атаку  наряду  с  солдатами,  только
впереди их;  это  введено было  затем,  чтобы уменьшить среди них  потери:
офицер  на  коне  представлял  слишком  заметную  и  заманчивую  цель  для
неприятельских стрелков.  Знамен  тоже  не  было  выдано  батальонам  12-й
дивизии, знамена остались в лагере на Мекензии.
     Никакой красоты и картинности не оказалось у солдат и офицеров;  этим
щегольнули французы,  приготовившие им  встречу.  Это  у  них гарцевали на
конях командиры; у них развевалось празднично знамя; они, казалось, шли на
штыковой бой, как на пир.
     Шли,  да,  но  не  дошли все-таки,  потому ли,  что  серьезен был вид
одессцев,  двигавшихся на них плотной и тяжелой массой,  под барабаны и со
штыками  наперевес,   потому  ли,   что  такова  была  тактика  их...  Они
остановились вдруг  по  команде,  повернули назад и  очень быстро и  четко
рассыпались в цепь, тотчас же открывшую частую пальбу.
     Скюдери -  этот молодой,  всего тридцатисемилетний полковник,  еще  в
сражении  с  турками  при  Ольтенице на  Дунае  весь  израненный пулями  и
картечью  и  с  тех  пор  державший левую  руку  на  повязке,  скомандовал
четвертому батальону развернуться для  принятия  боя,  выдвинув на  фланги
тринадцатой роты  четырнадцатую и  пятнадцатую,  а  шестнадцатую оставив в
резерве.
     Это была сложная команда,  и  сложно и  трудно было исполнение ее под
огнем противника,  который, стреляя, отходил на дистанцию, недоступную для
знакомых уж ему гладкоствольных русских ружей.
     Вдруг одна  за  другой две  пули  пронизали правую ногу  Скюдери выше
колена.  Он не мог уже идти вместе с полком,  хотя и чувствовал, что кость
цела; однако не захотел он, чтобы отправили его на перевязочный.
     - Чтобы я  бросил свой полк?  -  удивился он,  когда к нему подошли с
носилками. - Что вы, братцы! Подсадите-ка меня лучше на батарею.
     Его устроили на батарее, но новая пуля нашла его и здесь: она пробила
левую руку, которой не мог он владеть, и прошла через грудь навылет.
     Санитаров близко не оказалось,  и полковой адъютант, поручик, взвалил
своего  полкового  командира  на  плечи  и  понес его к Черной речке,  где
передал с рук на руки унтер-офицеру Одесского же полка.
     Мост был в  это время забит одессцами третьего батальона,  шедшего на
поддержку четвертому,  поэтому унтер-офицер,  только что  перешедший вброд
речку,  поднял,  как мог,  выше полковника и вторично пошел с ним вброд на
только что оставленный берег, к перевязочному пункту.
     Когда старший врач  перевязочного пункта хотел отрезать ногу Скюдери,
тот, бывший в полном сознании, сказал ему:
     - Я  вижу,  что вы  хороший человек.  Возьмите мои часы на память обо
мне, но ногу мою оставьте уже умирать вместе со мною: я ведь чувствую, что
уже умираю, - холодеют пальцы.
     Однако,  умирая,  он беспокоился все время только о  своем полку.  На
перевязочный пункт  приходило много  раненых  его  солдат  и  офицеров,  и
носильщики приносили много других с тяжелыми ранениями.
     - Боже мой!  -  сокрушался он.  -  Пропал полк!.. Расстреляли полк!..
Чего же другого было можно и ждать от этой затеи?
     - Потери большие,  но  полк  существует еще,  -  утешали его  раненые
офицеры. - Полк выведен из боя, - теперь азовцы пошли вперед.
     - А  знамя,  знамя  цело?  -  тревожно  спрашивал Скюдери  и  смотрел
пытливо.
     - Полковое знамя при полку как было, так и остается, - отвечали ему.
     - Ну,  слава богу, теперь я умру спокойно: Одесский полк не выбросят,
значит, из русской армии!
     И Скюдери умер через два часа после того, как попал на перевязочный.


                                    IV

     Телеграфная  гора  довольно  беспечно  краснела  кое-где   бивуачными
кострами сардинцев, когда начали вдруг сыпаться на нее, еще в предутренней
темноте, русские ядра и бомбы.
     3/15 августа союзники праздновали день рождения императора французов,
так что и весь соединенный флот расцветился в этот день гирляндами флагов,
костры на Телеграфной горе являлись,  может быть,  следствием затянувшихся
несколько праздничных настроений итальянцев,  но они быстро потухли,  чуть
только загремела канонада.
     Правым  крылом  своего  отряда,  состоявшим из  полков 17-й  дивизии,
распоряжался  сам   Липранди,   однако  и   командовавший  этой   дивизией
генерал-майор Веселитский был боевой командир.
     Сам признанный храбрец, он требовал от своих солдат, чтобы в траншеях
под обстрелом проходили они,  выпрямившись во  весь рост,  как на  смотру,
отнюдь не сгибаясь и не моргая глазами.
     Правда,  он  и  сам  иначе  не  ходил по  траншеям,  выказывая полное
презрение к  пулям,  но солдатам такая бравада стоила многих и  совершенно
лишних жертв,  и все-таки дивизия его уважала,  несмотря на его строгость:
все прощалось ему солдатами за его храбрость.
     В первый раз при нем 17-я дивизия участвовала в большом деле,  но они
уже успели узнать друг друга -  дивизия и ее командир,  и дивизия верила в
него, он - в дивизию.
     Когда  получено было  от  Липранди приказание,  чтобы после короткого
артиллерийского обстрела  занять  Телеграфную,  Веселитский  выдвинул  для
обстрела одну батарею,  для атаки один батальон Тарутинского полка, и едва
батарея успела сделать по два выстрела на орудие, он послал уже тарутинцев
в атаку.
     Сардинцы  так  же   не  имели  намерения  до  последней  капли  крови
отстаивать свое  предмостное укрепление,  как  французы свое.  Очень легко
выбили их  тарутинцы из  первой линии траншей,  зато,  отступив во вторую,
сардинцы  подняли  оживленнейшую  стрельбу,   но   на   помощь  передовому
четвертому батальону шел уже третий,  и штыкового боя не вынесли сардинцы:
они бежали по мосту, перекинутому ими заранее, на другой берег Черной.
     Саперы по приказу Липранди принялись засыпать часть траншей, чтобы по
ним  ввезти орудия на  вершину Телеграфной и  отсюда обстрелять Гасфортову
гору.  Это была веселая работа. Саперам помогали со всех сторон, и вот уже
дюжие,  гривастые  артиллерийские кони,  нагнув  головы  и  кося  глазами,
потащили тяжелые пушки на только что отбитую позицию.
     Горчаков оповещал в  диспозиции,  что будет находиться около "Нового"
редута,  куда и должны были мчаться к нему за приказаниями и с донесениями
адъютанты  командующих  отдельными  отрядами  генералов,  но  чуть  только
сказали ему,  что русские пушки начали палить с  Телеграфной горы,  он был
так обрадован этим быстрым успехом Липранди, что тут же забыл о диспозиции
и со всей своей свитой, бросив "Новый" редут, поскакал на Телеграфную.
     Впрочем, не только один боевой азарт овладел Горчаковым в тот момент,
когда он решился бросить "Новый" редут.  В диспозиции сказано было,  чтобы
после  первых  успехов своих  отрядов командующие ими  генералы Липранди и
Реад ожидали дальнейших указаний главнокомандующего.  Так как первый успех
выпал на долю Липранди,  то к  нему и направился Горчаков,  чтобы там,  на
месте,  на Телеграфной горе, осмотревшись и взвесив все шансы, решить, как
действовать дальше.
     Гасфортова гора обстреливалась уже  с  двух сторон,  -  и  из  отряда
Бельгарда  и   с  Телеграфной,   когда  проявился  Горчаков,   встреченный
Веселитским и Липранди.
     Конечно,  первое,  что сделал Горчаков,  это потребовал трубу,  чтобы
осмотреть с занятой высоты позиции противника,  хотя было еще рано,  серо,
туманно, а он плохо различал предметы вдали даже и в самый яркий день.
     Он,  однако,  смотрел в трубу ретиво и долго. Время шло, - нужно было
действовать... Липранди недовольно сказал несколько отделившемуся от князя
Коцебу:
     - Нужно начать атаку Гасфортовой горы, иначе мы упустим момент, Павел
Евстафьевич. Видите, как кишат сардинцы на Гасфорте?
     Было,  конечно,  видно  и  без  трубы,  что  сардинцы стянули уже  на
Гасфортову гору на одном склоне,  с фронта,  большие силы, но не меньшие и
на другом склоне, обращенном к Федюхиным высотам.
     Вся армия сардинцев была собрана для встречи русских:  с фронта стала
дивизия генерала Дурандо,  с левого фланга -  Тротти,  с правого - бригада
Джустиниани.  Кроме того, в помощь сардинской артиллерии, расположенной на
высотах вправо от Гасфорта, гаубичная батарея англичан спешила на рысях из
резерва.
     - Ваше сиятельство,  -  осторожно обратился Коцебу к Горчакову,  -  я
полагаю, что самое удобное время для атаки Гасфортовой горы именно теперь,
а то светает быстро - это увеличит потери.
     - Да,  да, я сам прихожу к этой мысли, - заспешил Горчаков, отрываясь
от трубы.
     Однако он медлил еще минут десять,  раздумывая и  предоставляя своему
начальнику штаба изощряться в  доказательствах выгоды немедленно атаковать
гору.
     Наконец,  был послан адъютант к  генералу Бельгарду с  приказом вести
свой отряд на штурм,  а  другой адъютант -  к начальнику 5-й дивизии:  эта
дивизия ускоренным маршем должна была идти на поддержку Бельгарду.
     И  оба посланные главнокомандующим адъютанта успели,  насколько могли
быстро, передать приказания и Бельгарду и начальнику 5-й дивизии, генералу
Вранкену, и уже двигался первый со своими полками - Симбирским и Низовским
- к  горе Гасфорта,  а  второй с четырьмя своими шел подкрепить его порыв,
когда  внезапно раздавшееся "ура"  в  стороне колонны Реада  и  оживленная
ружейная пальба  французов приковала внимание Горчакова к  своему  правому
флангу.
     Там  видны  были  бежавшие от  предмостного укрепления зуавы  в  алых
головных уборах и гнавшиеся за ними -  штыки наперевес -  русские солдаты.
Ружейная же  пальба по русским была поднята из укрепления,  расположенного
на середине крутого спуска Федюхиных гор к Черной речке.
     - Что это такое?  -  очень изумился Горчаков,  обращаясь к Коцебу.  -
Реад начал атаку Федюхиных?
     - Похоже,  что  именно  так...  Боюсь,  что  это  именно  атака...  -
пробормотал Коцебу,  убеждаясь,  но  не  желая убедиться в  том,  что Реад
оказался настолько воинственным,  что начинает атаку гор,  не получив даже
особого приказания на это.
     Забыто было и  Горчаковым,  что слово большого смысла "начинать" было
им брошено так,  между прочим,  в силу суетливости его натуры,  и дошло по
назначению к вовсе не суетливому, но очень исполнительному Реаду.
     Составляя диспозицию, Горчаков видел перед собою не одну какую-нибудь
вполне определенную цель,  а  три  весьма неясных возможности:  штурм горы
Гасфорта, штурм Федюхиных высот и, наконец, как было сказано в диспозиции,
"усиленное обозрение,  если  бы  упомянутые выше атаки представили слишком
много затруднений".
     Что представляла собой эта третья возможность, "усиленное обозрение",
было для свежего человека со всем уже непостижимо, но из двух штурмов один
исключал другой,  так  как Горчаков видел все-таки,  несмотря на  всю свою
подслеповатость,  что на  решение обеих этих задач сразу у  него не хватит
заготовленных сил, а распылять свои силы он не может.
     Однако он  не мог не знать и  того,  что гораздо легче была бы задача
штурмовать гору Гасфорта, как он и хотел сделать, оставив против Федюхиных
гор только необходимый заслон на случай наступательных действий французов.
     Но вместо того,  чтобы послать своего адъютанта, полковника Менькова,
к Реаду,  чтобы тот не ввязывался в дело против Федюхиных высот,  Горчаков
послал его навстречу 5-й дивизии,  чтобы,  изменив маршрут, спешила она на
помощь к  нему,  а  не к Бельгарду,  так как штурм Гасфортовой горы был им
оставлен.
     И даже больше того: Одесский полк, перебравшись через Черную и канал,
наступал так стремительно, что восхитил его.
     - Молодцы! Браво! Молодцы одессцы! - то и дело вскрикивал он, следя в
трубу за атакой полка Скюдери и  не видя,  конечно,  каких огромных потерь
полку   стоила  эта   безумная  атака,   вызванная  беспечным  словом  его
"начинать".


                                    V

     Между Черной речкой и позициями французов на Федюхиных горах проходил
водопровод,  раньше,  до осады Севастополя,  питавший доки.  Теперь он был
отведен интервентами в свою сторону. Глубина воды в нем доходила до восьми
футов, так что вброд он был непроходим.
     Затевая атаку  правого фланга интервентов,  барон  Вревский давно уже
заготовлял перекидные мостки через водопровод,  и  их  сделали достаточно.
Эти  мостки  были  розданы  в  части,  назначенные для  атаки,  и  солдаты
Одесского полка тащили их с собой, перебираясь вброд через речку.
     Но артиллерия, сопровождавшая их в атаке, - что думал о ней Вревский,
и Коцебу,  и весь штаб Горчакова,  и сам,  наконец,  Горчаков?  Перейдя по
каменному Трактирному мосту  на  другой берег в  интервалах передовых рот,
легкая батарея ринулась было на  перекидные мостки,  вслед за пехотой,  но
мостки  эти  оказались  слишком  ажурными,  да  и  не  могли  быть  иными,
выдерживая людей,  они  ломались под  лошадьми и  орудиями,  под упряжками
зарядных ящиков.
     Обрушиваясь в канал,  лошади визжали и бились,  стараясь выбраться из
воды и  напрасно колотя передними копытами в  отвесный берег канала.  Люди
стремились  помочь  лошадям,  хватая  их  за  гривы  и  сбрую,  а  стрелки
противника,  так же как и  комендоры укреплений,  энергично действовали по
такой благодарной цели,  и в водопровод валились десятками тяжело раненные
и убитые:  расчет Пелисье,  приказавшего заранее обрубить по отвесу берега
канала, был верен.
     Артиллерия застряла в  канале и  перед ним,  а  первые два  батальона
одессцев,  на  каждом шагу  теряя  людей,  бросились на  укрепление,  гоня
французов.
     Укрепление, сооруженное из мешков с землею, было занято быстро, но за
ним  шагах  в  двухстах  стояла  восьмиорудийная  батарея,  и  если  легко
показалось овладеть ею, то трудно было на ней удержаться.
     Почти все офицеры обоих батальонов были уже к этому времени перебиты,
солдаты пустились хозяйничать среди  захваченных орудий белым  утром,  как
привыкли они  это делать на  вылазках ночью:  одни спешили заклепывать их,
другие пытались артельным порядком скатывать их вниз,  чтобы перетащить на
свою  сторону,  а  единственный среди  них  офицер,  молоденький прапорщик
Лукин,  кинулся с несколькими солдатами отбивать у французского знаменосца
знамя.
     Это  был  эфемерный,  конечно,  успех  -  успех  зачинщиков  большого
сражения,  но  он не был своевременно поддержан.  Дивизии генералов Каму и
Фоше  были  гораздо ближе к  захваченной батарее,  чем  дивизии Мартинау и
Ушакова,  и,  пока перебирались вброд через Черную и по перекидным мосткам
через канал остальные два батальона одессцев, остатки передовых батальонов
уже  спускались вниз под напором наседавших французов.  И  орудия и  знамя
были отбиты, и остался на батарее убитый пулей в висок прапорщик Лукин.
     Первый и  второй батальоны,  едва успев построиться в колонны к атаке
на  левом  берегу  Черной,  напали  на  алжирских стрелков,  гнавших  вниз
обессиленных   одессцев,    и   начался   новый   прилив,    захлестнувший
восьмиорудийную батарею.
     Но  пока  Реад,  не  зная,  что  ему  делать дальше,  ждал приказаний
Горчакова,  наступил отлив:  большие  силы  французов,  подойдя на  помощь
своим,  вторично  сбросили упорных  русских  солдат  со  своей  батареи  и
потеснили их к водопроводу.
     Здесь было  принял команду над  ними  бригадный генерал Левуцкий,  но
скоро  был  контужен в  голову;  после принял команду майор Гродзский,  но
через минуту его уже уносили раненного в живот, и, наконец, штабс-капитану
Иванову  кое-как  удалось  собрать остатки Одесского полка,  свести  их  в
четыре роты и переправить через Черную обратно.
     Тем временем вернулся к Реаду посланный им за указаниями адъютант его
Столыпин.  Горчаков передавал с ним,  что 5-я дивизия идет в помощь отряду
Реада.  Это значило,  что наступление надо было продолжать. И вот на ту же
Голгофу,  с которой только что снят был распятый там Одесский полк,  начал
всходить другой полк 12-й дивизии - Азовский.
     Генерал  Фальи,  командир второй  бригады  дивизии Фоше,  оттеснивший
одессцев, был в свою очередь опрокинут азовцами, подъем которых в гору был
стремительней,  чем  он  предполагал это.  Только  получив подкрепление из
резерва  -  73-й  линейный  полк,  -  он  оказался  в  силах  принудить  к
отступлению  упорно  задерживавшихся  на   каждом  шагу   русских  солдат,
потерявших большую часть своих начальников.
     - Прикажете  израсходовать  и  Украинский  полк?  -  спросил  генерал
Мартинау Реада, подъехав к нему, стоявшему, прислонясь к верстовому столбу
на Мекензиевой дороге.
     Это место было удобно тем,  что с  него открывался вид на  все "поле"
сражения,  которое,  впрочем,  меньше всего было похоже на поле:  лишенные
растительности,  так как трава давно уж была сожжена солнцем,  белесые, из
известкового камня скаты,  очень густо уже местами покрытые телами в рыжих
шинелях.
     С  этого места у верстового столба удобно было наблюдать за боем,  но
оно все-таки находилось очень близко от каменного моста, - не больше как в
пятистах шагах,  - и теперь, когда французы, наступая, стреляли в азовцев,
пули залетали сюда, распевая около Реада.
     Но  он  держался бодро.  У  него был  вид  человека,  который отлично
понимает,  что получил глупое приказание,  но  стремится тем не  менее его
выполнить,  так  как  твердо  с  молодых  ногтей  усвоил  основное правило
воинской дисциплины: "Делай все, что прикажет начальник".
     Он только развел безнадежно руками и ответил коротко:
     - Посылайте Украинский.
     Мартинау приложил руку к козырьку и отъехал.
     Это был  боевой  генерал.  Он  не  счел возможным оставаться праздным
зрителем на правом берегу Черной,  когда шел на явную уже для него  гибель
третий  полк его дивизии (последний),  - Днепровский был в отряде генерала
Бельгарда,  а Украинским полком командовал полковник Бельгард,  брат того,
пятнадцать  лет  находившийся  в  отставке  и  только недавно приехавший в
Севастополь и получивший здесь полк.
     Можно было бы думать,  что украинцы, перед глазами которых разыгрался
разгром двух полков их дивизии,  если и пойдут вперед,  то с оглядкой,  но
они двинулись и на мост и вброд неудержимо.
     Перекидные мостки,  доставшиеся на их долю,  оказались короткими, они
бросили их и перебрались через водопровод где вброд,  где вплавь, а только
что построившись,  потом с  большой яростью бросились на французов и гнали
их снова до той же восьмиорудийной батареи,  заставив генерала Фоше ввести
в дело новые резервы.
     И хотя французы,  подкрепленные новыми силами из резерва, значительно
превосходили численно Украинский полк,  в  который к  тому же  летела туча
картечи,  все  же,  чтобы вынудить русских к  отступлению,  они прибегли к
военной  хитрости,  иногда  удававшейся  им  во  время  ночных  вылазок  с
бастионов;  их  горнисты очень  отчетливо исполняли здесь  и  там  русский
сигнал отступления.
     Однако и отступая, украинцы только пятились, все время будучи лицом к
врагу,  то скрещивая с ним штыки,  то стреляя,  и это несмотря на то,  что
командир  полка  Бельгард был  убит  в  самом  начале  сражения,  что  под
генералом Мартинау была убита лошадь,  и сам он был ранен в плечо пулей, и
кровью была залита спереди его шинель.
     - Ваше  превосходительство,  мостки  забирать с  собою  прикажете?  -
хозяйственно спросил его один заботливый унтер-офицер.
     - Мостки?.. Черт с ними, с мостками! - отозвался ему Мартинау.
     Но  солдаты не считали себя побежденными;  они все еще дышали азартом
борьбы,  и, когда, отступая, они докатились до моста, один из них, простой
рядовой,  перебежав по мосту,  добрался до самого Реада,  неподвижно,  как
столб,    стоявшего   около   верстового   столба,    носившего   название
Екатерининской мили.
     Добравшись,  он  сделал "на караул" по-ефрейторски,  то есть отставив
ружье от правой ноги на вытянутую руку, и проговорил, запыхавшись: