а  госпитальное судно,  а  раненых солдат,
пожалуй, вернем обратно их отечеству. У нас, кажется, мало будет медиков и
для  своих  раненых,  а  для  нескольких сот  русских надо  отрядить целый
транспорт и  приставить к  ним большой штат хирургов.  Нет,  это нам не по
средствам.  Самое лучшее -  отправить их в Николаев или в Одессу. Пусть со
своими ранеными возятся сами русские.
     А  русские разбитые силы в это время уходили своими плотными каре как
бы  в  строго выдержанном шахматном порядке.  Британские орудия,  занявшие
открытые места  неподалеку от  заваленных трупами эполементов,  пускали им
вслед снаряды, но кое-где замечались уже недолеты.
     Присмотревшись внимательно к  этим  плотным удаляющимся каре,  Раглан
добавил:
     - Все-таки они представляют собой  еще  очень  сильные  войска.  Лорд
Лукан  рвался  ударить  им  в  тыл,  и я разрешил ему это,  но лучше будет
отозвать его обратно.  Кавалерии у нас мало, она нам еще может пригодиться
в  будущем.  Нам же надо будет заняться своими ранеными и похоронить,  как
должно, убитых.
     Когда были подсчитаны потери в  дивизиях Броуна и Леси-Эванса,  среди
гвардейских гренадер  и  шотландских стрелков,  Раглан  написал  донесение
военному министру,  герцогу Ньюкестльскому о  "сражении при  ауле Бурлюк".
Донесение это  было  составлено скупым на  краски,  чисто  деловым языком.
Потери были показаны в  две  тысячи солдат,  сто  четырнадцать сержантов и
девяносто шесть офицеров.  Упомянуто было о двух орудиях и пленном русском
генерале Щелканове.
     В то же самое время писал свое донесение самому Наполеону Сент-Арно о
"победе на реке Алме",  начиная торжественно и  высокопарно,  как это было
свойственно ему,  бывшему актеру  Флоридалю:  "Sire!  Le  canon  de  Votre
Majeste a parle..."*
     _______________
          * "Государь! Пушка вашего величества заговорила..." (фр.).

     И  если  Раглан  силы  русских,  стоящие против  английских,  называл
равными английским, то преувеличение тут было небольшое. Сент-Арно, донося
о всем вообще сражении,  как будто и войска Раглана были под его командой,
исчислял силы  русских  в  сорок  пять  тысяч,  восемьдесят русских орудий
выросли в  его донесении в  сто восемьдесят,  а  совершенно не  защищенная
окопами позиция оказалась "покрытой страшными редутами, которые были взяты
только   благодаря  беспримерной  храбрости  французских  полков,   строго
выполнявших предначертания своего главнокомандующего".
     Излагая последовательно и  сухо  ход  сражения,  Раглан  ни  разу  не
упомянул о  себе лично.  Полумертвый Сент-Арно,  находившийся все  время в
почтительном расстоянии от русских пушек, говорил только о себе.
     Зуавы   Боске  возле  деревни  Орта-Кесэк,   лежащей  на   дороге  из
Севастополя к  Алматамаку,  захватили беспечно подъезжавшую во время боя к
русской позиции карету Меншикова, в которой сидел писарь, везший кое-какие
чистые бланки и неважные текущие бумаги на подпись князю. И об этой карете
в торжественно-победном тоне доносил своему монарху маршал:
     "Я  захватил карету князя Меншикова!  Я  взял ее  с  его  портфелем и
перепиской!.. Я воспользуюсь драгоценными данными, какие там найду!.."
     В  руках  французов остался тяжело раненный командир одной из  бригад
дивизии Кирьякова генерал Гогинов,  о  чем так же пространно и высокопарно
писал Наполеону маршал.
     А   мадам   Сент-Арно,   с   живейшим  интересом  наблюдавшая  издали
великолепную картину боя,  вечером,  не  желая подвергать себя неудобствам
бивуачной жизни, перебралась на корабль "Наполеон" в свою каюту.
     О  возможности преследования русских Раглан ничего не  писал "милорду
герцогу";  но Сент-Арно заканчивал свое донесение словами: "Если бы у меня
была  конница,   ваше  величество,  армия  князя  Меншикова  перестала  бы
существовать!"


                                   III

     Телеграф на  мысе  Лукулл сделал около двух часов дня  свою последнюю
передачу о  том,  что неприятель наступает на  алминскую позицию по  всему
фронту.  Но  еще  за  час до  того пушечная пальба была отчетливо слышна в
Севастополе: поверхность моря передает звуки дальше и ярче, чем сухопутье.
     Адмирал Корнилов,  только что  начавший было  обедать,  вскочил из-за
стола,  взял  с  собою обедавшего у  него инженер-подполковника Тотлебена,
незадолго перед тем присланного Меншикову Горчаковым 2-м из Бессарабии,  и
поехал верхом по знакомой уже ему дороге на Алму.
     Горчаков оценил Тотлебена как инженера на Дунае, при осаде Силистрии,
где  он  сложной  системой подземных ходов  вплотную подошел к  передовому
укреплению Араб-Табия и взорвал его по всему фронту.
     Но осаду Силистрии приказано было снять,  и Горчаков  направил  этого
способного  инженера  в Севастополь.  Однако непоколебимо уверенный в том,
что из-за позднего времени года и по другим причинам союзники  в  Крым  не
пойдут,  Меншиков  не  хотел  даже думать ни о каких работах по укреплению
Севастополя с суши.  Только после 30 августа Корнилов вспомнил  Тотлебена,
этого флегматичного на вид, круглолицего офицера, который все жаловался на
плохое сердце,  но работать мог день за днем,  по двадцать часов в  сутки.
Скоро Тотлебен сделался его ретивым помощником.
     Сражение уже кончилось,  когда они подъезжали к Алминской долине;  им
навстречу шла уже разбитая армия, вид которой всегда бывает сумрачен, даже
если музыкантам и приказывают играть церемониальный марш.
     Сумрачен был  и  сам  Меншиков,  который ехал верхом,  хотя у  него и
побаливали ноги:  его карету,  трофей его победителя,  облюбовала себе для
дальнейшей прогулки к Севастополю мадам Сент-Арно.
     Первое,  что услышал от Меншикова Корнилов,  было то,  что он потерял
двух своих адъютантов.
     - Капитан Жолобов погиб,  бедняга!  -  сказал он грустно. - Я заезжал
проведать  его  на  перевязочном;  он  был  еще  жив,  но  уже  совершенно
безнадежен.  А  Сколкову лекаря обещают жизнь,  однако без  руки  какая же
может быть у него карьера!.. Впрочем, генерал Скобелев и безрукий стережет
Петропавловскую крепость...
     Помолчав, он продолжал с гримасой большой брезгливости:
     - Кирьякова же я ни в коем случае не хочу больше у себя видеть: это -
пьяный шут и болван! Вся сегодняшняя неудача наша исключительно от него!..
Если военный министр назначит его куда-нибудь в резервную часть,  например
в Киев, я буду очень доволен... Это положительно какой-то шут гороховый, а
не начальник дивизии!
     Корнилов хотел узнать,  велики ли потери в  полках и  какие из полков
наиболее пострадали,  но  ждал,  когда об этом заговорит сам князь.  Он же
больше молчал, чем говорил, что было вполне понятно в его положении.
     - А каков Петр Дмитриевич!  - Меншиков покачал головой.  - Что это  -
задор,  какой был бы только безусому подпоручику к лицу, или в его корпусе
совсем и не ночевала дисциплина?..  Командующему главными  силами  бросать
общее наблюдение за ними и во главе батальона идти самому в атаку, что это
такое?  А батальонный командир на что?..  Или батальонные  должны  идти  в
атаку  впереди  взводов?  Очень  странно и непонятно!  Человек по седьмому
десятку...  полный генерал,  а?!  Его счастье, что остался хоть в живых, а
генерал  Квицинский  - тоже впереди батальона пошел в атаку!  Может,  и не
выходится!  Что же они оба думали,  что за  это  я  их  к  награде  должен
представить? Нет, не представлю!
     Когда подъезжали к Качинской долине, в которой предусмотрительно были
оставлены обозы армии, Корнилов спросил:
     - Как вы думаете,  Александр Сергеевич,  не двинут ли они теперь свой
флот к Севастополю, чтобы бомбардировать его на рассвете или даже ночью?
     - Да,  вам,  конечно,  надо ехать сейчас же назад и  быть наготове ко
всяким неприятностям...  А  я  уж останусь при армии и заночую здесь,  при
обозе, - устало сказал Меншиков. - А чтобы неприятельский флот не ворвался
в  бухты,  я  думаю,  надо бы затопить несколько старых судов на выходе из
Большого рейда...
     - Как  так  -   затопить  несколько  судов?  -  ошеломленно  повторил
Корнилов.
     - Обратить бухту в  закрытое озеро -  это единственно возможный выход
из  нашего  положения...   А  вам,  полковник,  -  Меншиков  повернулся  к
Тотлебену,  -  вам  надобно сделать вот что...  Неприятель будет двигаться
вдоль берега,  как он и двигался, и, конечно, придет к Северной стороне, -
это  неизбежно.  Найдите на  Инкерманских высотах позицию для  нашей армии
такую,  чтобы можно было взять неприятеля во фланг именно тогда,  когда он
будет подходить к Северной стороне.  Форты Северной стороны будут у него с
фронта,  армия -  с левого фланга... Оборону же Северной стороны, Владимир
Алексеич, я поручаю вам.
     Корнилов был  так  изумлен предложением затопить суда  при  входе  на
Большой рейд,  то  есть обречь флот на полное бездействие,  что не понял и
последнего поручения князя.
     - Оборону Северной стороны? - переспросил он. - Какими же силами могу
я   оборонять  семиверстную  линию,   если  вся   армия  будет  под  вашим
командованием на Инкермане?
     - Возьмите матросов с судов в дополнение к резервным батальонам... По
моим подсчетам, у вас может составиться тысяч десять.
     - Эта  цифра может составиться только тогда,  если я  возьму с  судов
почти всех матросов, Александр Сергеич!
     - Я именно об этом и говорю,  -  подтвердил князь.  - Кроме того, вот
еще что:  нужно послать фельдъегерем к государю с донесением о сегодняшнем
деле ротмистра Грейга...  Ротмистр Грейг!  -  крикнул он  назад,  так  как
адъютанты его ехали на приличной дистанции. - Вы назначаетесь фельдъегерем
к государю, - обратился князь к штаб-ротмистру, когда тот подъехал.
     - Я, ваша светлость? - Грейг испуганно поглядел на него.
     - Да,  мне кажется, что вы это сделаете лучше, чем кто-нибудь другой.
Я не знаю, получите ли вы за это очередную награду, но... во всяком случае
хорошо сможете доложить государю,  что вы видели и знаете... Прежде всего,
конечно,   скажете  о  том,  что  я  нуждаюсь  в  самой  спешной  присылке
подкреплений...  Что армия противника велика, снабжена прекрасным оружием,
но  что  если  мы  в  самое  ближайшее время,  совершенно незамедлительно,
получим корпус свежих войск, то сбросим неприятеля в море... Вот, Владимир
Алексеич,  вы  возьмете его с  собой,  дадите ему необходимые инструкции и
бумаги,  и завтра же утром он должен выехать в Петербург... Свое донесение
государю я напишу сейчас и пришлю вам с Исаковым...
     Когда Корнилов,  Тотлебен и Грейг, простившись с Меншиковым, отъехали
две-три  версты от Качинской долины,  где войска расположились бивуаком на
ночь,  Грейг заметил на боковой дороге смутные в густых  сумерках  силуэты
длиннорогих  украинских  серых  волов,  запряженных по нескольку пар в три
подводы,  причем на каждой подводе было что-то длинное,  черное и, видимо,
очень тяжелое. Около же подвод, покрикивая на волов, шли толпою матросы.
     - Что  это  может быть  такое?  -  озадаченно самого себя,  но  вслух
спросил Грейг, а Корнилов ответил на его вопрос:
     - А-а!  Это судовые орудия... Я их послал князю еще рано утром, а они
только теперь доплелись сюда, когда в них нет уже надобности... Поезжайте,
пожалуйста,  к ним,  голубчик,  скажите, чтобы возвращались назад... чтобы
оставили их на Северной стороне... Они там сослужат свою службу.
     - А  государю я  должен буду донести и  о  том,  как у  нас перевозят
орудия,   ваше  превосходительство?  -  не  без  насмешки  спросил  Грейг,
поворачивая коня.
     - Отчего же не доложить и об этом?  Государь должен знать и то, какие
у нас способы перевозки тяжелых орудий, - ответил ему Корнилов.
     Подполковник Тотлебен,  державшийся все время очень молчаливо,  вдруг
отозвался на это с большим оживлением:
     - Да,  государь  должен  знать правду!  Не с парадного подъезда,  а с
заднего крыльца государь должен знать все о положении Севастополя!  И  что
перевозочных  средств  оч-чень  мало,  и  что инженерное имущество оч-чень
бедное,  и что войск оч-чень мало,  и что оружие оч-чень плохое - все  это
должен  сказать государю ротмистр Грейг.  Он должен иметь мужество сказать
это! Это есть его долг!
     - Я уверен, что у Грейга мужества на это хватит, - сказал Корнилов, -
но...  будем молиться богу, чтобы хватило мужества и у князя не настаивать
на  истреблении своего же флота!  Я  думаю,  что это вырвалось у  него под
влиянием неудачи... Он очень расстроен... А? Вы это заметили?
     - Как знать,  -  уклончиво ответил Тотлебен. - Когда Геркулес* бросал
Антея  на  землю,  земля  Антею возвращала все  его  прежние силы...  Если
матросы наши хороши на море, то тем лучше они будут на суше...
     _______________
          *їГїеїрїкїуїлїеїсї - легендарный герой древних греков.  Один  из
     его  подвигов заключался в победе над великаном Антеем,  сыном богини
     земли Геи.

     - Матросов посадить в окопы? - крикнул Корнилов.
     - Конечно,   это   только  в   случае  крайней  необходимости,   ваше
превосходительство, - поспешил смягчить свои слова Тотлебен.
     - Матросов засадить в окопы - это все равно, что художников заставить
красить заборы!..  Нет,  моряки слишком дорогой вид войска,  и они сделают
для защиты Севастополя то,  что их учили делать!  И  сделают это именно на
море, а не на суше!


                                    IV

     Как  только стемнело,  ничего не  евшие  и  не  пившие за  целый день
солдаты, вдобавок еще, как это было в нескольких полках, бросившие тяжелые
ранцы и  сухарные мешки,  разбрелись по Качинской долине в  виноградники и
сады: зрелое и незрелое, все поедалось без разбору.
     Слышалось  только  повсюду,   за   невысокими  каменными  стенками  и
плетнями, как отрясались деревья, как градом падали наземь яблоки и груши,
как перекликались друг с другом и переругивались солдаты, а фельдфебеля на
привале около построек кричали неистово:
     - Пе-ервая рота Бородинского полка-а, сюда-а-а-а!
     - Пятая рота Суздальского полка-а, сюда-а-а-а!
     - Восьмая рота Московского полка-а, сюда-а-а-а!
     Это последнее "а-а-а-а!" тянулось до бесконечности. Конечно, голоса у
фельдфебелей были разные,  - у кого бас, у кого звонкий тенор, - но трудно
было все-таки  различить  в  темноте,  кое-где  только  слабо  пронизанной
огоньками  непышных  костров,  свой  ли фельдфебель кричит,  или чужой,  и
солдаты,  собираясь на  крики,  которые  неслись  со  всех  сторон,  часто
ошибались,  попадали не только не в свою роту,  а даже в чужой полк,  и до
полуночи почти бродили зря,  а после полуночи барабанщики по всему  лагерю
ударили  сбор,  потому  что  Меншикову  не  спалось,  - беспокоила мысль о
глубоком обходе, охвате, даже о десанте противника под самым Севастополем,
оставшимся  без  армии:  представлялось  совершенно необходимым к рассвету
довести войска до Инкерманских высот.
     И  вот,  то и дело натыкаясь на кусты карагача и дуба,  объеденные за
лето козами и  потому колючие,  отводя душу руганью,  двинулись в  темноте
дальше  совершенно перемешавшиеся местами части  -  просто  толпы  солдат,
подгоняемые  единственным желанием  добраться  до  кухонь,  когда  придут,
наконец,  на место. Дальше, в лесу, совершенно перепутались и перемешались
части,  так что утром,  едва забрезжило, когда дошли до Бельбекской долины
передовые отряды,  пришлось  остановить их,  чтобы  разобраться по  ротам,
батальонам, полкам...
     Но перед тем как разобраться, молодые офицеры и солдаты вкупе и влюбе
разгромили виноградники и сады, чтобы уж ничего не досталось следом идущим
французам.
     А  часам к девяти утра с Северной стороны на Южную через Большой рейд
начали перевозить раненых,  которые могли идти  сами и  шли  впереди войск
небольшими командами.  Так как среди них не было начальства,  то они и  не
знали,  куда  именно  следует  им  направиться.  Они  появлялись толпами в
наиболее сытном месте города -  на  базаре,  где  были  харчевни и  сидели
торговки с булками,  студнем, гороховым киселем, грушевым квасом. Торговки
сердобольно роздали голодным раненым все свои товары,  но  подходили новые
толпы  усталых,  измученных,  закопченных  пороховым  дымом,  с  кровавыми
повязками на руках,  головах, иногда даже на ногах: ковыляли, но двигались
- и глядели молящими глазами на базарную снедь.
     Харчевни закрылись;  торговки  ушли;  раненые  разбрелись  по улицам,
просили Христа ради у прохожих.  И скоро весь Севастополь  уже  знал,  что
армия  с  неприятелем справиться не могла,  что и остановить его была не в
силах, что она бежала, а он идет за нею следом и вот-вот придет.
     Одна старая грудастая боцманка с Корабельной, завидев юного и тонкого
подпоручика,  шедшего  по  улице  без  каски,  расстановисто сказала  ему,
покачав головой в коричневом чепце:
     - Что-о,  длинноногий! Так от француза лататы задал, что и каску свою
потерял? На мой чепец возьми, накройся!
     И,  пожалуй,  бросила бы ему свой чепец, если бы подпоручик не юркнул
от нее в переулок.
     Жены офицеров Бородинского и других полков,  заранее нацепив траурные
ленты на шляпки и черный креп на рукава и с готовыми уже слезами, кидались
на улицах ко всем офицерам и солдатам,  стремясь узнать что-нибудь о своих
мужьях.
     Кто-то пустил слух, что гражданскому населению будут раздавать оружие
для   защиты   Севастополя,   и   потому   порядочная  толпа   сошлась   к
Екатерининскому дворцу и  другая к  дому адмирала Станюковича;  но  вместо
ружей  выдали кирки  и  лопаты и  под  командой саперов повели рыть  новые
укрепления.
     Матросы  за  недохваткой  лошадей  сами  тащили  орудия  с  судов  на
бастионы.
     Все  жалующийся на  плохое  сердце  и  в  то  же  время  неутомимо  и
методически работающий,  Тотлебен  размечал места  для  пехотных полков  и
батарей на Инкерманских высотах.


                               Глава шестая

                         СМЕРТНЫЙ ПРИГОВОР ФЛОТУ

                                    I

     После того как Корнилов простился с Меншиковым, отъехавшим в сторону,
он подозвал к себе лейтенанта Стеценко.
     Стеценко думал,  что  адмирал берет его  снова в  свой штаб,  так как
сражение  окончилось,   но   Корнилов  сказал  ему   несколько  пониженным
заговорщицким голосом:
     - Пожалуйста,  сделайте для меня вот что:  разыщите, где идут морские
батальоны,  -  сколько бы людей в них ни уцелело,  -  и чтобы они шли,  не
отдыхая,  к Северной пристани, поняли? Я дам распоряжение, - их немедленно
перевезут на свои суда... А там - coute que coute*.
     _______________
          * Во что бы то ни стало (фр.).

     Стеценко сказал,  конечно:  "Есть,  ваше  превосходительство",  -  но
совершенно  не  понял,  зачем  понадобились  адмиралу  морские  батальоны,
вошедшие в состав сухопутной армии;  подумал,  что об этом уже договорился
он с  князем,  и,  только успев сказать другому адъютанту -  Панаеву,  что
послан Корниловым, направился в тыл.
     Однако в  густом потоке идущих в  темноте войск не только трудно было
найти два  морских батальона,  мудрено было  даже пробиться назад:  долина
Качи была слишком узка и  вся сплошь занята садами и  саклями,  оставалась
для прохода целой армии только по-восточному узкая улица аула.
     Часа два блуждал Стеценко,  пока нашел,  наконец, командира одного из
батальонов, капитана 2-го ранга Надеина, и передал ему приказ адмирала.
     - Это,  конечно,  приказ князя,  только переданный через адмирала?  -
спросил Надеин.
     - Иначе и быть не могло, конечно, - ответил Стеценко.
     Надеин отозвался на это шутливо:
     - Китайский мудрец сказал:  лучше идти, чем бежать, лучше стоять, чем
идти,  лучше сидеть,  чем стоять,  и лучше быть дома -  в Севастополе, чем
черт знает где! Только двадцать минут привала, и мы выступаем на Северную.
     Но  опередить остальную армию  морским батальонам не  удалось:  когда
Стеценко верн