е запоздалое мнение таково: это не
принесет ничего иного,  кроме как  поражение нашей армии!  -  очень твердо
отозвался на  слова Горчакова Тотлебен,  не  выждав прямого вопроса князя,
так как вопрос этот сквозил в его испытующих глазах.
     Продолжительные страдания от  раны,  полученной еще  в  начале  июня,
наложили  свой   отпечаток  на   этого  всегда  деятельного,   энергичного
инженер-генерала.   Он  спал  с  тела,  похудевшее  лицо  его  вытянулось,
побледнело, пожелтело на впавших висках; заметно выступили скулы, и теперь
тонкая кожа на них зарделась от волнения.
     - Вы  слышали?  -  почти подскочил на  стуле Горчаков,  обернувшись к
барону  Вревскому,  но  Вревский уже  и  без  того  смотрел  на  Тотлебена
подозрительными и даже несколько презрительными, пожалуй, глазами.
     С самого приезда Вревского в Севастополь Тотлебен  числился  больным,
хотя  Горчаков  не  заменял  его  никем  другим:  под его руководством все
оборонительные работы вели два инженер-полковника - Гарднер и Геннерих,  и
Вревский видел, конечно, что это отдаленное руководство приносило уже мало
пользы осажденному городу,  так как,  по приказу  Горчакова,  ни  тот,  ни
другой  из  инженеров  самостоятельно  не  мог  действовать  даже в мелких
вопросах обороны,  а поездки их к Тотлебену в последнее время  отнимали  у
них  много  времени.  Вследствие этого,  например,  на Корабельной стороне
вместо ста двадцати новых орудий больших калибров успели установить только
сорок.
     - Поражение будто бы  нас  ожидает?  -  насколько мог мягко отозвался
Тотлебену Вревский.  -  На  совете  решено  было  наступление не  в  этих,
разумеется,  целях.  Но  ведь бывают также и  такие поражения,  что вполне
стоят победы:  Бородинское поражение,  например.  Не  оно  ли  в  сущности
подрезало крылья Наполеону?
     - Кроме того, пятого числа назначена общая бомбардировка Севастополя,
- вставил  резким  своим,  птичьим  голосом  Коцебу.  -  Предотвратить эту
бомбардировку -  вот  одна из  целей наступательных действий,  принятых на
военном совете.  Потери же наши от этой бомбардировки будут колоссальными,
если мы ее допустим.
     Довод Коцебу повторялся им,  очевидно,  уже несколько раз, и Тотлебен
почувствовал это.  Миссия Вревского при  главном штабе  Крымской армии ему
была известна и раньше,  и другого мнения о наступательных действиях он от
него не ждал.  Но Горчаков,  - он понял это, - приехал в Бельбек совсем не
за  тем,  чтобы зря  потратить время почти накануне готовящегося боя:  он,
колеблющийся,  нерешительный,  явно приехал сюда за поддержкой.  Мгновенно
взвесив это и  даже как-то  физически окрепнув вдруг,  Тотлебен заговорил,
наклоняясь со своей качалки то в сторону Вревского, то к Коцебу:
     - Вы  сказали,  что  поражение иногда бывает равносильно победе.  Это
есть совершенно верно,  но иногда! Но только именно иногда! И даже оч-чень
редко,  и  очень мало можно найти таких пирровых побед в  истории войн.  А
поражений,  как  поражений,  о-о,  так  их  есть  сколько угодно.  И  надо
предполагать не  то,  что бывает иногда очень редко,  а  то,  что сплошь и
рядом  бывает  и   часто,   кроме  того,   решает  судьбу  всей  кампании.
Бомбардировка генеральная начнется будто бы пятого числа?  Но,  во-первых,
может статься,  что не  начнется пятого,  а  позже;  во-вторых,  если даже
допустить,  что  пятого начнется,  то  что  же  делать?  Разве она  первая
бомбардировка?  Они  стали сильнее,  чем были,  но,  однако,  и  мы  стали
сильнее. Пусть за этой бомбардировкой последует генеральный штурм. Тут нас
ждет,   наверное,  та  же  удача,  какая  нас  посетила  шестого  июня.  А
наступательные действия наши,  то  есть  наш  штурм  очень сильных позиций
противника,   выгоден  кому  же  еще,   как  не  союзникам?  Бомбардировки
генеральной мы этим не предотвратим,  а поражение наше решит скорую участь
Севастополя, - вот мое мнение!
     Теперь лицо Тотлебена порозовело сплошь;  ему казалось, что он сказал
именно то,  что  нужно было  Горчакову,  что  он  только и  хотел от  него
услышать. Но Горчаков вдруг отозвался на это строго:
     - Участь    Севастополя    была     предрешена    моим    злосчастным
предшественником,   князем  Меншиковым,  в  сражении  двадцать  четвертого
октября,  так называемом Инкерманском...  А мне приходится только пожинать
то, что он посеял.
     - Я  отлично помню это  сражение,  ваше сиятельство,  -  в  некотором
замешательстве уже ответил Тотлебен.  - Я был участником этого сражения, -
несчастного для нас во всех отношениях. Оно было очень плохо задумано и...
     - И еще хуже того проведено,  - закончил за него Горчаков. - Операция
наша  со  стороны  Черной  речки  задумана гораздо лучше,  не  так  ли?  -
обратился он к Коцебу.  -  Но я не могу, конечно, сказать наперед, как она
будет проведена...  А перевес сил, примерно тысяч на пятнадцать, неминуемо
будет на стороне противника.
     - Но   ведь   если   такой   огромный  перевес  в   силах  противника
предполагаете вы,  ваше сиятельство, то что же означает "хорошо задуманная
операция"? Ведь вести полки наши на прекрасно укрепленные позиции, которые
защищает противник,  превосходящий в силах,  это значит вести их на полный
расстрел, чем же они заслужили такую казнь? - в волнении спросил Тотлебен.
     Вревский,  услышав  это,  коротко и  презрительно усмехнулся,  Коцебу
предпочел заняться снова отставленным было в сторону стаканом лимонада,  а
Горчаков спросил вместо ответа кратко и сухо:
     - Что же вы намерены предложить?
     - Кроме того,  что  я  выразил уже,  ваше  сиятельство,  мне  кажется
совершенно  невозможной задачей  утвердиться на  Федюхиной  и  Гасфортовой
горах,  если  даже,  предположим  это,  первоначальный  успех,  при  очень
больших, разумеется, жертвах, был бы налицо, - стараясь уже выбирать менее
резкие  выражения,   отвечал  Тотлебен.   -   Поэтому,   раз   уже  решены
наступательные  действия...  наступательные  действия  против  сильнейшего
противника,   -  и  в  людях  и  в  материальной  части  тоже,  -  то  мне
представляется единственно возможным вести их  от наиболее угрожаемого при
штурме участка оборонительной линии,  то есть от Корабельной.  Что избрать
при этом путями наступления? Две балки: Лабораторную и Доковую. Идя по ним
ночью  большими силами,  завладеть можно  Воронцовской высотою,  а  оттуда
зайти в тыл Камчатского редута и выбить неприятеля.
     - Затем? - неприкрыто иронически спросил Вревский.
     - А  затем,   -   как  бы  не  заметив  иронии  вопроса,   продолжал,
разгорячась, Тотлебен, - чтобы потом всеми совокупными силами двинуться на
редут Викторию.
     - Потом на Зеленую гору? - тем же тоном спросил Вревский.
     - Нет!  -  энергично ответил Тотлебен.  -  Распространяться в сторону
Зеленой горы нам  не  должно!  На  редуте Виктория,  равно как и  на  двух
предыдущих пунктах,  нам следует укрепиться и  ждать атак противника.  Вот
эта операция способна была бы отдалить падение Севастополя,  а  действие в
сторону  Федюхиных высот  -  это  действие  будет  только  на  руку  нашим
противникам и падение города ускорит.
     Горчаков выслушал Тотлебена очень внимательно, потом пробормотал:
     - Что-то подобное говорил и Хрулев, а? - и посмотрел вопросительно на
Коцебу.
     - Генерал  Хрулев  пытался обосновать подобный проект  и  излагал его
долго,  но у него мало что вышло,  ваше сиятельство,  -  как знаток всяких
штабных тонкостей,  ответил Коцебу и обратился к Тотлебену:  - Как думаете
вы,  Эдуард Иванович, можно было бы для наступления со стороны Корабельной
сосредоточить большие силы секретно от неприятеля?
     - Очень трудно!  Оч-чень большой трудности задача! - тут же отозвался
на этот вопрос начальника штаба Тотлебен. - Город открыт для неприятеля со
всех сторон, даже и с брандвахты эскадры в море... Очень трудно собрать на
Корабельной необходимые силы...  Но  ведь  еще  труднее лезть  напролом на
Федюхины горы...  Они и в конце мая были укреплены на редкость,  а что там
могли сделать за два месяца - это я в состоянии вполне представить.
     - Наступление со стороны Корабельной требует подготовки, - раздумчиво
проговорил Горчаков, побарабанив по столу пальцами и пожевав губами.
     - Непременно, ваше сиятельство: по крайней мере недели две.
     - А  к  тому  времени как  раз  будет готов мост через Большую бухту,
ночью  же   через  мост  можно  провести  до  пятидесяти  тысяч  пехоты  и
артиллерии, - начал раздумывать вслух Горчаков, - так что если мы выдержим
бомбардировку и отразим штурм, то... Я над этим подумаю, Эдуард Иванович.
     Лицо Горчакова посветлело настолько, что Тотлебен решился заметить:
     - А  главное,  ваше  сиятельство,  будут сбережены для  этих действий
десять,  двенадцать тысяч,  а может быть, даже и больше человек прекрасных
наших солдат,  которые совершенно бесцельно погибнут при  штурме Федюхиных
гор!
     - Да, бесцельно, вы, разумеется, правы! - покачав головой, согласился
Горчаков.  - Но ведь вопрос о наступлении со стороны Черной речки не решен
еще мной окончательно.
     - Как же  так не  решен,  ваше сиятельство?  -  очень изумился такому
легкомыслию главнокомандующего барон Вревский.  -  Он  не  только решен на
военном совете в  положительном смысле,  он  еще  и,  что  гораздо важнее,
вполне   соответствует   указаниям   его   величества!..   А   вас,   ваше
превосходительство,  -  круто повернулся Вревский к  Тотлебену,  -  считаю
долгом своим предупредить,  что  на  вас лично падет ответственность перед
государем,  если  вам  удастся отклонить его  сиятельство от  принятого уж
решения, которое приводится теперь в исполнение!
     Он,  всегда такой  сдержанный,  предупредительный к  Горчакову,  стал
теперь совершенно неузнаваемым,  этот барон Вревский! Тотлебену показалось
даже,  что еще немного,  что еще хотя одно возражение с его стороны,  и он
начнет уже кричать и  топать ногами не только на него,  а даже и на самого
главнокомандующего,   этот  начальник  одного  из  департаментов  военного
министерства.
     Раненая  нога  Тотлебена  начала  вдруг  ныть;  ее  стало  даже,  как
судорогой,  сводить от волнения.  Но Горчаков, посопев несколько мгновений
плоским своим носом и  пошевелив разнообразно губами,  спросил его с  виду
спокойно:
     - У  вас  нет ли  в  письменном изложении вашего плана наступления от
Корабельной, Эдуард Иванович?
     - Я начал его писать,  но не окончил,  ваше сиятельство.  Если вы мне
дадите день-два,  я  его закончу и представлю вам,  -  благодарно глядя на
него, сказал Тотлебен. - Но в общих своих чертах он сводится к тому, что в
случае  нашего успеха осада  против Корабельной неминуемо была  бы  снята,
французы должны были  бы  очистить все  пространство между  Килен-балкой и
рейдом,  англичане сняли бы осадные батареи с Зеленой горы, так как тыл их
был бы поражен нами.  Наконец, все эти горы снарядов, которые приготовлены
союзниками для нашего истребления,  все они достались бы  нам вместе с  их
батареями!
     - Вашими бы устами да мед пить,  Эдуард Иванович!  - весело отозвался
на  это Коцебу,  а  Горчаков вопросительно блеснул в  его сторону очками и
сказал, избегая смотреть на Вревского:
     - План  хорош!..  Если  бы  можно было его  привести в  исполнение до
пятого  числа,   то  ведь  это,  это  могло  бы  не  только  предотвратить
генеральное бомбардирование Севастополя,  но  до ноября могло бы отсрочить
его падение,  вот что!..  План очень смел,  хотя и  трудно исполним...  Во
всяком случае я буду теперь над ним думать.
     Вревский,  отвернувшись, разглядывал пейзаж, открывавшийся с веранды,
и кривил полные губы в презрительную улыбку.


                                   III

     Когда Горчаков уезжал с обоими генерал-адъютантами, Тотлебен все-таки
пытался убедить себя, что он поколебал главнокомандующего в его преступном
(другого слова не мог подобрать он) решении наступать на Федюхины горы,  и
с той добросовестностью,  которая его отличала,  принялся с помощью своего
адъютанта дописывать план  атаки Воронцовской высоты,  бывшего Камчатского
люнета и редута Виктория; но Горчаков, приехав в главный штаб, был засыпан
вопросами,  требовавшими его  личного  вмешательства,  и  все  вопросы эти
касались подготовки к наступлению от Черной речки.
     Подготовка эта шла на  всех парах;  войска скоплялись на  Мекензиевой
горе,  собиралась артиллерия,  сообразно составленной уже и подписанной им
же диспозицией,  и Горчаков убедился в том, что отменить или даже изменить
крупно что-нибудь в том,  что делается,  он уже не может:  решенное должно
было совершиться так или иначе.
     И  чтобы заранее вымолить себе оправдание,  он принялся писать письмо
министру князю Долгорукову:
     "Завтра я  начинаю сводить счеты по  наследству,  которое оставил мне
князь Меншиков.
     Я наступаю против неприятеля потому, что если бы я и не сделал этого,
Севастополь был бы  все-таки потерян в  весьма короткое время.  Неприятель
действует медленно  и  осмотрительно;  он  собрал  баснословное количество
снарядов в  своих  батареях,  -  это  видно  простым глазом.  Подступы его
стесняют нас  все  более и  более,  и  нет уже почти места в  Севастополе,
которое не  было  бы  подвержено выстрелам.  Пули свистят на  Николаевской
площади.
     Нечего себя обманывать,  я  атакую неприятеля при  скверных условиях.
Занимаемая им  позиция очень сильна.  На его правом фланге находится почти
отвесная и сильно укрепленная Гасфортова гора;  на левом фланге - Федюхины
горы,   перед   которыми  течет  глубокий  канал  с   каменными  одеждами,
наполненный водой,  и  через который переправа возможна не  иначе,  как по
мостикам,  накидываемым под  огнем неприятеля,  действующего в  упор.  Для
довершения  удовольствия  у  меня  нет  воды,  чтобы  остановиться  против
неприятеля на  двадцать четыре часа  времени.  У  меня  сорок  три  тысячи
человек пехоты;  если у неприятеля есть здравый смысл,  он выставит против
меня шестьдесят тысяч.
     Если счастье будет мне благоприятствовать,  на что я мало надеюсь,  я
постараюсь воспользоваться моим  успехом.  В  противном случае надо  будет
покориться воле  божией.  Я  отойду  на  Мекензию и  увижу,  как  очистить
Севастополь с возможно меньшими потерями.  Я надеюсь, что мост через бухту
будет готов вовремя и что это облегчит дело..."
     Закончил он письмо своим обычным припевом:
     "Если дела получат дурной оборот,  меня нельзя будет в этом винить: я
сделал все,  что было возможно, но со времени моего прибытия в Крым задача
была слишком трудна.  Прошу вас  припомнить данное мне  обещание оправдать
меня в свое время и на своем месте".
     Так главнокомандующий,  не  имеющий мужества отказаться от выполнения
"высочайших указаний" и  готовивший русскую армию  к  заведомому разгрому,
заботился о чистоте своих риз!
     Армия же не могла не верить в то,  что "начальство -  оно знает,  что
делает".  В  армии  был  большой боевой подъем.  Армия  рассуждала просто:
"Будем наступать -  значит,  наша взяла!"  Прежде ведь,  несколько месяцев
подряд,  о  наступлении не  было  даже и  разговоров.  Армия,  стоявшая на
Инкерманских высотах и дальше на восток лагерным порядком, конечно, должна
была почувствовать себя вдвое сильнее с  приходом 4-й  и  5-й  дивизий и с
возвращением из  севастопольского гарнизона 7-й,  замененной там  курскими
дружинами.
     Полки за полками, несчетные на взгляд, стены чуть колыхавшихся и ярко
блестевших на  заходящем солнце штыков двигались бодро и  весело вечером 2
августа на Мекензиевы горы, где становились на дневку перед боем.
     Горчаковский главный  штаб  выдвинул двух  генералов,  которым вручал
наступление,  Липранди  и  Реада,  командира  третьего  пехотного корпуса,
генерала от кавалерии.
     Чтобы не участвовать в военном совете,  который должен был непременно
вынести решение наступать,  Реад  заблаговременно подал Горчакову рапорт о
болезни,  а его примеру,  конечно,  должен был последовать начальник штаба
его   корпуса  генерал-майор   Веймарн,   впрочем,   действительно  чем-то
заболевший в острой форме.
     Но  когда  военный  совет  уже  состоялся,  Реаду  ничего  больше  не
оставалось,   как   выздороветь  и   принять   начальство   над   отрядом,
назначавшимся для  штурма Федюхиных высот;  Липранди же  во  главе другого
отряда должен был занять Гасфортову гору.
     Обе возвышенности эти были природные крепости,  обрывистыми и местами
отвесными скатами  своими  обращенные к  Черной  речке,  отлогими же  -  в
сторону  Балаклавской  долины.   Гасфортову  гору  занимали  две   дивизии
сардинцев, Федюхины высоты - три дивизии французов.
     Резервы  их  расположены  были  позади  высот  и  дальше  до  деревни
Кадык-Кой.  Кроме бригады сардинцев,  в  число их  входило до десяти тысяч
турок,  две  кавалерийские дивизии  -  французские,  африканские  егеря  и
английская дивизия генерала Скарлетта и другие войска.
     Но  рядом  с   Федюхиными  высотами  стояла  неприступно  укрепленная
Сапун-гора,  откуда  при  наступлении  русских  должны  были,  по  приказу
Пелисье,   спуститься  к   генералу  Гербильону,   руководившему  обороной
Федюхиных, еще две дивизии пехоты - генералов Дюлака и д'Ореля.
     Таким образом,  именно те самые шестьдесят тысяч, которые предполагал
Горчаков встретить у неприятеля,  "если у него есть здравый смысл",  ему и
противопоставлялись;  в  отрядах же  Липранди и  Реада  было  в  первом  -
шестнадцать, во втором - пятнадцать тысяч, считая с кавалерией и орудийной
прислугой.
     Резервы,  конечно,  назначены были в диспозиции тому и другому, и как
раз весь только что пришедший к  Севастополю второй корпус,  то есть 4-я и
5-я  дивизии,  был  оставлен в  резерве,  как не  успевший еще отдохнуть с
дороги  и  незнакомый с  местностью.  Кроме  того,  были  выделены  особые
вспомогательные отряды для обеспечения фланга и  наблюдения за  Байдарской
долиной,  откуда можно было ожидать наступления противника,  в случае если
бы атака не удалась.
     В общем,  считая с резервами и фланговыми мелкими отрядами,  Горчаков
собрал не  сорок три  тысячи,  как  он  писал военному министру,  а  около
шестидесяти,  но из них свыше двенадцати тысяч было кавалерии, оказавшейся
совершенно бесполезной,  точно так  же  как  из  трехсот с  лишком орудий,
назначенных для участия в деле, действовать пришлось весьма немногим.


                               Глава вторая

                           БОЙ НА ЧЕРНОЙ РЕЧКЕ

                                    I

     В  штабе  Меншикова,  который  после  Инкерманского побоища пришел  к
необходимости  завести  штаб,  совсем  не  было  генералов,  кроме  самого
начальника штаба Семякина, бывшего тогда генерал-майором.
     Горчаков,  в  полную противоположность своему предшественнику,  любил
блеск и представительность, и штаб его был перенасыщен генералами.
     Один  из  них,  генерал-квартирмейстер  Бутурлин,  который  вместе  с
другими штабными подал свой голос за  наступление со стороны Черной речки,
был  послан  Горчаковым исполнять свои  прямые обязанности -  наблюдать за
тем, чтобы движение войск шло правильно по составленной диспозиции.
     Пехотных частей,  равно как и  артиллерийских,  вводилось в  действие
много. Спускаясь в сумерки и ночью с Мекензиевых гор в долину реки Черной,
каждый полк  и  каждая батарея должны были  идти  назначенной им  дорогой,
чтобы  избежать путаницы и  неизбежной с  нею  потери  времени,  -  самого
дорогого времени, - перед боем.
     Многие части  не  знали  местности  настолько,  чтобы  разобраться  в
направлении  в ночные часы,  Бутурлину же местность была отлично известна:
она  больше  двух  месяцев  была  ежедневно  перед  его  глазами,  он  был
неизменный  участник  всех  рекогносцировок  главнокомандующего,  при  его
посредстве писалась и диспозиция,  и было вполне  естественно  ему  самому