что лежит
себе на боку?  Отдыхает,  и пусть себе отдыхает,  - достаточно поработал и
отдых свой заслужил...  А впоследствии, может быть, нам он еще пригодится,
как знать?
     Юхарин махнул рукой на  этот недотопленный остаток славного флота,  и
оказалось,  что  Руднев  был  вполне  прав.  Привалившийся  набок  к  мели
"Херсонес" так и пролежал весь остаток Крымской кампании,  а по заключении
мира был поднят, чтобы снова резать бойкими колесами волны Черного моря.
     Длиннейшее здание  Николаевских казарм  хотя  и  взрывалось наряду  с
другими,  но  пострадало от  взрыва мало,  что приписывали отчасти большой
прочности этого сооружения,  отчасти, и с большим вероятием, недостаточной
силе мин,  заложенных притом и  не  подо всеми его устоями;  а  мост через
Южную бухту был уничтожен, как только надобность в нем миновала.
     Черный дым занавесил к  вечеру дня 28 августа дотлевающий Севастополь
и  от  глаз его защитников,  разбиравшихся по полкам,  батальонам,  ротам,
командам, экипажам на Северной, и от глаз его врагов на Сапун-горе.
     В  этот день совершенно необычайная тишина упала на  место состязания
артиллерий русской и западноевропейской, состязания, длившегося почти год.
Даже и  ружья молчали в  этот день там,  где противники могли обмениваться
ружейными пулями, - на Черной речке.
     Понятна, конечно, была тишина эта.
     Огромные   потери,    которые   понесли   интервенты   при    штурме,
подсчитывались,  приводились в  известность и  для  реляций  и  для  себя.
Хоронили  убитых,  отправляли в  тыл  раненых,  наскоро  переформировывали
полки.
     Но  вместе  с   тем  главнокомандующие  союзных  армий  не  могли  не
задуматься над тем,  что огромнейшие усилия и жертвы, затраченные четырьмя
союзными державами Европы на  совсем маленьком,  ничтожно маленьком клочке
огромнейшей,  как  Великий океан,  русской земли,  привели к  ничтожным по
существу результатам,  а  русская армия,  переправившись на  другой  берег
Большой бухты,  заняла на третьей,  Северной,  стороне того же Севастополя
позиции  гораздо  более  сильные,  чем  те,  наскоро сооруженные,  которые
уступила она после упорнейшей почти годовой борьбы...
     Сколько же еще времени,  средств и человеческих жизней потребуется на
то, чтобы овладеть этой третьей стороной, где артиллеристы заняли уже свои
места у новой тысячи орудий?  И удастся ли это?.. И нужно ли это?.. А если
нужно, то кому именно нужно и зачем нужно?..
     Главнокомандующие армии англо-французов узнали уже,  что представляет
собой русский солдат,  защищающий родину. Они не преминули дать понять это
и своим правительствам, отправляя донесения о штурме 8 сентября.


                                   III

     Генерал Симпсон,  главнокомандующий армии королевы Виктории, вынужден
был послать такую депешу:
     "Суббота,  8 сентября,  11 часов 35 минут вечера.  Союзники атаковали
севастопольские оборонительные работы сегодня в  полдень.  Штурм  Малахова
увенчался успехом,  и  укрепление это во  власти французов.  Наша атака на
редан не удалась".
     Генерал Пелисье телеграфировал к концу дня 8 сентября:
     "В полдень  произведен  штурм  Малахова.  Этот редут и второй бастион
были взяты нашими храбрыми  солдатами  с  восхитительным  увлечением,  при
криках  "Vive  l'empereur!"  Мы тотчас стали стараться утвердиться на этих
пунктах и успели утвердиться на Малаховом.  Мы не могли  удержать  второго
бастиона  по  многочисленности  неприятельской артиллерии,  уничтожившей в
самом начале все наши работы на  этом  пункте.  Но  эта  артиллерия  будет
разбита немедленно,  лишь только устроится наше положение на Малаховом. Та
же участь постигнет и редан, исходящий угол которого наши храбрые союзники
взяли  с  обычным  для них мужеством.  Но,  как и на втором бастионе,  они
должны были у ступить неприятельской артиллерии и  сильным  резервам.  При
виде  наших  орлов,  парящих над Малаховом,  генерал де Салль произвел две
атаки  на  Центральный  бастион  (пятый).  Они  не  удались;  наши   полки
возвратились  в  свои траншеи.  Потеря наша значительна;  я еще не могу ее
определить, но она вполне вознаграждена нашим успехом".
     Если телеграмма Симпсона была откровенно уныла,  то  Пелисье пришлось
прибегнуть к явной лжи, свалив неудачу войск на втором бастионе на русскую
артиллерию,  которой там уже почти не было.  О том же, что штурм был отбит
исключительно пехотными частями, он решил почему-то умолчать.
     Телеграмма Горчакова царю, посланная в десять часов вечера 27 августа
(8 сентября), была такова:
     "Войска  вашего  императорского величества  защищали  Севастополь  до
крайности,  но  более  держаться  в  нем  за  адским  огнем,  коему  город
подвержен,  было невозможно.  Войска переходят на Северную сторону,  отбив
окончательно  27  августа  шесть  приступов  из  числа  семи,   поведенных
неприятелем на  Южную и  Корабельную стороны.  Только из  одного Корнилова
бастиона не было возможности его выбить.  Враги найдут в  Севастополе одни
окровавленные развалины".
     Горчаков сдержал свое слово;  Пелисье же,  прогулявшись потом по этим
развалинам и  представив себе  на  месте  более  полно и  правдиво картину
действий  своих,   английских  и  русских  войск  на  бастионах,  писал  в
подробнейшем рапорте на имя военного министра о штурме Малахова:
     "1-я  бригада  дивизии Мак-Магона:  1-й  зуавский полк  впереди всех,
потом  7-й  линейный,  имея  влево  от  себя  4-й  стрелковый батальон,  -
бросились на левый фас и на исходящий угол Малахова.  Ширина и глубина рва
и  вышина  эскарпа замедлили движение наших  войск,  однако же  они  смело
достигли неприятельских парапетов. Русские схватились с ними на кургане и,
по недостатку ружей,  бьются лопатами, кирками, камнями, банниками и всем,
что попадает под руку.  Произошла одна из тех кровавых стычек,  в  которой
только  неудержимая стремительность наших  людей  могла  дать  перевес над
противником. Солдаты вскочили в укрепления, оттеснили русских, старавшихся
не уступать им ни шагу, и знамя Франции заколыхалось над Малаховом".
     Неудавшийся штурм на пятый бастион изображался им так:
     "На  левом  фланге,  по  данному сигналу,  колонны дивизии Левальяна,
предводимые  генералами  Кустоном  и   Трошю,   бросились  на   левый  фас
Центрального бастиона и  его левый люнет.  Несмотря на  град пуль,  ядер и
картечи,  после краткой и  живой схватки мы проникли в оба укрепления.  Но
противник,  скрытый  за  траверсами,  стоявшими  последовательно  один  за
другим,  держался очень крепко.  Убийственный ружейный огонь был направлен
со  всех  возвышенных пунктов.  Крепостные орудия других верков и  полевая
артиллерия,  расставленная кругом  в  разных  местах,  извергали картечь и
поражали наших.  Генералы Кустов и Трошю, будучи тотчас ранены, принуждены
были  сдать командование.  Генералы Риве  и  Бретон были убиты.  Множество
взорванных  фугасов  замедлили  наше  стремление.   Наконец,  прибывшее  к
неприятелю сильное подкрепление заставило наши войска очистить занятые ими
верки и ретироваться к ближайшим плацдармам".
     В этом рапорте Пелисье подвел,  наконец,  итоги потерям союзных армий
за время штурма восьмого сентября:
     "Мы потеряли в этот приступ убитыми:  генералов 5,  старших  офицеров
240,  субалтерн-офицеров  116,  унтер-офицеров  и рядовых 4489;  ранеными:
генералов 4, старших офицеров 20, субалтерн-офицеров 224, унтер-офицеров и
рядовых 4259;  контуженными:  генералов 6;  без вести пропавшими:  старших
офицеров 2, субалтерн-офицеров 8, унтер-офицеров и рядовых 1400".
     Списком  этим  охвачено до  одиннадцати тысяч  человек,  но  он  был,
конечно, далеко не полон: Пелисье не хотелось, конечно, слишком омрачать в
Париже свой успех. По сведениям неофициальным потери союзников в этот день
доходили до  пятнадцати тысяч.  Но  если  можно было произвольно сократить
список выбывших из  строя солдат,  то сделать подчистку в  списке убитых и
раненых генералов и офицеров было нельзя:  пятнадцать генералов и шестьсот
офицеров,  -  таких  потерь еще  не  имела  армия интервентов ни  в  одном
сражении в Крыму.
     И,  чувствуя,  конечно, что приводимые им цифры произведут угнетающее
впечатление и в Париже и в Лондоне, Пелисье добавлял:
     "Эти  потери очень велики;  многие между ними  заслуживают особенного
сожаления, но все-таки они менее страшны, нежели можно было ожидать".
     Горчаков тоже исчислил свои потери при штурме в десять -  одиннадцать
тысяч человек,  знаменательно также и то,  что количество пленных,  взятых
той и другой стороною, оказалось почти равным.


                                    IV

     Только 30  августа сильный дождь,  несколько часов  подряд шедший над
Севастополем,  потушил пожар.  Исчез дым, обнажились почернелые развалины,
между которыми сновали солдаты в цветных мундирах.
     Но к этому дню все уже разобралось на Северной,  стало на свои места,
подсчиталось,  подчистилось, приготовилось к новым боям за... Севастополь.
А  во  всех  ротах  и  экипажах читался  в  этот  день  приказ  по  армии,
подписанный Горчаковым:
     "Храбрые   товарищи!   12   сентября  прошлого  1854   года   сильная
неприятельская армия  подступила под  Севастополь.  Невзирая на  численное
превосходство,  ни  на то,  что город сей был лишен искусственных преград,
она не отважилась атаковать его открытою силой,  а  предприняла правильную
осаду.
     С тех пор при всех огромных средствах,  коими располагали наши враги,
беспрестанно  подвозившие  на  многочисленных  судах  своих  подкрепления,
артиллерию и снаряды, все усилия их преодолеть ваше мужество и постоянство
в продолжение одиннадцати с половиной месяцев оставались тщетными. Событие
беспримерное в военных летописях,  чтобы город, наскоро укрепленный в виду
неприятеля,  мог держаться столь долгое время против врага,  коего осадные
средства превосходили все  принимавшиеся доныне  в  соображение расчеты  в
подобных случаях.
     И   при   таких-то   огромных   средствах,    после   девятимесячного
разрушительного  действия  артиллериею  громадных  размеров,   неприятель,
неоднократно прибегая к усиленному бомбардированию города, выпуская каждый
раз против оного по нескольку сот тысяч снарядов, увидел безуспешность сей
меры и решился, наконец, овладеть Севастополем с боя.
     6 июня сего года он устремился на приступ с нескольких сторон, храбро
ворвался в  город,  но был встречен вами с неустрашимостью и отбит на всех
пунктах самым блистательным образом.
     Неудача эта вынудила его обратиться по-прежнему к продолжению осадных
работ,  умножая свои батареи и усугубляя деятельность в ведении траншейных
и минных работ.
     Таким  образом,  со  дня  достославного отбытия вами  штурма  6  июня
протекло  еще  более  двух  с  половиною  месяцев,   в  продолжение  коих,
одушевленные чувством долга и любви к отечеству,  вы геройски оспаривали у
неприятеля каждый аршин земли,  заставляя его подвигаться вперед не иначе,
как шаг за шагом,  платить потоками крови и неимоверною тратой снарядов за
одну  сажень пройденного пространства.  При  такой упорной защите мужество
ваше   не   только  не   ослабевало,   но   доходило  до   высшей  степени
самоотвержения.
     При всем том,  если неустрашимость и  терпение ваше беспредельны,  то
есть вещественные пределы возможности сопротивления.  По  мере приближения
неприятельских подступов,  батареи  их  также  сближались одна  к  другой;
огненный круг,  опоясывавший Севастополь,  с каждым днем стеснялся более и
более и  все далее извергал в  город смерть и разрушение,  поражая храбрых
защитников его.
     Пользуясь таким  превосходством огня  на  самом  близком  расстоянии,
неприятель  после  усиленного действия  артиллерии в  продолжение двадцати
дней,  стоившего ежедневно нашему  гарнизону потери от  пятисот до  тысячи
человек, 24 августа начал адское бомбардирование из огромного числа орудий
небывалых  калибров,  следствием  коего  было  ежедневное разрушение наших
окопов,   уже  с  большим  трудом  и  с  самыми  чувствительными  потерями
возобновлявшихся  по   ночам  под  безостановочным  огнем  неприятеля.   В
особенности  главнейший  из  сих  верков,  редут  Корнилова  на  Малаховом
кургане, составлявший ключ Севастополя, как пункт, господствующий над всем
городом, претерпел значительные неисправимые повреждения.
     В  таких  обстоятельствах продолжать оборону Южной стороны значило бы
подвергать ежедневно бесполезному убийству  войска  наши,  сохранение коих
ныне более, чем когда-либо, нужно для государя и России.
     Поэтому с  прискорбием в  душе,  но вместе с тем с полным убеждением,
что исполняю священный долг,  я  решился очистить Севастополь и  перевести
войска на Северную сторону, частию по устроенному заранее мосту, частию на
судах.
     Между тем  27  августа неприятель,  видя  перед собою полуразрушенные
верки, а редут Корнилова с засыпанными рвами, предпринял отчаянный приступ
на бастионы:  второй,  Корнилова и  третий;  около трех часов спустя -  на
пятый и редуты Белкина и Шварца!.."
     Изложив вкратце ход  дела  27  августа и  результаты его,  достаточно
известные войскам, Горчаков писал далее:
     "С  наступлением темноты  я  приказал войскам отступить по  сделанной
заранее диспозиции.
     Опыты мужества,  оказанные вами в сей день, поселили такое уважение к
вам,  храбрые товарищи,  в  самом  неприятеле,  что  он,  хотя  должен был
заметить ваше отступление по  взрывам наших пороховых погребов,  не только
не  преследовал вас  колоннами,  но  даже почти вовсе не  действовал своею
артиллериею по отступающим, что мог бы сделать совершенно безнаказанно.
     Храбрые товарищи! Грустно и тяжело оставить врагам нашим Севастополь,
но  вспомните,  какую жертву мы принесли на алтарь отечества в  1812 году.
Москва стоит  Севастополя!  Мы  ее  оставили после  бессмертной битвы  под
Бородином.   Трехсотсорокадевятидневная  оборона  Севастополя  превосходит
Бородино!
     Но не Москва, а груда каменьев и пепла досталась неприятелю в роковой
1812 год.  Так точно и  не  Севастополь оставили мы нашим врагам,  а  одни
пылающие развалины города,  собственно нашею рукою зажженного,  удержав за
нами  честь обороны,  которую дети  и  внучата наши с  гордостью передадут
отдаленному потомству.
     Севастополь  приковывал  нас  к  своим  стенам.  С  падением  его  мы
приобретаем  подвижность,   и  начинается  новая  война,   война  полевая,
свойственная духу русского солдата...
     Храбрые воины  сухопутных и  морских сил!  Именем государя императора
благодарю  вас   за   вашу   твердость  и   постоянство  во   время  осады
Севастополя!.."
     А  вскоре после этого приказа пришел и приказ по армии и флоту самого
царя:
     "Долговременная,  едва ли не беспримерная в военных летописях оборона
Севастополя обратила на себя внимание не только России,  но и всей Европы.
Она  с  самого  почти  начала поставила его  защитников наряду с  героями,
наиболее  прославившими наше  отечество.  В  течение  одиннадцати  месяцев
гарнизон  севастопольский  оспаривал  у  сильных  неприятелей  каждый  шаг
родной, окружавшей город земли, и каждое из действий его было ознаменовано
подвигами   блистательнейшей   храбрости.   Четырехкратно   возобновляемое
жестокое бомбардирование,  коего  огонь  был  справедливо именуем  адским,
колебало стены ваших твердынь,  но не могло потрясти и умалить постоянного
усердия  защитников их!  С  неодолимым мужеством они  поражали врагов  или
гибли, не помышляя о сдаче. Но есть невозможное и для героев.
     Скорбя  душевно о  потере столь  многих доблестных воинов,  принесших
жизнь свою  в  жертву отечеству,  я  признаю святою для  себя обязанностью
изъявить, от имени моего и всей России, живейшую признательность гарнизону
севастопольскому за  неутомимые труды его,  за кровь,  пролитую им в  сей,
продолжавшейся почти целый год,  защите сооруженных им  же в  немногие дни
укреплений...
     Имя Севастополя, столь многими страданиями купившего себе бессмертную
славу,  и  имена  защитников его  пребудут вечно в  памяти и  сердцах всех
русских совокупно с  именами героев,  прославившихся на полях Полтавских и
Бородинских, в битвах под Чесмой и Синопом".
     Приказы эти были прослушаны с надлежащим вниманием, и защитники Южной
и  Корабельной сторон принялись за  укрепление новыми батареями,  валами и
блиндажами Северной стороны,  и  скоро через широкий Большой рейд,  из вод
которого выглядывали здесь и там мачты затопленных кораблей, начали летать
с одного берега на другой приветственные бомбы и гранаты.
     Однако вяло уже,  устало начали теперь постреливать  интервенты  и  с
большой оглядкой на Париж, - не заскрипят ли там по-особому желанные перья
дипломатов:  слишком  трудной,  слишком   вязкой,   слишком   непроходимой
оказалась русская земля и очень вреден для здоровья крымский климат.


     1939 г.


                                  ЭПИЛОГ


                               Глава первая

                                    I

     Знаменательный день  27 августа (8 сентября) был в одинаковой степени
днем удачи главнокомандующих двух враждебных армий,  генералов  Пелисье  и
Горчакова.  Одному  удалось,  наконец,  после  года  усилий  французских и
английских правительств и  войск  довести  другого  до  твердой  решимости
очистить Севастополь;  другому удалось совершенно беспрепятственно вывести
из крепости сорокатысячный гарнизон,  а самый город превратить, по примеру
Москвы двенадцатого года, в пылающие руины.
     В  одинаковой степени и  тому и другому из главнокомандующих казалось
после этого, что война пришла уже к естественному своему концу.
     Пелисье говорил убежденно:
     - Дальше в  Крым нам  двигаться незачем...  Что  нам завоевывать там?
Безводные степи?
     Горчаков говорил успокоенно:
     - Теперь мы занимаем позиции очень прочные...  Главное же,  что мы не
прикованы к  одной географической точке,  очень к  тому  же  неудобной для
защиты с суши.
     И желая немедленно осуществить эту свободу действий,  перенес главную
квартиру свою с Инкерманских высот в Бахчисарай.
     Им  обоим было виднее то,  что произошло перед их глазами,  но совсем
иначе  представился  день  падения  черноморской твердыни  из  европейских
столиц:  Парижа,  Лондона,  Вены, Константинополя, Берлина, Стокгольма, из
Петербурга и Москвы, наконец.
     В  Севастополе старом и  в Севастополе новом -  на Северной стороне -
установилось спокойствие, и если велась еще ленивая пальба через бухту, то
исключительно для проформы,  для видимости продолжения военных действий. А
в  столицах Европы,  чуть только докатилась до них весть о взятии Малахова
кургана,  начался  ажиотаж  -  там  давно  ожидаемое произвело впечатление
внезапного взрыва:  одних чрезвычайно окрылило,  других очень встревожило,
третьих опечалило, но перед всеми одинаково открыло разом новые горизонты.
     Это  был  действительно переломный момент  большой силы,  заставивший
встряхнуться и оглядеться кругом даже и неполитиков.
     В  Стокгольме начали  громко  кричать о  том,  что  Швеции необходимо
теперь же пристать к коалиции Франция -  Англия -  Турция - Пьемонт, чтобы
не упускать случая захватить острова,  а может быть, прирезать и Финляндию
по реку Кюмень.
     В  Константинополе теперь ясно  стало,  что  корпус Омера-паши должен
быть отправлен морем на  юг Кавказа,  так как ему совершенно нечего делать
теперь в  Крыму,  где,  впрочем,  он ничего не делал и раньше за все время
войны,  только  усиленно вымирал  от  холеры,  тифа,  дизентерии и  других
эпидемий.
     В  Берлине  военная партия,  возглавляемая братом  больного прусского
короля,  Вильгельмом,  будущим победителем Наполеона III  и  объединителем
Германии,  еще  выше  подняла голос  против остатков политической опеки со
стороны России.
     В Вене очень обеспокоились,  как бы Франция,  у