника,  справился,  много ли  потеряли людей.  Кирьякова
предупредил, что штурма, по мнению светлейшего, можно ожидать скорее всего
со  стороны Малахова кургана,  но  когда  Кирьяков упорно почему-то  начал
уверять его,  что он  ждет штурма отнюдь не там,  а  со стороны четвертого
бастиона,  что  весь его военный опыт говорит именно за  это,  -  Корнилов
направился на близкий от площади четвертый бастион снова.
     Там  представился ему  новый начальник штаба генерала Моллера,  -  то
есть его штаба,  -  присланный из  Петербурга полковник Попов,  о  котором
накануне писал ему Меншиков.
     Корнилов думал  встретить в  нем  самоуверенного знатока военных дел,
как  все  штабные в  полковничьем чине;  но  перед ним стоял сырого вида и
значительно уже оглушенный канонадой человек,  который слушал его открытым
ртом,  а говорил -  казалось так -  ерзавшими вверх и вниз по лбу толстыми
каштановыми бровями: он имел слабый голос, и слов его не было слышно из-за
беспрерывной пальбы.
     Однако Корнилов заметил, что убитые и тяжело раненные не валялись уже
теперь здесь и  там,  как было это в  его первый приезд;  они были убраны,
хотя сюда и не были направлены им арестанты, как он обещал Новосильскому.
     От  орудий шел пар,  заметно белевший на  фоне сплошного дыма,  -  их
обильно  поливали водой,  значит,  успели  уже  подвезти бочки.  Комендоры
сбросили с себя мундиры: слишком жарко было около орудий.
     Улучив момент, Попов доложил, что был командирован военным министром,
князем Долгоруковым,  с  назначением начальником штаба  не  крепостных,  а
полевых войск  армии Меншикова,  но  командующий армией решительно заявил,
что  начальник штаба ему  не  нужен,  так  как у  него нет штаба и  он  не
собирается его заводить.
     - Поэтому его светлость и откомандировал меня к  вам,  -  закончил  в
новый,  тихий  сравнительно  момент полковник и этим еще больше понравился
Корнилову.
     - Буду благодарить за вас князя!  -  прокричал он Попову. - Вижу, что
нам принесете вы большую пользу!
     Попов преданно наклонил голову.
     Потом он ехал верхом рядом с  Корниловым уже как признанный начальник
штаба гарнизона крепости, обязанный до мелочей знать все, что делается для
обороны.
     Между  бараками  четвертого бастиона,  по  горе,  над  бульваром,  по
которому  точно  прошел  ураган,  заваливший  буреломом  аллеи,  он  рысил
осторожно,  держась в  отдалении от  редута "Язона",  где команда с  брига
этого имени стояла около двух батарей своих бомбических орудий.
     - Генерал  Кирьяков убежден,  что  штурмовать нас  готовятся союзники
именно с этой стороны,  -  говорил Корнилов.  - Поверим его опытности... В
таком случае вам придется остаться здесь, на второй дистанции.
     - Слушаю,  - я сам того же мнения, - с готовностью отозвался Попов. -
Но я был на третьем бастионе. Туда направлен весьма сосредоточенный огонь.
Штурмовать нас могут и оттуда тоже.
     - Вот видите,  а мне никто не донес, - встревожился Корнилов. - Тогда
я поеду прямо на третий бастион.
     Попов посмотрел на него испуганно.
     - Ваше  превосходительство!  Считаю своим  долгом вам  доложить,  что
третий бастион...  очень опасен,  -  проговорил он,  поднимая брови. - Там
большая убыль людей, ваше превосходительство!
     - Вот видите,  а мне это не было известно, - и Корнилов послал лошадь
вперед.
     - Ваше  превосходительство,  -  Попов  тронулся следом за  ним,  -  в
Петербурге...  я  получил приказ  военного министра оберегать вашу  личную
безопасность!
     - Но ведь вы такой же самый приказ получили,  конечно, и относительно
князя Меншикова? - улыбнулся слегка Корнилов.
     Однако Попов возразил весьма живо:
     - Никак нет,  ваше превосходительство,  -  о  князе Меншикове в  этом
смысле ничего не было сказано.
     - От смерти не уйдешь, - улыбнулся снова Корнилов и протянул ему руку
на прощание.
     Жандру же он сказал по дороге на третий бастион:
     - Наш начальник штаба,  кажется,  знает свое дело,  почему от  него и
отказался князь... Кроме того, он по всей видимости очень хороший человек,
а?
     - Позвольте и мне быть тоже хорошим человеком,  - горячо отозвался на
это обычно молчаливый Жандр.  - Если у нас есть теперь начальник штаба, то
должен быть и  неподвижный штаб,  ваше превосходительство,  и непременно в
центре города,  а  не  на  бастионах,  с  которых в  штаб должны поступать
донесения!
     - Так  что мое место,  по-вашему,  где же  должно быть?  -  удивленно
спросил Корнилов.
     - В доме Волохова,  ваше превосходительство,  -  очень твердо ответил
лейтенант.
     Корнилов поглядел на него искоса, но ласково и сказал:
     - Я вижу, что вам хочется просто попить чайку!
     Из-за  бульвара навстречу им  показались тоже  двое конных:  это  был
Тотлебен с ординарцем, и Корнилов был непритворно обрадован, увидя его.
     - Поздравляю с чином полковника! - крикнул он ему шага за три.
     - О-о,  благодарю,  благодарю вас! - не столько радостно, сколько как
будто оторопело ответил на это Тотлебен, подъезжая.
     Он  знал,  что  представление об  этом было сделано адмиралом еще  до
сражения на Алме,  и неожиданного в поздравлении Корнилова было только то,
что производство почему-то не затянули, как обычно.
     - Откуда вы, Эдуард Иваныч?
     - Я объехал все укрепления Корабельной стороны... Они держатся, но...
но  мне бы  хотелось,  чтобы они наносили большой вред противнику.  Этого,
последнего я не заметил.
     Подробно и  обстоятельно докладывал он Корнилову о  том,  что им было
замечено на Малаховом кургане и на соседних редутах.
     - А как третий бастион? - спросил Корнилов.
     - Я  только что оттуда сейчас...  Против него действуют очень сильные
батареи...  Он  отбивается,  конечно,  как может,  но...  явный перевес на
стороне англичан.
     - Я сейчас еду туда,  -  заторопился Корнилов, но Тотлебен совершенно
непосредственно спросил:
     - Зачем, ваше превосходительство? - и с тою обстоятельностью, которая
его отличала,  добавил: - Существенную пользу там могла бы оказать батарея
шестидесятивосьмифунтовых орудий,  если  бы  мы  имели возможность туда их
доставить  немедленно  и...  и  невидимо  для  противника...  Но  если  мы
продержимся до  ночи,  то есть если штурм сегодня не состоится,  то третий
бастион мы укрепим ночью.
     - Очень жалею,  что  я  не  поехал туда  раньше,  -  сказал Корнилов,
прощаясь,  а  Тотлебен припомнил тем  временем,  что  еще  нужно  доложить
адмиралу:
     - Замечено мною  с  башни  Малахова кургана,  что  эскадра  союзников
покинула устье Качи.
     - Покинула, и?.. - живо спросил Корнилов.
     - Держит направление на Севастополь, ваше превосходительство.
     - Наконец-то!  -  Корнилов повел шеей,  как будто сразу стал узок ему
воротник сюртука. - Значит, скоро начнется вдобавок ко всему еще и атака с
моря... А вы, - он укоризненно повернулся к Жандру, - додумались при таких
обстоятельствах до неподвижного штаба!


                                   VIII

     На третьем   бастионе   было   несколько   флотских   офицеров:   два
капитан-лейтенанта -  Рачинский  и  Лесли,  лейтенант  Ребровский,  мичман
Попандопуло,  а  также  много  матросов,  которые  в  конце  сентября были
участниками вылазки, очень удачной и стоившей очень дешево в смысле жертв.
Поэтому  с  самого  начала  артиллерийского  поединка  настроение тут было
приподнятое,  несмотря на сильнейший  огонь,  сразу  развитый  английскими
батареями.
     Наперебой кидались офицеры к  орудиям,  чуть только выходили из строя
убитыми или ранеными матросы-комендоры,  и  сами становились на  их места,
пока подоспевала смена.
     Это был  исключительно  жизнерадостный  бастион,  несмотря на явную и
страшную смерть, которая неслась к нему с каждым огромным снарядом осадных
орудий,   и  поддерживал  жизнерадостность  эту  Евгений  Иванович  Лесли,
неистощимо веселый,  как будто все  еще  продолжалась  вчерашняя  пирушка,
только  под  неистово  трескучий  оркестр  орудий,  разрыв гранат и бомб и
тяжкое шлепанье ядер.
     Шутка  ли,  сказанная всегда метко ближайшим,  а  потом переданная от
одного к другому во все углы бастиона; ходовое ли, всем известное, словцо,
которое всегда в трудных обстоятельствах бывает кстати, лишь бы кто-нибудь
вспомнил его  вовремя;  просто ли  бесшабашный жест,  или  яркая  усмешка,
способная далеко блеснуть даже и сквозь густой пороховой дым,  -  все это,
исходя от одного Лесли,  общего любимца,  действовало на всех кругом,  как
праздничные подарки на детвору.
     И  этот бастион был бы  непобедимейшим участком оборонительной линии,
если  бы  было  на  нем  больше  крупных морских орудий  и  меньше мелких,
поставленных здесь для отражения штурма, до которого было еще далеко.
     Пятый бастион, на котором был Нахимов, заставил замолчать французские
батареи уже к одиннадцати часам.
     Кроме того взрыва порохового погреба,  о  котором  говорил  Меншикову
Корнилов,  там вызван был удачным выстрелом другой взрыв, отчетливо видный
всем с пятого и шестого бастионов  по  огромному  столбу  черного  дыма  и
встреченный громовым "ура" всей линии.  После этого взрыва огонь французов
все слабел и чах,  наконец потух совершенно,  пальба оттуда умолкла,  и на
бастионе-победителе  могли заслуженно отдохнуть и начать перевязывать свои
раны.
     Но французские батареи расположены были гораздо ближе английских, что
явилось ошибкой французских инженеров,  и  большей частью скучены были  на
Рудольфовой горе, что явилось второй ошибкой.
     Совсем иначе разместили свои батареи англичане.
     Кроме  того,   что  они  были  поставлены  далеко,   так  что  только
дальнобойные русские орудия могли состязаться с ними,  они были развернуты
в  широкий охват,  и  скученными по сравнению с ними оказались уже русские
батареи, потому редкий выстрел английских мортир и пушек пропадал даром.
     Молодой Попандопуло был  ранен в  грудь осколком снаряда около восьми
утра.  Он был в сознании, когда его подхватили матросы и отнесли в укрытое
мешками место.
     К  нему  подошел отец  и  с  первого взгляда увидел,  что  рана  была
смертельна.
     - Потерпи,  Коля,  скоро  увидимся!  -  прокричал  он  на  ухо  сыну,
благословил его,  поцеловал в  лоб,  сморгнул слезу  с  ресниц и  отошел к
орудиям.
     Вскоре был убит ядром Ребровский...
     Комендоры выбывали один за другим...  И когда Корнилов добрался через
Пересыпь,  у  оконечности Южной бухты,  до  третьего бастиона,  он  увидел
далеко не то, что видел на пятом, на шестом, даже на четвертом.
     Бараки и  казармы здесь  уже  лежали в  развалинах.  Поодаль от  них,
оставшись без  прикрытия,  стояли матросы и  солдаты.  Земля  была  сплошь
изрыта,  как вспахана глубоким плугом,  и  в  больших ямах от взрывов бомб
образовались  как   будто  склады  закатившихся  сюда   ядер  внушительных
размеров.
     - Ого!  -  многозначительно сказал Жандру Корнилов.  -  А  вы еще мне
говорили, что мне сюда незачем ехать!
     Однако возле орудий Корнилов не заметил растерянности.  Правда, часть
их была уже подбита и поникла;  несколько лафетов были раздроблены в щепки
и  не  заменялись новыми;  но остальные орудия отстреливались азартно -  с
большим подъемом.
     - Я мало вижу офицеров, - заметил Корнилов командиру бастиона.
     - Офицеры на местах,  другие же выбыли из строя, Владимир Алексеевич,
- ответил, забывая о чине Корнилова, Попандопуло.
     - Выбыли?.. Я не вижу Рачинского...
     - Только что вынесено тело: убит ядром.
     - Рачинский убит. Какая жалость!.. А лейтенант Ребровский?
     - Убит раньше.
     - Прекрасный был офицер!..  А где же...  - Корнилов запнулся, еще раз
оглядел  на  бастионе все,  что  не  совершенно скрывал  из  глаз  дым,  и
докончил: - На этой батарее ведь был ваш сын, насколько я помню...
     - Отправлен в госпиталь. Ранен в грудь смертельно.
     Корнилов порывисто обнял капитана и пошел с ним рядом дальше,  уже не
спрашивая о потерях.
     Но дальше трудились офицер,  стоявший спиною,  и  матросы,  поправляя
амбразуру,  заваленную ядром,  и  даже  сквозь  грохот выстрелов при  этом
слышны были взрывы громкого матросского смеха.
     - Кому это тут так весело?  -  в  недоумении спросил Корнилов шедшего
ему  навстречу командира всей  артиллерии дистанции,  капитана 1-го  ранга
Ергомышева.
     - А!  Это Лесли,  -  поздоровавшись с адмиралом,  ответил Ергомышев с
улыбкой.
     - А ну-ка,  этого младенчика - в люльку! - донесся до Корнилова голос
Лесли. - Держи его за уши! Рра-аз!.. Есть! Лежи, мерзавец!
     И  поднятый им вместе с  матросами худой мешок,  из которого сыпалась
земля, лег на своем месте в щеке амбразуры.
     - Браво,  капитан Лесли!  -  крикнул было ему Корнилов, но выстрел из
орудия вблизи заглушил его слова.
     Корнилов прошел дальше,  но  когда  сказали Лесли,  что  на  бастионе
Владимир Алексеевич, веселый командир батареи отозвался испуганно:
     - Экая охота у человека шляться по всяким гиблым местам!  Посоветовал
бы ему кто-нибудь ехать домой!


                                    IX

     Между тем союзная эскадра,  приблизившись к Севастополю с двух сторон
- от устья Качи и от Херсонеса,  - начала занимать по заранее поставленным
буйкам намеченные для составлявших ее судов места.
     Она  запоздала.  Она  имела двух  командиров различного темперамента.
Французскими судами командовал адмирал Гамелен, английскими - лорд Дондас,
- оба глубокие старцы.
     Долго  совещались они  накануне,  как  провести атаку  с  наименьшими
потерями для  себя и  наибольшими для  русских фортов,  для  города и  для
остатков русского флота.
     Был принят,  наконец,  план действий, которому нельзя было отказать в
легкости и  красоте:  атаковать крепость,  гуляя перед нею  в  море взад и
вперед,  взад и вперед.  Проходит корабль мимо фортов и дает залп изо всех
орудий одного борта;  затем снова заряжаются орудия - и новый залп... Так,
пока цель из-за  рельефа местности станет недосягаемой.  Тогда -  обратный
ход корабля и залпы из орудий другого борта.
     Выгода этих    прогулок    перед    фортами   казалась   несомненною:
артиллерийская стрельба по подвижным целям  давала  в  те  времена  плохие
результаты; суда же на ходу по неподвижным целям стреляли недурно.
     По требованию Раглана и  Канробера атака с  моря должна была начаться
одновременно с  канонадой на  суше,  чтобы не  дать  опомниться защитникам
крепости,  чтобы  ошеломить их  с  первых  же  моментов и  лишить  воли  к
сопротивлению под тучами из чугуна, надвинувшимися сразу со всех сторон.
     Но  Гамелен  за  ночь  (может  быть,  это  была  бессонная ночь,  что
свойственно старости) совершенно забраковал принятый  было  план  обстрела
фортов" гуляя.  Это показалось ему ребячеством.  И утром Дондас услышал от
Гамелена,  что самым лучшим планом был бы точно такой,  какой был проведен
Нахимовым в Синопском бою:  боевые суда должны стать на якорь и палить изо
всех  орудий  одновременно,  для  чего  французский  флот  развернется  от
Херсонесской бухты до  Севастопольской,  английский -  от  Севастопольской
дальше на северо-восток.
     - Но  ведь  над  этим планом Нахимова -  непременно привязать суда на
якорь,  чтобы они не разбежались в страхе,  - смеялась вся Европа, - разве
вы  забыли  это?  -  спрашивал  пораженный  непостоянством соратника  лорд
Дондас.
     - Пусть Европа смеялась,  но Нахимов все-таки истребил турецкий флот,
- возражал Гамелен.
     Новые  переговоры  вождей  союзных  эскадр  шли  долго.   Гамелен  не
сдавался.  Пришлось сдаться Дондасу,  иначе это угрожало бы разрывом союза
Англии и Франции.
     Но  сдача Дондаса влекла за  собою изменение всех приказов по  флоту,
данных накануне, что тоже отняло довольно времени. Наконец, не было ветра,
и  огромные  парусные  корабли  союзников  могли  передвигаться только  на
буксире пароходов, значит, поневоле гораздо медленнее, чем это требовалось
моментом,  и главнокомандующие союзных армий выходили из себя,  ежеминутно
ожидая и не слыша начала бомбардировки с моря.
     Корнилов был уже на Малаховом кургане в  то время,  когда соединенные
эскадры,  со снятыми парусами,  медленно приближались с  севера и  с  юга.
Ведущими кораблями были французские,  английские смиренно шли сзади,  а  в
самом хвосте - несколько турецких судов.
     Паровой  корабль  "Шарлемань",  подойдя  к  берегу  так  близко,  как
позволяла  глубина  воды,  собрал  около  себя  суда,  предназначенные для
обстрела южных фортов;  это  были  суда  французского и  турецкого флотов.
Английским судам предоставлены были форты Северной стороны.
     Когда Корнилов узнал, что с верхнего этажа башни на кургане можно при
удаче,  если осядет пороховой дым,  наблюдать,  как расстанавливаются суда
союзников, он, не задумываясь, пошел было туда, но Истомин уверил его, что
за  дымом и  оттуда ничего не  видно,  но  башня -  самое опасное место на
бастионе.
     - Там ничего нет, на этой верхней площадке, - я оттуда приказал снять
и орудия, и оттуда ничего не видно, - повторял он, решительно становясь на
дороге между Корниловым и башней.  Башня действительно,  как самая высокая
точка бастиона, осыпалась роем снарядов.
     - Вы говорите со мною так, будто я ребенок! - несколько даже обиженно
сказал Корнилов.
     - Вы наш любимый начальник,  Владимир Алексеич! Вам надо беречься для
нас, для нашего общего дела!
     И  он,  бесстрашный на  своем кургане,  как был бесстрашен на корабле
"Париж" во время Синопского боя, глядел на него умоляющими глазами.
     - Со всех бастионов меня,  -  точно все сговорились, - гонят домой, -
скорее грустно, чем благодарно, улыбнулся Корнилов. - А для меня этот день
- торжественный.
     У него и вид был торжественный.  Обыкновенно сутулый, он выпрямился и
стал выше; глаза его сделались шире, осан