,  так что это была не
только  генеральная,   а   еще  и  генеральская  рекогносцировка  в  целях
точнейшего изучения Севастополя как крепости и его окрестностей на предмет
осады.
     Тогда  были  сосчитаны  все   орудия  береговых  батарей,   так   как
маскировать их русские артиллеристы еще не умели,  тогда же были обсуждены
достоинства и недостатки Балаклавской и Камышевой бухт,  и первую наметили
себе для стоянки флота англичане, вторую - французы. Тогда же было выбрано
и  удобнейшее место  для  высадки  десанта  километров на  двадцать  южнее
Евпатории, около озер Сакского и Кизилар.
     Вечером в  тот день эскадра отошла недалеко:  заштилело,  -  парусные
линейные корабли никуда не могли уйти.  И утром, как раз когда происходила
закладка собора,  в  присутствии всех начальствующих в  крепости и  городе
лиц, эскадра подошла снова.
     Она  точно  хотела  показать,  как  могут  работать  в  полный  штиль
пароходы,  трудолюбиво таща на  буксире по  два  и  даже по  три  парусных
корабля.
     А  на  пароходе "Карадок",  который крутился около  Севастополя почти
весь день накануне бала,  снова был  тот  же  неутомимый старик Раглан,  и
Канробер, и Броун, и другой старый английский генерал - Бургоин.
     Русский флот мог бы  выйти из  бухты на охоту за дерзким соглядатаем,
но  невдалеке  стояли  на  страже  три  больших  судна,  -  между  ними  и
"Агамемнон"...
     Все-таки эскадра эта  отнюдь не  была страшна для всего Черноморского
флота,  но  осторожному  Меншикову  казалось,  что  где-то  за  горизонтом
скрываются еще  и  еще  суда,  которые быстро  придут,  заслышав первый же
пушечный залп.
     Однако никаких неприятельских кораблей не  было  вблизи Севастополя в
этот день.  Все остальные суда стояли у Змеиного острова и ждали сигнала к
отплытию.
     Благополучно вернувшись, Раглан и дал этот сигнал.


                                    II

     На  линейном стопушечном парусном трехдечном корабле  "Город  Париж",
шедшем на буксире парохода "Наполеон",  в просторной, богато обставленной,
отделанной тековым  деревом каюте,  изогнувшись,  стоял  перед  небольшим,
экономным окошком,  с  толстым цельным стеклом,  очень исхудалый и  потому
казавшийся чересчур длинным маршал Сент-Арно и глядел неотрывно в море.
     На кожаном излишне мягком диване,  полуутонув в нем, сидела и кормила
с  блюдечка пышно-пушистую белую  ангорскую кошку его  жена.  У  нее  была
крупная фигура бретонки,  зеленовато-серые  глаза,  светлые волосы,  очень
свежее тридцатилетнее лицо.
     У дверей  каюты  стоял врач,  невысокий толстый лысый человек пожилых
лет.  Он только что вошел,  вызванный  из  соседней  каюты  звонком  мадам
Сент-Арно,  и  глядел  неопределенно-вопросительно  на  нее,  на ангорскую
кошку,  на блюдечко и на длинного человека без мундира,  в  одной  рубахе,
небрежно  вправленной  в  форменные брюки со штрипками,  в мягких домашних
туфлях.
     Этот человек,  с такой тонкой морщинистой шеей, с такою узкою спиной,
на которой торчали,  даже выпирая и из рубашки, как крылья, сухие лопатки,
с  такими  серыми  редкими,   но  тщательно  приглаженными  щеткой,  точно
приклеенными к  черепу волосами,  был его давний пациент,  и  о  состоянии
здоровья его у него не было двух мнений.
     - Господин Боше, посмотрите, что делает наш маршал! Он совсем выходит
у меня из повиновения!
     И  мадам Сент-Арно почти с ненавистью взглянула на отставленный левый
локоть мужа, торчащий в ее сторону, как казачья пика.
     - Господин маршал! - сделал два-три шага от двери Боше. - Вам надобно
лечь в постель,  господин маршал,  а не стоять...  тем более у окна...  Из
окна  все-таки немного дует,  хотя оно  и  закрыто.  Вам  необходимо лечь,
господин маршал!
     - Ах, надоело уж мне лежать! - полуобернулся Сент-Арно.
     - Но тогда, может быть, вы сели бы в кресло, господин маршал.
     - Ах, надоело это мне тоже - сидеть! - прошипел маршал.
     - Но если вы будете стоять так долго, у вас может опять начаться боль
в желудке, господин маршал.
     - Ах,  оставьте вы  меня  в  покое!  Идите!  -  рассерженно обернулся
Сент-Арно.
     - Я отвечаю перед Францией за ваше здоровье, господин маршал.
     - Идите же, идите, идите, когда я вам говорю это!
     И  Сент-Арно выпрямился и поднял костлявые плечи.  Большие от худобы,
черные,  с  болезненным тусклым блеском глаза  стали  жестки  и,  пожалуй,
страшны,  рыхлый седой правый ус дернулся несколько раз от тика,  а рука -
тонкая безмясая рука  полумертвеца,  величественно поднявшись,  указала на
дверь.
     Боше,  наклонив лысую голову,  вышел гораздо проворнее,  чем вошел. А
Сент-Арно,  простояв в величественной позе с четверть минуты, как-то сразу
всеми костями скелета рухнул в  обширное кожаное кресло,  такое же топкое,
как и диван, и тоже с подушкой, брошенной на спинку.
     - Ну вот, начинается качка! - трагически прошипел он.
     - Боже мой! Решительно никакой качки!.. Море совсем тихое, и мы точно
едем в хорошей коляске по отличной дороге,  - пыталась успокоить его мадам
Сент-Арно, не отнимая, впрочем, блюдечка от мордочки уже сытой кошки.
     Маршал откинул голову на подушку и закрыл глаза. Не открывая глаз, он
проговорил вполне отчетливо:
     - Десантная операция не удастся, нет!.. Я это предчувствую.
     - Надо надеяться на  лучшее,  -  беззаботно отозвалась она.  -  Я  не
сомневаюсь, что лорд Раглан знает, что он делает.
     - Лорд Раглан?!
     Странное действие производит иногда на  людей,  даже почти умирающих,
одно  слово.  Сент-Арно  открыл глаза,  вызывающе подбросил седую  голову,
взялся двумя пальцами за острый подбородок, украшенный острой эспаньолкой,
и сказал совершенно уничтожающим тоном:
     - Ваш Раглан просто упрямый дикий осел!..  Да!  Осел!.. Столько тысяч
людей,  столько крепких новых судов он ведет на полное истребление! Зачем?
Зачем это, я вас спрашиваю?
     - Он,  конечно,  знает это лучше,  чем я.  Разумеется,  он  исполняет
приказ своего правительства.
     - Приказ? Подобный приказ получен и мною от императора, но я... я вам
говорил это...  получил вместе с  приказом и право его не исполнять,  если
нет шансов на выигрыш... И я высказался против экспедиции.
     - Вам вредно говорить много и так волноваться! - заметила она, однако
он продолжал, возвышая голос:
     - Я был против,  адмирал Гамелен тоже,  и этот старый бурдюк -  принц
Жером -  тоже был против...  А у них,  у англичан,  адмирал Дондас, герцог
Кембриджский,  генерал Бургоин...  Все,  кто не  потерял еще головы,  были
против.  И только этот упрямый однорукий осел настоял на отправке войск!..
Вот мы увидим скоро,  ка-кими залпами своих пушек встретит нас Меншиков на
берегу!  Ведь все это погибнет,  -  обвел он кругом себя рукой. - Ведь все
они пойдут туда, туда... вон туда, в море!
     Он  несколько раз  подряд наклонил бессильную кисть руки с  вытянутым
указательным пальцем  и  сам  внимательно всматривался в  сложный  рисунок
ковра на  полу,  точно как  раз под ним пенилось море,  хотя каюта была на
верхней палубе.
     - Туда,  в пучину,  - с разбитыми черепами пойдут они... тысячи... вы
представляете? - страшными глазами глядел он на жену, отрывая их с усилием
от рисунка ковра.
     - Если вы так убеждены в этом,  то как же в таком случае мы с вами, -
обеспокоенно спросила женщина,  отставив, наконец, блюдечко и прижав кошку
к груди.
     - Мы?  Мы ведь будем...  высаживаться последними...  Это значит,  что
мы...  совсем не будем подходить к берегу...  Я прикажу, чтобы наш корабль
отвели дальше в море...
     И  Сент-Арно снова закрыл глаза,  далеко вперед вытянул прямые ноги и
свесил голову на глубоко впалую грудь.
     В  это  время  лорд  Раглан прохаживался рядом с  генералом Броуном и
адмиралом Лайонсом по палубе девяностопушечного корабля "Агамемнон".
     Им, трем старикам, конечно, нужен был моцион, но палуба была завалена
ящиками  необходимого военного груза,  и  потому  для  прогулки оставалось
очень мало места.  Им, трем старикам, из которых самому младшему - Лайонсу
- было уже шестьдесят три года,  может быть,  надо было и вообще отдохнуть
от военной службы, но Англия была страной, упорно державшейся правила, что
генералами и  адмиралами только и могли быть люди,  которым перевалило уже
за шестьдесят.
     Чины  генерал-майора,  генерал-лейтенанта и  маршала так  же,  как  и
адмиральские  чины,  не  продавались  правительством и  не  покупались  за
большие деньги,  как это было с остальными офицерскими чинами,  а давались
за  особые  заслуги  отечеству,  поэтому достигали их  только  в  глубокой
старости,  и  средний  возраст  английских генералов того  времени был  от
шестидесяти двух до семидесяти пяти лет.
     Лорд  Раглан,  главнокомандующий  английской  армией,  разрешил  себе
ходить  в  штатском платье.  На  его  широкой голове хорошо сидела жесткая
вытянутая спереди назад  шляпа  формы  котелка;  серое осеннее пальто было
застегнуто,  и  за борт его закладывал он пустой рукав,  а левой рукой при
ходьбе опирался на палку.
     Плотное,  с  крупными чертами лицо  его  было чисто выбрито,  глаза в
тяжелых  мясистых веках  внимательно глядели не  столько на  собеседников,
сколько на море впереди и сбоку, и подзорная труба средней величины висела
у него на ремне, перекинутом через плечо.
     - Все наше предприятие зависит от того,  сколько войска успел собрать
Меншиков,  -  говорил сэр  Броун,  который был несколько выше,  но  суше и
морщинистей Раглана.
     - Вы  видели ведь  с  "Карадока",  мой  друг,  сколько сена в  стогах
собрано там в  степи,  от Евпатории к  северу и  к  югу?  -  отозвался ему
Раглан.  -  Я думаю сейчас об этом сене. Все это сено мы должны захватить,
когда окончим высадку,  и  перевезти на корабли на шлюпках.  Оно нам очень
пригодится потом.
     - Да,  объемистый фураж  лучше  всего  достать  здесь,  на  месте,  -
согласился Броун.  - Этот хитрый кроат Омер-паша говорил мне, что татары в
Крыму пригонят нам сколько угодно баранов из своих степей.
     - Да,  конечно,  если только этих баранов не угнали уже у  них казаки
Меншикова.
     Адмиралу Лайонсу не нужно было сена для его матросов, и он думал не о
татарских баранах;  он  думал  о  русском флоте,  который может отважиться
напасть на армаду, и он сказал:
     - Французы так перегрузили свои корабли войсками,  что они совершенно
неспособны к  бою.  Адмирал Гамелен переложил всю ответственность за успех
боя на нас. Не могли заготовить транспортов за такое большое время!
     - Зачем вас беспокоит это?  -  живо отозвался Раглан.  - Русский флот
едва ли выйдет в море...  Я думаю о речке Каче.  Туда надо будет направить
эскадру в  десять -  двенадцать пароходов и транспортов пять-шесть пехоты.
Это будет демонстрация,  чтобы отвлечь внимание Меншикова от места высадки
всего десанта.  Это мы  должны будем сделать раньше,  и  если в  это время
будет туман...
     - Тумана ждать нельзя, - вставил Лайонс.
     - Я хотел сказать:  туман или небольшой дождь,  чтобы закрыть дальний
план,  чтобы транспортов и судов казалось с берега больше, чем их будет на
самом деле,  то  этот  маневр может дать нам  некоторый успех.  Я  в  этом
уверен.
     - Мы это сделаем.  Я сейчас же составлю список паровых судов, которые
могут пойти в прикрытие, - почтительно ответил Лайонс.
     Этот  адмирал  искренне  и  до  глубины  души  ненавидел  Россию  как
конкурента Англии на  Востоке,  и  ему  казалось непонятным,  что  адмирал
Дондас упорно пророчил полный провал экспедиции.  Впрочем, он объяснял это
тем,  что  почти  семидесятилетний Дондас  стал  уже  плох  здоровьем.  Он
надеялся на  то,  что  Дондаса во  время  кампании правительство отзовет в
Англию  на  покой,  и  его,  Лайонса,  назначит  командующим всеми  силами
английского флота на Черном море.
     - Герцог Веллингтон,  наш общий учитель,  -  улыбаясь, сказал Раглану
Броун,  -  говорил не раз, как вы сами, конечно, помните: "Не начинай боя,
не выяснив сначала силы врага".
     - Золотое правило!  - качнул шляпой Раглан. - Аксиома стратегии. И мы
с вами сделали для этого все,  что могли сделать с моря.  Если же ждет нас
катастрофа  у  берегов  Крыма,  то  должен  сказать  вам,  мой  друг,  что
ответственность за  нее уже заранее взяло на себя наше правительство.  Так
что на этот счет мы с вами можем быть совершенно спокойны. Ответственность
за  полный неуспех,  что  нам предсказывает герцог Кембриджский,  берет на
себя совет министров и сама королева.
     Сэр Броун знал,  конечно,  что королева Виктория была или хотела быть
самой  воинственной дамой  во  всей  тогдашней Европе.  Когда отправлялись
эскадры в  Черное и  Балтийское моря,  она  сама выезжала их  провожать на
своей королевской яхте.  Матросы,  взобравшись на  реи,  кричали ей "ура",
орудия на  судах  салютовали ей  двадцатью одним выстрелом,  и  в  грохоте
выстрелов,  и  в  криках,  и  в  пороховом дыму  на  палубе своей яхты она
воинственно  махала  платком  отплывающим  офицерам  и  матросам.  И  суда
величественно проходили мимо  яхты и,  оставляя за  собой клубящиеся белые
хвосты на море и дым в воздухе,  скрывались одно за другим, а королева все
махала им  вслед  платком,  точно твердо была  убеждена в  том,  что  этот
магический жест,  повторенный две  тысячи раз,  принесет неслыханную удачу
британскому флоту.
     И когда отправлялась на Восток кавалерия, самая блестящая кавалерия в
мире по красоте и чистопородности  коней,  и  когда  отправлялась  пехота,
снабженная   самыми   лучшими   нарезными  ружьями,  -  королева  Виктория
безотлагательно, во всякую погоду появлялась на их проводах, взволнованная
жала  руки  и  сэру Броуну,  и сэру Бургоину,  и лорду Кардигану,  и лорду
Кодрингтону,  и особенно крепко единственную левую руку лорда Раглана,  на
которого  возлагала  прочные  надежды,  и в прекрасных северных глазах ее,
цвета британского неба,  когда в очень  редкие,  правда,  дни  бывает  оно
совершенно ясным,  стояли слезы. Но это были не слезы вполне простительной
женской слабости - это были слезы воинственного экстаза.
     Иногда,  впрочем,  когда она проезжала в  открытой коляске по  улицам
Лондона  рядом  со  своим  супругом,  принцем Альбертом,  в  уличной толпе
раздавались свистки и  громкая ругань и  даже крики:  "Долой!" Но королева
знала,  что все это относится не к ней лично,  а только к ее супругу.  Это
проявление народного недовольства ее не тревожило.


                                   III

     Турецкий военный флот был мал и  плох;  египетский тоже;  но турецкие
сухопутные войска показались английским и  французским генералам еще хуже,
а  египетские -  просто какой-то  ордой оборванцев,  не  имеющих понятия о
дисциплине.
     Однако в армаде,  составляя особый отряд, шли и турецкие и египетские
суда с войсками: Раглан и Сент-Арно решили, что египтяне там, в Крыму, при
осаде Севастополя,  годятся как рабочие:  будут рыть траншеи,  подносить к
бастионам  мешки  и  плетенки  с  землей,  переставлять  орудия...  Плохие
солдаты, они имели достаточно сноровки в тяжелом труде. Для земляных работ
взяли также и тысячу болгарских крестьян с их лопатами и кирками. Турецких
лошадей тоже было много на  транспортах,  так  как  перевозка морем каждой
лошади из Франции обходилась в восемьсот франков.
     Для перевозки лошадей и орудий транспорты делались с двойным дном.
     Французы не  взяли своей кавалерии,  твердо решив,  что она не  будет
нужна в  Крыму.  Но  всадники на  чистопородных конях,  по мнению Раглана,
могли  понадобиться  для  преследования  казаков  Меншикова,   поэтому  на
английские транспорты была посажена дивизия конницы.
     Всех подозрительных по холере,  конечно, оставили на Змеином острове,
но холера не отстала все-таки, - она погналась за армадой.
     На  военных и  на купеческих судах,  зафрахтованных под транспорты на
палубах и  в трюмах кораблей,  везде,  куда набили солдат,  они сидели или
лежали  очень  плотно,  как  плывут косяки рыбы.  Иные  спали,  иные  пили
запасенное на  берегу  вино,  иные  играли  в  домино или  карты,  но  все
беспокойно вглядывались один  в  другого -  не  начинается ли  у  кого эта
страшная болезнь.
     И  часто то здесь,  то там бок о  бок с  здоровыми начинали корчиться
больные.
     А  суда шли  и  шли  по  намеченному курсу,  соблюдая тот порядок,  в
котором они снялись с места и в котором получили приказ прийти.
     Впереди  шли  линейные английские суда,  свободные от  войск,  и  все
паровые,  на случаи встречи с, русской эскадрой. За ними военные пароходы,
буксирующие транспорты  с  войсками.  Справа  и  слева  -  в  кильватерных
колоннах суда соединенного флота.  Непосредственно за  линейными кораблями
шла  легкая пехотная дивизия сэра  Броуна,  которая должна была высадиться
первой, и дивизии французской пехоты, под командою боевого генерала Боске.
Вслед за ними, соблюдая определенные интервалы, двигались другие войска.
     Ночью на буксирных пароходах приказано было вывесить на бизань-мачтах
огни  и  чтобы  число  этих  огней  равнялось  номеру  дивизии,   к  какой
принадлежали пароходы, так что порядок движения не нарушался и ночью.
     Суда,  перевозившие артиллерию,  были  украшены внушительных размеров
буквою А на обоих бортах,  суда с пехотою -  буквою В, суда с кавалерией -
буквой С.
     Множество  баркасов,  полубаркасов,  шлюпок,  флашкоутов и  кожуховых
ботов было припасено на  всех судах для высадки войск.  На каждый баркас и
шлюпку  большой  величины назначен был  особый  лейтенант или  мичман  для
управления ими при высадке.  Все до последних мелочей было предусмотрено и
включено в длиннейшие инструкции всем родам войск.
     Главным же образом предусматривалось то,  что на месте,  облюбованном
для высадки, на плоском песчаном берегу, серьезными, строгими рядами будут
установлены по приказу Меншикова батареи,  а  дальше за ними будет торчать
целый лес казачьих пик.
     Поэтому,  когда  вечером 12  сентября показались,  наконец,  западные
плоские  берега  Крыма,  тысячи  подзорных труб  и  биноклей  встревоженно
поднялись к глазам офицеров-союзников, чтобы разглядеть батареи.
     Курс  эскадры был  взят  безупречно правильно.  На  берегу  на  узкой
полоске суши  раскинулись два  озера,  как  это  и  ожидалось.  Вечер  был
безоблачный,  теплый, такой же, как и накануне, когда отплывала от острова
армада.  Озера при последних лучах солнца розово блестели, как два больших
зеркала овальной формы,  и  это  было  красиво.  Но  тщетно  шарили глаза,
отыскивая батареи на  берегу,  их  не  было  видно.  А  вместо целого леса
казачьих  пик,  когда  эскадра  подошла  ближе,  разглядели  всего  только
шестерых казаков,  причем один  из  них  был,  без  сомнения,  офицер,  но
почему-то  во  флотской форме.  Лошади были небольшие,  сухопарые,  разных
мастей.  Офицер,  по-видимому,  наблюдал подход эскадры и  десанта,  но ни
подзорной трубы,  ни бинокля не было у  него в  руках.  Он сидел на лошади
совершенно спокойно и что-то записывал в блокнот.
     Паровые линейные  суда,  шедшие впереди,  - между ними и "Агамемнон",
описав полукруг,  повернулись правым бортом  к  берегу  и  сняли  чехлы  с
орудий, приготовясь на залп русских пушек, где-то скрытых так искусно, что
их нельзя даже и предположительно разглядеть  в  подзорные  трубы  большой
силы,  ответить сосредоточенным залпом нескольких сот орудий.  От судов до
берега было не больше  восьмисот  метров.  Но  залпа  русских  батарей  не
раздавалось,  и  Раглан,  несколько даже недоуменно пожевав по-стариковски
губами, сказал Броуну:
     - Кажется,  это  и  все,  что нашел нужным князь Меншиков выслать нам
навстречу: шестеро кавалеристов.
     Броун улыбнулся, отвечая:
     - Я  не  назвал бы  эту  встречу очень  торжественной.  Мы,  конечно,
заслуживали большего...  Впрочем,  судя  по  этому,  отказать  Меншикову в
джентльменстве нельзя: согласи