о риска
здоровьем и жизнью.
     Однако вышло не  так,  как он  думал:  сказать гостям о  том,  что на
завтра готовится крупное дело,  пришлось почти с  первых же слов,  так как
вопрос об этом был сделан ими неотступно прямо и от имени их родителей. Из
коляски их еще не были выпряжены лошади,  и они захотели немедленно видеть
войска, которые должны были идти в бой.
     Ближайшим к  ставке главнокомандующего был  отряд  Павлова;  притом к
нему только можно было доехать в коляске.  И великие князья в сумерках, но
еще засветло,  появились на Инкермане, поздравляли полки и батареи с боем,
передавали поклон царя...
     Солдаты кричали "ура!", "рады стараться!" и бросали вверх свои мокрые
фуражки.
     Был сервирован чай. На скромных столиках, сдвинутых вместе и покрытых
белоснежными  скатертями,  появились  давно  уже  исчезнувшие  из  обихода
меншиковской жизни закуски и вина.
     Но  что было еще неожиданней,  -  вместе с  ними появилось то молодое
веселье,  которое совершенно исчезло после несчастного боя на  Алме.  Даже
Меншиков, как будто нечаянно потерянное нашел, вспомнил, что он - записной
остряк,  и  несколько острот его,  сказанных очень кстати,  вызвали взрывы
буйной веселости и великих князей и их свиты.
     Так досидели до полуночи, когда обеспокоил главнокомандующего сильный
дождь,  и он простился с гостями, пожелал им от чистого сердца крепчайшего
сна и ушел в свою сторожку.
     Он  думал  найти  там  диспозиции  Соймонова  и  Павлова,  но  их  не
оказалось.
     - Что  это?  Разгильдяйство?  Небрежность?  Опять-таки   горчаковское
отсутствие  дисциплины  или  это умышленное неисполнение моего приказа?  -
горестно спрашивал он у сына, ложась на свой конец лавки.
     - Завтра узнаем, - неопределенно ответил сын.
     Он  много  выпил  вина,  поэтому после обычного приступа кашля заснул
крепко;  сам же Меншиков заснуть не мог:  сквозь худую крышу капало звучно
на  шинель,  которой он  укрылся,  и  ему представлялись раскисшие тяжелые
дороги,  пудовые комья грязи, налипшие на солдатские сапоги, и убийственно
меткая  штуцерная  пальба,  которой  непременно встретят  англичане  полки
Павлова со  стороны старой почтовой дороги и  полки  Соймонова со  стороны
Килен-балки.
     Раза три он выходил из сторожки и подолгу стоял,  стараясь что-нибудь
определенно разглядеть там, где тянулись позиции союзников.
     В  четыре часа  по  Севастополю прошел глухой в  дожде  и  тумане гул
колокольного звона.  Меншиков вспомнил,  что было воскресенье и  звон этот
созывал людей к  заутрене,  а  после нее к  "молебствию о даровании победы
русскому оружию" в предстоящем сражении.
     Снова  и  снова  он  перебирал в  бодрствующем старом мозгу все  свои
распоряжения на  этот день,  сделанные накануне:  всем сухопутным батареям
открыть огонь в  шесть утра;  пароходам "Херсонес" и "Владимир" поддержать
огонь  батарей;  одновременно отряду  Горчакова  начать  усиленный обстрел
Сапун-горы,  чтобы  ввести в  заблуждение корпус Боске  относительно места
главной  атаки;  несколько  позже  выступить от  шестого  бастиона  отряду
Тимофеева... и много-много еще приказов именем главнокомандующего морскими
и  сухопутными силами Крыма,  каким он считался уже вполне официально с  8
октября.
     Последний приказ был:  прислать по одному младшему офицеру от каждого
из полков гарнизона в качестве конного ординарца к великим князьям.
     Перебирая  в   уме   все   свои  приказы,   которыми  подготовлял  он
Инкерманское сражение,  Меншиков  припомнил,  что  материалы  для  починки
взорванного англичанами моста через Черную,  называемого Инкерманским,  он
не  хотел  требовать от  командира порта Станюковича,  чтобы не  предавать
этого дела огласке.  Он придумал обратиться за этим к Нахимову,  чтобы тот
как-нибудь  своими  средствами достал  из  порта  необходимые материалы и,
кстати,   рабочих.  Однако  Станюкович  наотрез  отказал  выдать  Нахимову
что-либо из имущества порта без письменного приказания главнокомандующего.
И  Нахимову  пришлось  просто  обойти  Станюковича и  достать  материалы и
рабочих благодаря одному из чиновников порта.
     Вот к чему приходилось прибегать для того только, чтобы сохранить всю
подготовку в  великой тайне,  а получилось в конце концов так,  что еще за
день до  атаки о  ней уже известно всем в  Севастополе...  Не  известно ли
также и союзникам?
     Он,  конечно, не мог не ответить великим князьям на их прямой вопрос,
не затевается ли им то наступление, о котором все время думали во дворце в
Гатчине?  Он должен был сказать, что наступление должно совершиться утром.
Однако он всячески просил их спать спокойно после дальней дороги,  и  один
из их свиты,  генерал Философов, даже обещал ему всячески подействовать на
них, чтобы проснулись они как можно позже.
     Но  вот  окошко караулки стало слегка выделяться из  сплошной черноты
стены -  серело на  темном фоне не  прямоугольником пока еще,  а  каким-то
неправильной формы пятном: утро наступало.
     Меншиков не мог уже больше лежать на своей лавке. Он набросил на себя
шинель,  так как лежал не  раздеваясь,  вышел из караулки и  вдруг услышал
заглушенную  дальностью,  туманом  и  досадным,  моросившим  сквозь  туман
дождем,  но  очень  оживленную  ружейную  перестрелку:  это  значило,  что
стрелковые роты столкнулись уже с английскими аванпостами.
     Вслед за  этим  загремела канонада:  сквозь серое,  прорываясь желтой
полосою,  вспыхивали огни выстрелов из орудий на третьем, четвертом, пятом
бастионах.
     Дело,  о  котором он столько думал,  началось,  и  Меншиков испуганно
разглядел,  что  отворились  двери  инженерного домика,  и  из  них  вышли
совершенно  одетые  великие  князья,   явно  готовые  к  великим  воинским
подвигам, четкие в прорези освещенных изнутри дверей.
     И старый главнокомандующий при виде их остро и веще почувствовал, что
сражение будет проиграно.
     Однако  ему  ничего больше не  оставалось делать,  как,  вернувшись в
сторожку,  будить сына и  одеваться,  чтобы сесть уже не  на испытанного в
горных дорогах лошака, а на своего прежнего донца с белой звездой во лбу.
     Ординарцы к  великим князьям прибыли во  исполнение его приказа.  Вся
свита  великих  князей,  разбирая верховых лошадей,  усаживалась в  седла;
адъютанты главнокомандующего как  старые Севастопольцы разъясняли,  куда и
как надо ехать...  Так что,  когда вышел сам главнокомандующий с  сыном из
караулки,   великие  князья  уже  двинулись,   имея  впереди  казаков  как
провожатых и прикрытие.
     Всадников, отправившихся к  месту  боя  из  штаб-квартиры,  было  так
много,  что издали да еще в тумане,  как в это утро, их можно было принять
за целый эскадрон, идущий вольным порядком.


                                    IV

     Совершенно неизвестный Меншикову Соймонов  считался одним  из  лучших
генералов Дунайской армии.
     Утро 23 октября он провел в том, что на простой ординарческой лошадке
и в солдатской шинели,  скромно, чтобы не быть отмеченным с неприятельских
постов,  сам-друг  со  своим  старшим  адъютантом,  в сопровождении только
одного  казачьего  урядника,  знающего  местность,   проехал   по   берегу
Килен-балки,  насколько  можно  было  вверх,  затем  спустился на Саперную
дорогу,  перерезавшую Килен-балку возле бухты,  а с нее выбрался на старую
почтовую,  по  которой  должна  была  идти  колонна  Павлова,  и  пришел к
бесспорному для себя выводу,  что только эта почтовая дорога и  была  хоть
сколько-нибудь  возможна  для  передвижения вверх больших отрядов пехоты и
полевых батарей.
     Подступы  к  позициям англичан с  той  стороны,  с  которой  хотелось
атаковать  их  Меншикову,   оказались  невылазно  круты,  усеяны  большими
камнями,  изрезаны балками и  бездорожны.  Притом тут атакующий отряд имел
перед собой такие сильные укрепления,  что бесполезно и  наверняка потерял
бы половину своих сил,  пока бы до них добрался; но затем он неминуемо был
бы сброшен вниз с крутизны контратакой противника.
     Со  стороны же  почтовой дороги можно было различить всего только два
редута,  из которых один даже не был почему-то совсем вооружен и занят,  а
на другом стояло только два орудия.
     Проездив так  два-три  часа  под  упорным,  хотя и  некрупным дождем,
слезая  несколько раз  с  лошади  и  пробуя,  как  глубоко вязнут  ноги  в
размокшем глинистом грунте, Соймонов сказал, наконец, своему адъютанту:
     - Что бы мне ни говорили потом и  чем бы наша атака ни кончилась,  но
атаку эту мы можем вести только отсюда и ниоткуда больше!..  Мы должны для
этого выступить раньше,  чтобы опередить Павлова. А там уже что выпадет на
долю: или держись, "Виктория", или поедем мы в дальний отпуск!
     И  он  энергично махнул рукой в  серое небо,  плакавшее беспросветным
дождем.
     Однако по решительному,  плотному,  здоровому, совсем не задумчивому,
но скорее задорному лицу своего начальника адъютант видел,  что в  царство
небесное он  отнюдь не  собирается,  что на земле стоит и  надеется стоять
прочно,  что  диспозицию отряду  придется  писать  в  выражениях не  менее
туманных,  чем сорок раз прочитанная им  и  все-таки не  понятая до  конца
диспозиция самого главнокомандующего, в которой было сказано об их отряде:
     "Действующему отряду...  под начальством генерал-лейтенанта Соймонова
начать наступление от Килен-балки в шесть часов утра,  предварительно сему
сделав уже выдвижение из укреплений".
     Килен-балка,  как  выяснилось теперь,  тянулась не  менее как на  три
версты. От какого же именно места ее нужно было начать наступление в шесть
часов утра, "предварительно сему сделав выдвижение"?
     Это  дало очень широкое поле для  толкований -  другими словами,  для
свободы действий.
     Когда Соймонов вернулся в  свой  штаб и  написал свою диспозицию,  он
получил  диспозицию от  Данненберга.  Ему  предписывалось действовать,  не
переходя Килен-балки, то есть именно там, где действовать большому отряду,
как это он только что выяснил, было совершенно невозможно.
     Впрочем,  вскоре  адъютант Данненберга привез другую диспозицию,  где
кое-что изменялось по сравнению с первой "по следущим уважениям", как было
написано в бумаге.
     "Уважения"  эти   излагались  довольно  обстоятельно,   но   Соймонов
рассерженно хлопнул по бумаге широкой ладонью и сказал своему адъютанту:
     - Баста!  Я  пока  совершенно самостоятельный начальник отряда и буду
им,  пока совершаться будет движение около  всех  этих  балок!  А  генерал
Данненберг  станет моим начальником,  только когда я соединюсь с Павловым.
Соединяться же с Павловым я буду по своей  диспозиции  и  больше  не  хочу
никаких   разговоров!  Я  отвечаю  за  свой  отряд,  а  не  Данненберг!  И
переколотить всех моих офицеров  и  солдат  совершенно  зря  на  подступах
никому  не  позволю!  Я должен послать свою диспозицию главнокомандующему.
Хорошо-с!  Пошлем ее с дороги,  - отнюдь не раньше, чтобы я не получил еще
одной подобной бумажки!
     Часов  в   десять  вечера,   когда  диспозиция  стала  известна  всем
командирам отдельных частей отряда Соймонова,  они собрались к  нему.  Тут
были:  и  командир  10-й  артиллерийской  бригады  полковник  Загоскин,  и
командир Томского полка  Пустовойтов,  и  командир Екатеринбургского полка
Александров,  и подполковник Темирязев,  и адъютанты,  и,  наконец,  герой
сражения с  турками при  деревне Четати на  Дунае,  командир оставшегося в
Севастополе Тобольского полка дивизии Соймонова, генерал-майор Баумгартен,
получивший за  это сражение не только генеральство,  но еще и  Георгия 3-й
степени, хотя не имел еще 4-й.
     Ужинали.  И  ужинали,  пожалуй,  не менее весело,  чем в это же самое
время в  инженерном домике на Северной,  и едва ли не веселее всех был сам
хозяин ужина Соймонов.
     Близкая и явная опасность по-разному действует на людей,  это зависит
больше всего от их темперамента. Иные, склонные к суеверию, во всем кругом
готовы искать и находить приметы -  кто счастливые,  кто несчастные.  Иные
становятся безотчетно беспокойными,  другие  так  же  безотчетно чувствуют
большой подъем.
     Эти последние люди счастливые по натуре: хорошо сработанные, крепкого
здоровья,  склонные ко всевозможным видам соревнования с другими, будь это
сфера физическая или умственная, все равно; люди, которым до явной близкой
опасности вообще и  всегда "везло" и которые верят поэтому и в свои силы и
в свою "звезду".
     Соймонов принадлежал именно к таким, которые не только верили в себя,
но в которого верили и другие - и начальники и подчиненные.
     И в этот вечер,  канун боя с не изведанным пока еще врагом,  Соймонов
чувствовал всем телом,  что  для успеха необходимо поднять настроение всех
своих частей,  завтрашних главных действующих лиц,  -  казаться как  можно
самоувереннее самому,  пожалуй даже просто забубенной головою, несмотря на
свой большой чин и положение начальника большого отряда.
     Он  много шутил,  он заразительно-раскатисто смеялся,  он сам наливал
гостям вина в  стаканы,  он  говорил о  себе:  "мы,  танбовцы...",  сильно
напирая на н,  он любовно хлопал по плечу сидевшего с ним рядом вихрастого
Баумгартена, когда спрашивал его мнения о завтрашнем деле.
     - Если  англо-французы будут  иметь против фронта такое удовольствие,
как ваш отряд и  отряд Павлова,  -  лучась и делая вещий вид,  значительно
ответил герой Четати,  - а с тыла отряд Липранди, а справа наши бастионы и
гарнизон, а сзади море, то ему только и останется прыгать в море!
     - Ура-а!  -  закричал  Соймонов,  целуя  своего  удачливого командира
полка, бившегося так недавно и так успешно с целой дивизией турок и теперь
назначенного участвовать в вылазке генерала Тимофеева.
     Отпуская около  полуночи гостей,  Соймонов обещал им  завтра устроить
приличный случаю завтрак на отбитой у англичан "Виктории",  как называлась
самая сильная батарея их на Сапун-горе.


                                    V

     Между тем как в  инженерном домике на  Северной,  в  доме Дворянского
собрания,  где рядом с  перевязочным пунктом нашел себе прибежище Соймонов
со своим штабом, и в других подобных укрытых местах высшее начальство было
занято стратегией и  тактикой предстоящего боя за освобождение Севастополя
от  осады,  солдаты  и  офицеры,  до  батальонных командиров включительно,
предоставлены были воле стихий.  И  если офицеры отряда Соймонова спаслись
от  дождя в  обширном замке николаевской батареи -  внутреннего форта,  то
солдатам некуда было деваться.
     Они ютились под заборами,  если дождь был косой,  выстраивались вдоль
стен  домов  под  жалкой  защитой  спусков  черепичных  крыш,  -  всячески
старались о  том,  чтобы не  насквозь промокли шинели,  чтобы не  пришлось
тащить лишнего пуда воды в случае наступления, о котором они уже знали.
     Им не сказали только,  когда  именно  будет  наступление  и  в  какую
сторону придется идти, но они понимали, что такое военная тайна.
     Так маялись они уже вторую ночь без сна,  потому что Меншиков,  думая
завязать дело 23-го числа, снял их со стоянки под Чоргуном вечером 22-го.
     Бивуак  отряда Павлова,  расположенный на  Инкермане,  был  похож  на
огромный цыганский табор.
     Солдаты здесь связывали верхушки частых и  густых дубовых и  грабовых
кустов,  а  под  ними  вырывали  саперными лопатами ямки:  так  получались
шалаши,  которые покрывались ветками;  ветки же  и  листья натаскивались в
шалаши, а в ямках разводился огонь, чтобы обсушиться. Если подобные шалаши
были сделаны поаккуратней да  еще  покрыты сверху брезентом или полотнищем
палатки, то это уж были квартиры батальонных и ротных командиров, вместе с
которыми помещались их адъютанты и младшие офицеры.
     Штаб  отряда  Павлова,  при  котором был  и  Данненберг,  устроился у
развалин древней крепости генуэзцев.
     Совершенно межеумочным сделал  Меншиков  своей  диспозицией положение
Данненберга.
     Командир корпуса,  он  получал командование над  двумя  дивизиями его
только тогда,  когда соединятся они во время боя на Сапун-горе.  Так сумел
светлейший  устранить  этого  неприятного  ему   генерала  от   участия  в
подготовке дела, не имея возможности отстранить его от дела совсем.
     Павлов  же   как  начальник  отряда  гораздо  проще,   чем  Соймонов,
познакомился с  местностью сам и  познакомил с нею тех,  кто должен был на
ней руководить действиями полков, батальонов, батарей.
     Утром 23  октября он собрал всех своих командиров отдельных частей на
Маячную гору,  откуда  сквозь  сетку  дождя  смутно видна  была  та  часть
английских позиций,  на которую нужно было вести наступление его отряду, и
предложил им рассмотреть ее как можно внимательнее.
     Смотрели и невооруженными глазами,  смотрели в зрительные трубы, мало
что различая из-за  дождя,  обращали внимание и  на развороченный взрывами
мост через Черную.  Павлов объяснил,  что  о  мосте думать поручено князем
Нахимову,  и это их не касается; мост должен быть сделан из бревен и досок
там,  в порту,  и сюда пригнан по воде на буксире парового катера рабочими
порта;  сделано все это будет,  разумеется,  ночью,  дабы не привлечь этим
внимания противника.
     Отряд Павлова был несколько слабее отряда Соймонова: в нем было около
шестнадцати тысяч штыков,  тогда как у Соймонова около девятнадцати тысяч.
Зато артиллерия его была чуть не втрое могущественней:  у  Соймонова всего
тридцать восемь орудий,  у  Павлова -  девяносто шесть,  -  почему именно,
трудно было понять.
     Однако наиболее крупный численно отряд был не у  этих двух генералов,
а  у  того,  кого Меншиков знал и  к кому особенно благоволил,  -  у князя
Горчакова в Балаклавской долине.
     Кроме поступившего под его команду Липранди со всею 12-й дивизией,  в
которой насчитывалось пятнадцать тысяч,  у  него была в  руках вся конница
севастопольской армии:  три  полка драгун,  два полка гусар,  сводный полк
улан и десять сотен казаков - всего семь тысяч и около девяноста орудий.
     Горчакову  доверялось  выполнение  самостоятельной  операции,   очень
ответственной, но зато решающей: он должен был по одному из трех доступных
с  его стороны всходов на  Сапун-гору ввести достаточной силы пеший отряд,
чтобы  по  его  следам обрушиться на  противника массой своей  кавалерии и
раздавить его сопротивление отрядам Соймонова и Павлова.
     Если бы  даже  прорваться на плоскогорье Сапун-горы в утренний час не
удалось,  то  Горчаков  должен  был  приковать  к   своему   отряду   весь
охранительный  корпус Боске - двенадцать с половиной тысяч,  чтобы сделать
невозможным для него помощь атакованным с фронта англичанам.
     Силы же  французов из  осадного корпуса должен был  таким же  образом
отвлечь генерал Тимофеев своею вылазкой со стороны шестого бастиона.
     Таким образом,  Меншиков, распределяя общую задачу разгрома союзников
между  четырьмя отрядами,  в  которых считалось круглой цифрой  шестьдесят
тысяч  человек,  думал сбросить в  море  из  укрепленного лагеря прекрасно
вооруженную армию союзников, отнюдь не меньшую числом.
     Бывало в  истории,  что  даже и  более трудные боевые задачи решались
блистательно при разумной и неослабной энергии полководцев и стремительном
напоре солдат,  но  в  таких случаях неизменно сражением руководила единая
воля.
     Но  Меншиковым эта единая воля и  победа передоверена была нескольким
неспособным старым генералам,  сам  же  он  из  главнокомандующего русской
армией  превратился  в   крепостного  надежного  дядьку,   взяв  на   себя
обязанность оберегать совершенно не вовремя явившихся царских сыновей.


                             Глава четвертая

                           ИНКЕРМАНСКОЕ ПОБОИЩЕ

                                    I

     В два часа ночи дали содатам обед и к обеду по чарке водки. Старые, с
проседью в усах, ели вдумчиво, степенно, молодые же кое-где переругивались
с артельщиком.