-
матросов и  офицеров,  -  во-вторых,  которые могли бы сейчас же стать при
своих же батареях на бастионах.  Вот вам и защитники Севастополя, опытные,
умелые артиллеристы. С потерей Москвы, господа, не погибла Россия, авось и
с потерей судов не пропадет Севастополь.
     - Как с потерей судов? - Корнилов вздернул голову.
     - Я говорю,  ваше превосходительство, о тех нескольких судах, которые
придется затопить в фарватере Большого рейда, чтобы неприятельский флот не
прорвался в  бухту...  Несколько  старых  судов,  семь-восемь.  Геройство,
конечно,  хорошая  вещь,  но здесь,  в данном случае,  оно совершенно не у
места...  Нам теперь просто не до геройства,  господа!  Дело идет  ведь  о
ничуть не романтической, а самой обыкновенной защите Севастополя нашего от
очень сильного, как оказалось, врага! Суда, какие мы должны будем затопить
для этой защиты,  построят, конечно, вновь со временем на наших же верфях,
но если нам вот сейчас,  в такой момент  критический,  не  могут  прислать
достаточно сухопутного войска, то станем вместо этого неприсланного войска
на бастионы сами и бастионы даже можем назвать именами  тех  самых  судов,
какие придется затопить,  и вот матросам будет казаться,  пожалуй, что они
опять на своих кораблях,  только корабли стоят так прочно на  якорях,  что
никакая  буря их не сорвет...  Но это уж я в область поэзии ударился,  что
совершенно ни к чему, конечно... Я все сказал, господа, что думал сказать.
     И капитан Зорин так же мешкотно уселся на свое место, как и поднялся.
     - Это ваш собственный план?  -  подозрительно поглядев на него, резко
спросил Корнилов.
     - Да,  разумеется,  это  мой  личный  взгляд  на  положение  наше,  -
проговорил уже  не  так  уверенно Зорин,  заметив,  что какое-то  неловкое
молчание наступило в кают-компании после его слов.
     - Надеюсь,  что  этот  ваш  план,  -  сделал ударение на  слове "ваш"
Корнилов, - не будет никем разделен.
     Он сказал это сухо, как будто даже презрительно, но вдруг услышал:
     - В  словах капитана Зорина много  правды,  если  только не  все  они
правда!
     Это    сказал   вице-адмирал   Новосильский,    самый    молодой   из
вице-адмиралов.
     А капитан 1-го ранга Кислинский заявил еще определеннее:
     - Я вполне согласен с капитаном Зориным.
     Этого никак не ожидал Корнилов.  Это было уже похоже на открытый бунт
младших в чине против высшего начальства.
     Однако неудержимо заговорили именно эти младшие в чине:
     - Единственный выход из положения - затопить суда в фарватере!
     - И всем идти на бастионы!
     - Как будто бастионы под обстрелами противника не то же самое,  что и
суда в море!
     - Геройство  остается  геройством  и   на  бастионах,   и  подвиги  -
подвигами!
     - И если даже такого случая не было в истории,  то пусть будет первый
случай в Севастополе!
     Корнилов увидел вдруг по этим возгласам,  таким откровенным,  что его
предложение  не  принято  большинством военного  совета.  Он  поглядел  на
Нахимова,  ища у  него поддержки,  но  Нахимов усиленно сосал свою трубку,
заволакивая себя дымом, как из мортиры, и был безмолвен.
     - Хорошо,  господа,  -  сказал Корнилов громко,  вставая с  места.  -
Больше мы  обсуждать этот  вопрос не  будем.  Должен все-таки сказать вам:
готовьтесь к  выходу в море!  Будет дан сигнал,  что кому делать.  На этом
кончим.
     Все встали из-за стола,  переглядываясь и  пожимая плечами.  Корнилов
сам  отворил  дверь  кают-компании  и  увидел,  что  к  нему  по  коридору
направлялся лейтенант Стеценко.
     - Как? Вы уже здесь? - удивился Корнилов.
     - Я от его светлости, ваше превосходительство.
     - А-а! Где же в данный момент его светлость?
     - Вероятно, уже переехал на Южную сторону.
     - Вот как! А где же армия? На Инкермане?
     - Приказано  все   средства  перевозки  как   флота,   так  и   порта
предоставить  на   переброску  армии  северной  на  Южную  сторону,   ваше
превосходительство. С этим приказанием я и послан его светлостью.
     - Значит,  армия вся возвращается в  Севастополь и  становится на его
защиту? Я очень рад!.. А союзники? Где же их армия?
     - Неизвестно. По-видимому, еще не тронулась с места.
     - Вот как?  Они,  стало быть, дают нам лишний день на подготовку к их
встрече?  Это  гораздо лучше сложилось,  чем  можно было  думать,  гораздо
лучше!..  Я сейчас же распоряжусь насчет перевозки войск и буду у князя по
очень важному делу...
     В  отворенную дверь  кают-компании Стеценко разглядел и  Нахимова,  и
Истомина, и двух Вукотичей, и кое-кого из капитанов 1-го ранга.
     На корабле ему сказали уже,  что тут собран Корниловым военный совет,
но  он  думал,  что  над  ним  по-дружески подшутили.  В  том  уставе  для
главнокомандующего,  который  несерьезно,  правда,  но  все-таки  довольно
назойливо  складывался  в   его  голове,   совсем  не   было  и   даже  не
предполагалось статьи о военном совете.


                                   III

     Когда  Корнилов,   распорядившись  о   перевозке  войск,   приехал  в
Екатерининский дворец,  Меншиков был  уже  там и  завтракал.  Он  сидел за
столом один.  Он  держался сутуло,  понуро,  какой-то  не  желтый даже,  а
обескровленный,  точно не армия,  а лично он был тяжело ранен на алминском
турнире.  Корнилову он показался теперь похожим на рыцаря из Ламанча*:  не
хватало только острой эспаньолки.  И  хотя Меншиков любезно,  как  всегда,
пригласил  его  разделить  с   ним  завтрак,   Корнилов  заметил  на  себе
недовольный чем-то и пристальный взгляд князя.
     _______________
          *їРїыїцїаїрїьї иїзї    Лїаїмїаїнїчїаї   -   Дон   Кихот,   герой
     одноименного романа испанского писателя Сервантеса.

     - Перевозку войск наладили? - спросил Меншиков.
     - Распорядился,  ваша светлость... Войскам вы приказали бивуакировать
на Куликовом поле?
     - Да-да-а...  Их надо привести в известность,  переформировать...  От
Владимирского  полка,  например,  осталось  нижних  чинов  всего  на  один
батальон,  и то мирного состава,  а офицеров и на три  роты  не  хватит...
Многим надобно выдать новую амуницию... Их надо накормить, надо, чтобы они
отдохнули немного...
     - А дальше куда их и как?
     - Когда противник покажет свою деятельность,  будет известно  и  нам,
что нам делать... Пока же он, по-видимому, хоронит убитых, которых у него,
я думаю,  не меньше,  чем у нас...  Но скажите мне, Владимир Алексеич, вот
что... Сейчас у подъезда я встретил капитана Кислинского... шел в парадной
форме... Я спросил его: "Почему парадная форма?" Он отвечает, представьте,
что идет с военного совета!..  Гм... С военного со-ве-та! Будто вы собрали
флагманов флота и командиров кораблей на совет по поводу...
     - По поводу ближайших действий флота,  ваша,  светлость!  - досказал,
видя затруднения князя, Корнилов.
     - Разве  ближайшие действия флота не  были  предуказаны вам  мною?  -
Князь откинулся на спинку стула.  - Разве я вам не сказал вчера, что нужно
сделать?
     - Вы мне сказали,  ваша светлость,  относительно того, чтобы затопить
суда на входе в Большой рейд,  но я почел это за предложение только,  а не
за приказ...
     Корнилов почувствовал, что он бледнеет, становится так же бескровен с
лица, как и старый князь. Сердце его начало биться беспорядочно и гулко, и
трудно стало дышать.
     - Какого же вы ждали еще приказа? Бумажки с моей подписью?
     - Да,   именно...   именно  приказа  на   бумаге,   ваша   светлость!
Оправдательного документа перед государем... перед историей, наконец!
     Меншиков собрал все свое небольшое лицо в очень сложную гримасу.
     - История будет писаться потом, сейчас она делается.
     В  этой гримасе было и  презрение к  истории,  как она и  кем она там
пишется,  и  старая ненависть к  своей подагре,  которая начала заявлять о
себе настойчиво,  и борьба с зевотой, которая совершенно его одолевала, но
считалась им неприличной,  и  злость на своего повара,  который не нашел в
своем  арсенале ничего другого,  кроме  жалкой яичницы с  ветчиной ему  на
завтрак,  а  ветчина оказалась твердой,  совсем не  по  его  челюстям,  но
вызвать повара  и  накричать на  него  было  неудобно:  мешал  не  вовремя
явившийся Корнилов,  который созывает какие-то "военные советы", пользуясь
его отсутствием.  Корнилов же подхватил только смысл его слов,  не обратив
внимания на смысл гримасы.
     - Совершенно верно,  ваша светлость,  -  горячо сказал он,  - история
делается на  наших  глазах,  но  нужно,  чтобы ее  делали мы  сами,  а  не
Сент-Арно! Мы не должны ждать, что соблаговолят с нами сделать союзники, -
мы  должны  поставить их  в  невозможность сделать то,  что  они  задумали
сделать! Мы должны перемешать и перепутать их карты и ходы!
     - Слова! - Князь махнул двумя пальцами, вытирая подбородок салфеткой.
- Как именно перепутать их ходы?
     - Прежде всего так:  они  рассчитывают,  что наш флот замер от  ужаса
перед их флотом,  как кролик перед удавом в зверинце, - а мы вдруг покажем
им, что они нам нисколько не страшны, и нападем на их флот!
     Меншиков узнал от капитана Кислинского,  о  чем говорилось на военном
совете, но намеренно сделал круглые, изумленные, неподвижные глаза, прежде
чем спросить Корнилова:
     - Вы не этот ли свой проект и  обсуждали на...  так называемом совете
военном?
     - Этот,  да, ваша светлость! Именно этот, и только этот... Как творцы
истории мы  выступали с  очень большим запозданием,  точнее -  нас  просто
застали врасплох... историю готовились делать там - в Париже, в Лондоне, в
Константинополе,  в Варне, а мы только смотрели на это... издали смотрели,
и  как будто это нас совсем не  касалось.  Но если армия наша...  если она
оказалась мала,  хотя  ее  можно было  увеличить значительно,  то  флот мы
увеличить за такой короткий срок не могли,  флот остался таким же, каким и
был:  он вполне боеспособен и готов к выступлению по первому приказу вашей
светлости.
     - Не-ет!  - Меншиков бросил салфетку на стол. - Нет, я такого приказа
не давал и не дам!.. Вы же... Что касается вас лично, то вы превысили свои
полномочия,  -  вот  что  такое военный совет,  какой вы изволили созвать!
Кроме  Государственного  совета,  в  каком,   может   быть,   когда-нибудь
удостоимся  заседать  и  мы  с  вами,  ни-ка-ких  советов не должно быть в
Российской империи даже и в  мирное  время,  тем  более  нетерпимы  они  в
военное  -  как  сейчас!  Вы  не могли этого не знать!  Вы начальник штаба
Черноморского флота,  вы вице-адмирал,  вы генерал-адъютант,  вы не  имели
права  этого не знать или об этом забыть!..  А вы собираете вдруг совет!..
Далее: отлучась из Севастополя на несколько дней для встречи противника, я
оставил  заместителем своим не вас,  а генерал-лейтенанта Моллера,  вы же,
как я узнал,  распоряжались тут всем вполне самовластно,  даже не  посылая
многих бумаг генералу Моллеру на подпись!..
     Корнилов встал;  медленно поднялся и Меншиков и, уже стоя в привычной
позе  начальника,  который  отчитывает  подчиненного,  продолжал,  повышая
голос:
     - Я  нисколько не сомневаюсь,  что ваши намерения имели в виду пользу
службы,  в  данном случае -  защиту города,  но вести на явное истребление
флот я вам не позволю, нет!
     - Ваша светлость! Я могу привести вам несколько данных за то, что нас
ожидает успех,  - начал было,  собрав все свое самообладание, Корнилов, но
Меншиков перебил его:
     - Властью,  данной мне  государем,  я  требую,  чтобы вы  свои данные
оставили при себе!  При себе,  да...  А  не  стремились внушать их другим,
которые  ниже  вас  по  служебной лестнице!  Парусный флот  при  безветрии
становится легкой добычей парового винтового флота - вот вам аксиома! Даже
если он в  равных силах,  в смысле артиллерии,  с флотом противника,  а не
впятеро слабее, как наш флот!
     - Наш флот слабее, да, но отнюдь не впятеро, как вы изволили сказать,
а вдвое!
     И  при этих словах Корнилов,  который был несколько ниже ростом,  чем
Меншиков,  непроизвольно растянул все  позвонки своего  спинного хребта  и
шеи,  чтобы глаза его пришлись прямо против глаз князя, так же воспаленных
от бессонной ночи, как и его глаза.
     - Про-шу-у...  мне не противоречить!  - видимо, сдерживаясь с большим
трудом,  проговорил князь и  тут же начал шарить по карманам,  бормоча при
этом: - Вот тут... я набросал... список кораблей... которые можно будет...
затопить, чтобы закрыть вход неприятельскому флоту... Вот он, этот список.
     И, вытащив клочок бумаги, поднес к глазам лорнет.
     Корнилов понимал,  что  этот  клочок  сознательно разыскивался князем
довольно долго только затем,  чтобы овладеть собою - остыть; поэтому он не
говорил ни слова, только дышал тяжело и глядел в глаза князя не мигая.
     - Я наметил пять старых кораблей и два фрегата,  -  старался говорить
теперь уже  совершенно спокойно,  разглаживая пальцами скомканную бумажку,
князь.  -  Корабли:  "Уриил",  "Селафиил",  "Варна", "Силистрия" и... "Три
святителя"...  Фрегаты:  "Флора" и "Сизополь"... Экипаж этих судов - почти
три тысячи человек - расписать на бастионы. Всю артиллерию незамедлительно
снять; крюйт-камеры очистить...
     Опустив лорнет,  Меншиков протянул бумажку Корнилову, говоря при этом
отходчиво:
     - Я вас вполне понимаю,  Владимир Алексеич,  вы хотите соблюсти честь
андреевского флага, но разве я занят тем, чтобы нанести ему бесчестие?
     - Вы  просто его  спускаете,  ваша светлость,  спускаете перед флотом
союзников без боя! - резко сказал Корнилов.
     Меншиков вздернул нависшие брови.
     - Как так - спускаю?.. Вы отдаете себе отчет в том, что вы говорите?
     - Отдаю.  Вполне.  Вы  приказываете  доблестному  Черноморскому флоту
кончить жизнь самоубийством, но флот хочет жить, ваша светлость!
     Двое высоких,  узкоплечих,  упрямых,  оба  с  золотыми аксельбантами,
свободно висевшими над  впалой грудью у  каждого,  они  стояли друг против
друга, пронизанные нервной дрожью.
     - Вы-ы...   этот  приказ  мой...   выполните...  если  обстоятельства
заставят меня...  вновь  отлучиться из  города?  -  с  усилием,  хрипло  и
негромко спросил, наконец, Меншиков.
     - Нет, не выполню! - так же тихо ответил Корнилов.
     - Та-ак?.. Тогда вы... вы можете отправляться отсюда... в Николаев...
К своему семейству... В Николаев! На новое место службы! - крича, Меншиков
заметался по обширной столовой.
     И  неожиданно быстро,  широко и легко шагая больными длинными ногами,
он направился к двери, отворил ее срыву, крикнул:
     - Ординарца ко мне! - и вышел.
     Корнилов  слышал,  как  затопало  несколько  пар  ног  по  деревянной
лестнице;  потом  -  голос  князя:  "А-а,  это  вы  очень  кстати явились,
лейтенант! Я хотел послать ординарца, мичмана Томилина, но вы сделаете это
лучше.  Пригласите ко мне сейчас же адмирала Станюковича!  Немедленно!"  И
тут же - знакомый голос Стеценко: "Есть, ваша светлость!.."
     Нервными пальцами Корнилов рвал в  это время в мелкие клочки бумажку,
данную ему князем,  и смотрел в окно на рейд,  где,  не подозревая о своей
участи, привычно стояли на своих местах обреченные на бесславную гибель от
своих же моряков корабли.
     - Итак,  -  сказал,  входя снова, Меншиков, - сейчас, при мне, в моем
присутствии,  вы передадите свою должность начальника штаба флота адмиралу
Станюковичу и немедленно после этого отправитесь в Николаев!
     - Что может сделать Станюкович на моем месте?  -  Корнилов отвернулся
от окна и  опять стал лицом к  лицу с  главнокомандующим.  -  Ничего!..  Я
повторяю еще раз,  ваша светлость:  это - самоубийство, то, к чему вы меня
принуждаете!  Но  чтобы я  уехал из  Севастополя,  окружаемого врагами,  -
ни-ког-да!
     - Но вы не можете оставаться здесь и делать по-своему!..  За все свои
приказы ответственность несу я, а не вы!
     - Да,  конечно...  Вы!.. А не я... хорошо, что ж... Мой прямой долг -
вам повиноваться... Повторяю: это - самоубийство!.. Но... подчиняюсь...
     На глазах его блестели слезы.
     Он опустил голову и стал как-то сразу гораздо ниже ростом.
     Нерешительно и медленно Меншиков протянул ему руку.


                                    IV

     Часа  через  два  после  этого  разговора на  корабле  "Великий князь
Константин" был поднят сигнал: "Кораблям и фрегатам прислать к адмиралу по
два буйка с балластами и концами".
     Этот  краткий  и  очень  малопонятный для  сухопутных приказ  означал
коренную ломку  в  расположении флота.  По  этому приказу старшие штурманы
должны были расставить по рейду буйки для указания новых мест всем крупным
боевым судам.
     Десять новых кораблей -  "Гавриил",  "Храбрый", "Чесма", "Святослав",
"Ростислав",  "Двенадцать апостолов" и  другие  -  выстраивались так,  что
правые борта их  были обращены к  Северной стороне,  чтобы обстреливать ее
при неприятельской атаке, а пять старых кораблей и два фрегата должны были
стать  на  место  казни  -  в  кильватерной колонне по  прямой линии между
Александровской и Константиновской батареями,  охраняющими вход на Большой
рейд.
     Вслед  за  тем  писаря канцелярии штаба  Черноморского флота спешно и
рьяно принялись переписывать приказ, подписанный Корниловым:
     "По  случаю  ожидания  сюда  неприятеля,   который,  пользуясь  своим
численным превосходством,  оттеснил наши войска и  грозит атакою северному
берегу Севастопольской бухты, следствием которой будет невозможность флоту
держаться на  позиции,  ныне занимаемой;  выход же  в  море для сражения с
двойным числом неприятельских кораблей,  не  обещая успеха,  лишит  только
бесполезно  город  главных  своих  защитников,   -  я,  с  дозволения  его
светлости,  объявляю  следующие распоряжения,  которые  и  прошу  привести
немедленно в исполнение:
     Корабли расстановить по  назначению в  плане диспозиции;  из  них  же
старые:  "Три  святителя",  "Уриил",  "Селафиил",  "Варна" и  "Силистрия";
фрегагы: "Флора" и "Сизополь" - затопить в фарватере.
     Фрегатам и остальным, мелким, судам войти в Южную бухту.
     Людей,   остающихся  от  затопленных  кораблей  и   от  стрелковых  и
абордажных батальонов,  оставить на  кораблях для  действия артиллериею по
балкам северного берега до тех пор,  покуда потребуется, а потом составить
из них батальоны для усиления уже образованных.
     Контр-адмиралу  Вукотичу  1-му   привести  в   исполнение  затопление
кораблей, когда это потребуется.
     Все  корабли,   на  позиции  стоящие,  также  должны  быть  готовы  к
затоплению, буде придется уступить город".
     Так был подписан смертный приговор флоту тем,  кто вложил в  него все
свои недюжинные силы и знания. Ироническая усмешка истории блеснула тут, в
этом приказе, непреклонно холодно и жестоко.
     Уже  с  трех  часов  пополудни 9/21  сентября шесть больших пароходов
деятельно принялись растаскивать на  буксирах огромные стопушечные корабли
на  новые  места  их  стоянки.  Они  были  похожи  издали на  трудолюбивых
муравьев.  Мирная бухта вся вспенилась от лопастей их колес,  от их усилий
точно  по  буйкам  расставить громоздкие суда,  неспособные к  собственным
движениям без силы ветра.
     С кораблей-смертников пока еще не приказано было сходить экипажу.  Их
поставили со слабо теплившейся надеждой,  что,  может быть, неприятельский
флот захочет все-таки форсировать Большой рейд,  чтобы покончить с русским
флотом путем боя с ним в его же убежище,  как это удалось сделать Нахимову
с турецкой эскадрой в Синопской бухте.  Тогда несколько сот орудий, бывших
на обреченных судах,  могли бы сослужить большую службу,  и  гибель судов,
если бы им суждено было погибнуть, отнюдь не была бы бесславной.
     Хотя и  старые,  они,  как  крепость на  якорях,  могли бы  еще  быть
грозными для  эскадры союзников,  достойно завершить свое  боевое прошлое.
Огромный корабль "Три  святителя",  поставленный в  середине других судов,