на первый и второй бастионы.  В то же
время новые ракеты со  звездочками взвились в  небо с  Камчатки.  Это было
красивое зрелище,  так  как  медленно падавшие белые  звезды заняли теперь
большое место в небе; теперь это был сигнал, которого не заметить было уже
нельзя,  и дивизии Брюне, д'Отмара и сэра Броуна двинулись одновременно на
штурм своих участков русского фронта.
     Мейран был ранен при первом приступе, однако он так был поражен своей
неудачей,  что,  наскоро  перевязавшись,  построив  отступившие  колонны и
вызвав из резерва два батальона гвардейцев,  снова с  большой  горячностью
пошел  на  штурм,  но  снова  был  ранен  картечью  в  грудь и на этот раз
смертельно.
     Бригадный генерал де Фальи,  принявший от него командование дивизией,
ничего уже сделать не  мог:  картечь неслась с  верков,  картечь неслась с
бортов  русских  пароходов,   потери  были  так   велики,   что   французы
стремительно ринулись назад, в спасительные извилины Килен-балки, и больше
уж нельзя было заставить их выйти оттуда.
     Не только лестницы, фашины, саперные лопаты, которые были брошены, но
еще  и  человек пятьдесят пленных достались здесь  Урусову,  руководившему
обороной.


                                    VI

     Когда Хрулев доскакал до  Малахова,  там только еще устанавливали два
полевых орудия из  четырех,  посланных Тотлебеном,  для  чего  нужно  было
значительно поднять насыпь.
     - Одно...  два...  А еще два где?  -  старался осмотреться в редеющей
мгле Хрулев.
     - Два орудия не могли прибыть,  -  начал было докладывать ему узкий в
плечах артиллерийский подпоручик, но Хрулев перебил его криком:
     - Ка-ак не могли, когда штурм?.. На гауптвахту!.. На десять суток!
     - Мост был  поврежден снарядом,  ваше превосходит...  -  успел было в
свое оправдание сказать подпоручик, но Хрулев уже повернул от него лошадь,
и Витя слышал только, как его генерал выкрикнул, отъезжая:
     - Моста  не  сумели починить в  такое  время!  Эх,  сказал бы  я  вам
словечко!
     Витя  вопросительно поглядел на  Сикорского,  больше на  память,  чем
глазами,   ловя   выражение  его   длинного  усталого  лица  в   полумгле.
Вопросительный взгляд этот значил:  "А ты как бы стал чинить мост и  чем?"
Сикорский понял его:  он поднял левое плечо к уху и вытянул трубкой тонкие
губы.
     - Где же генерал Юферов?  -  крикнул Хрулев, вытягиваясь на стременах
своих, похожих на крысоловки, и поводя вправо-влево папахой.
     Вместо Юферова подошел Керн. По его словам, Юферов только недавно был
здесь и  поехал к  церкви Белостокского полка,  где  тоже  устанавливались
полевые орудия, над чем работало два батальона Севского полка.
     - Хорошо,  около церкви, прекрасно! Но ведь сейчас штурм!.. Он должен
быть здесь, а не там! - кричал Хрулев. - А мост через бухту починен?
     Этого Керн не знал.
     Рассветало быстро.  С  каждой секундой становилось светлее,  и  ясней
выделялась плотная фигура Керна,  а  на  пожилом лице  его  -  треугольные
вздутия под глазами, ближе к плоскому широкому носу, чем к ушам.
     Но вот оглушительно разорвалась саженях в тридцати большая бомба. Два
человека из  тех  солдат,  которые возились над установкой полевых орудий,
были  подброшены...  Мелькнули  перед  глазами  Вити  раскоряченные  ноги,
бессильно взмахнувшие руки и тут же исчезли в дыму.
     Как  раз  в  это время подъехал генерал Юферов,  лет тридцати пяти на
вид, с красивым бледным лицом, очень серьезным.
     - А-а! Вы? Что? - совершенно неопределенно обратился к нему Хрулев.
     - Полевая батарея поставлена у  церкви,  -  приложив руку к козырьку,
тоном рапорта ответил Юферов.
     - Сейчас должен начаться штурм!
     - Люди расставлены,  готовы,  ждут,  - снова взметнул руку к козырьку
Юферов.
     И  только когда  донеслись до  Вити  эти  спокойные слова,  сказанные
несколько  гортанным голосом,  он  присмотрелся к  банкетам:  они  желтели
сплошь от солдатских шинелей.
     Еще два снаряда разорвались почти в  одно время,  один сзади,  другой
довольно далеко справа,  но  это  были уже последние:  наступление дивизий
Брюне  и  д'Отмара на  Малахов началось,  -  густые  колонны показались со
стороны Камчатки,  и  штуцерники на банкетах,  а  также и те,  у кого были
нарезные ружья, подняли по всей линии верков встречную пальбу.
     Защитники Малахова не  знали,  конечно,  что  одною  из  первых пуль,
пущенных ими,  был смертельно ранен в  грудь генерал Брюне,  храбро шедший
впереди беспорядочной,  не  успевшей построиться,  массы  своих солдат,  а
вслед за ним был убит пулей в голову командир всей артиллерии его дивизии,
полковник Делабуссиньер,  и  две эти потери внесли полное замешательство в
нестройные и  без  того  ряды  передового батальона,  очень  поредевшего в
первую же минуту наступления. Неожиданно было для французов, чтобы русские
встречали их такой пальбой с  дальнего все-таки расстояния -  в девятьсот,
примерно,  шагов.  Но в полках русских стало только гораздо меньше солдат,
чем было их во время боев на Алме и Инкермане,  штуцеров же больше;  кроме
того, и нарезные ружья били теперь на девятьсот шагов.
     И в чем еще убедились французы после первых же русских залпов,  это в
том, что повторить свой почти парадный, победный марш на бастионы, как это
сделано было ими десять дней назад в отношении передовых редутов,  им едва
ли удастся.
     Что обе колонны французов,  появившиеся справа и  слева от  Камчатки,
идут в атаку на Малахов, так показалось отсюда только в первые моменты. Но
с каждым моментом становилось отчетливее видно вдали, и вот, наконец, ясно
стало,  что  левая  колонна рассыпалась и  частью прячется в  каменоломни,
частью выравнивает фронт против второго бастиона, а на Малахов идет правая
колонна и, хотя многие падают в ней, идет быстро.
     Незадолго  перед  тем  вернувшаяся из  экспедиции в  Керчь,  точно  с
увеселительной прогулки,  дивизия д'Отмара и  отдохнула и чувствовала себя
победоносной.
     Была  ли  в  этом  большая  доля  презрения  к  русским,   навеянного
беззащитностью Керчи,  или  это  была  примерная стойкость солдат дивизии,
считавшейся лучшей в корпусе Боске,  но наступавшие,  на ходу разобщившись
на два отряда,  шли быстро,  теряя многих, но все-таки выдерживая и частую
ружейную пальбу и картечь.
     Однако,  не дойдя всего каких-нибудь ста шагов до рва кургана,  левый
отряд как  бы  споткнулся весь сразу,  от  передних рядов до  задних.  Вся
напряженность,  с  какою шли  вперед эти  приземистые смуглые чернобородые
люди,   в   синих  мундирах  и  острых  кепи,   опала  вдруг...   Вот  они
остановились...  Вот,  беспорядочно отстреливаясь,  они попятились...  Вот
передние побежали,  наконец, пригибаясь к земле и увлекая за собою задних,
и многие падали, чтобы не подняться больше.
     - Ого!  Ого!  Дали знать им  мадам ля  мэр де Кузька!  -  возбужденно
кричал Керн Юферову,  наблюдая за ходом дела сквозь амбразуру.  - Всыпали,
бабку их за жабры, двадцать два с кисточкой!
     Он  был человек по натуре веселый и  любил заковыристые выражения,  а
теперь был для этого прямой повод: штурм был отбит.
     - Они на этом не кончат, - сказал ему Юферов. - Они пойдут еще раз...
     - Тем для нас лучше!.. Тем их больше у нас тут останется...
     Он  хотел  добавить  кое-что  живописное к  этой  бледной  фразе,  но
заметил, что второй отряд французов, правый, направляясь на батарею Жерве,
не идет уже,  а бежит вперед, и передние недалеко уже от бруствера, сильно
испорченного канонадой.
     Это  был  пятый  стрелковый батальон первой бригады дивизии д'Отмара;
вел его майор Гарнье.
     С  батареи Жерве дали по этому батальону залп картечью,  и Гарнье был
ранен в левую руку,  но подъем энергии его был велик,  -  он едва заметил,
что ранен,  -  он  бежал впереди своих солдат,  и  не  успели дать по  ним
второго залпа картечью, как они уже вскочили на бруствер.
     Полтавцы пустили в дело штыки, но их было немного, они были рассыпаны
по  батарее  тонкой  цепью,  французские стрелки ринулись через  невысокий
бруствер плотной и  стремительной толпой,  и  часть  их  захватила орудия,
другая, большая, кинулась дальше, в глубь батареи.
     Фронт русских позиций был прорван в самом слабом месте.


                                   VII

     Передовые части  дивизии  Брюне,  укрывшись  от  пуль в каменоломнях,
преодолели замешательства первых минут.  Их подтолкнули  подошедшие  сзади
батальоны,  их  подняли  новые начальники,  ставшие на место убитых,  и со
второго бастиона увидели,  что они,  вновь выбравшись из  убежищ,  толпами
бегут к валу.
     Это была решающая минута.
     Зуавы знали,  что с одного из холмов,  несколько дальше ланкастерской
батареи,  установленной на Камчатке, на них смотрит сам главнокомандующий,
старый их генерал,  алжирец Пелисье, и не хотели ронять в его глазах своей
славы - славы лучшей пехоты в мире. Они бежали самозабвенно. Надвигающийся
быстро  рассвет  позволял  уже  им  обегать  многочисленные волчьи  ямы  и
воронки.
     Несколько десятков зуавов  с  двумя  офицерами,  значительно опередив
других,  вскочили уже в  ров бастиона;  а отсюда,  карабкаясь,  как кошки,
скрытые от пуль насыпью, двое офицеров с саблями наголо первыми взобрались
на бруствер.
     Но бруствер был уже весь облеплен якутцами,  наставившими вниз штыки,
и  один  из  офицеров-зуавов,  с  разинутым от  воинственного крика ртом и
выкаченными черными глазами,  был  тут же  проткнут штыком и  упал в  ров,
другой бросил саблю и быстро был передан в задние ряды как пленник.
     Но во рву притаилось несколько десятков зуавов-солдат, которых трудно
было достать пулями,  да  пули к  тому же  нужны были для других,  толпами
подбегающих к валу с лестницами в руках.
     - Лупи их камнями, братцы! - закричал майор якутского полка Степанов.
     И в ров полетели камни. Зуавы подняли руки - они сдавались.
     Однако французами полны уже  были все  воронки в  нескольких десятках
шагов  от  вала,  и  несколько минут длилось то,  что  невозможно передать
словами.  Неумолкающий грохот  ружейной  пальбы  с  обеих  сторон,  частые
выстрелы   полевых   орудий,   осыпающие   французов   картечью,   бешеные
ругательства и вопли раненых и упавших в волчьи ямы,  трескотня барабанов,
пронзительный вой рожков.
     Наконец,  зуавы не  выдержали и  бежали,  хотя  на  них  и  смотрел в
подзорную трубу  старый их  генерал,  алжирец Пелисье,  а  другой генерал,
новый, с длиннейшей фамилией, посылал им на помощь батальоны гвардейцев из
резерва.
     Два раза еще потом откатившаяся дивизия умиравшего от  раны Брюне шла
на штурм второго бастиона, но теперь уже не доходила и на четыреста шагов:
оба раза, не выдерживая огня якутцев, селенгинцев, владимирцев, суздальцев
и  страшного действия  картечи,  поворачивала назад,  устилая  ранеными  и
убитыми поле.
     Атака  на  левый  фланг  севастопольских позиций не  удалась,  -  две
французских дивизии разбились о  них и  не пытались уже повторять попыток,
когда из-за моря выкатилось солнце.
     Но в одно время с французами,  по тому же сигналу с Камчатки,  должны
были   двинуться   англичане   на  штурм  третьего  бастиона  и  Пересыпи,
примыкающей к нему,  где тоже стояли батареи.  Верные себе,  они несколько
запоздали.  Уже  гремела пальба со всех остальных укреплений по французам,
когда англичане только что выходили из своих траншей,  а резервы их начали
продвигаться вперед по балкам Сарандинакиной и Лабораторной.
     Зато  они  шли  в  полном обдуманном порядке:  впереди цепь стрелков,
потом широкоплечие матросы с  лестницами и  фашинами,  а  за  ними солдаты
легкой пехоты тащили мешки с шерстью.
     Безупречно держали строй и три колонны, назначенные для одновременной
атаки третьего бастиона, Пересыпи и промежуточных батарей, точно был это и
не штурм, а парад после победоносного штурма.
     Но  очень  теплая встреча ожидала эту  девятитысячную армию прекрасно
снаряженных и вымуштрованных солдат.  Маршалу Раглану пришлось в этот день
писать в своем донесении в Лондон:
     "Еще  никогда  я  не  был  свидетелем столь  сильного и  непрерывного
картечного и ружейного огня с неприятельских верков..."
     Это была правда.  На банкетах укреплений, - от батареи Жерве и кончая
Пересыпью,  -  стояли солдаты пяти полков, но настолько малочисленных, что
два их них -  Минский и Волынский -  были сведены в один батальон;  однако
это были весьма обстрелянные и окуренные порохом солдаты. Они стояли в две
шеренги,  - передняя стреляла, вторая заряжала, и в этой быстроте действий
соперничала с  ними артиллерийская прислуга,  посылавшая в красномундирные
ряды наступающих картузы картечи.
     Сметены  были  цепи  стрелков.  Матросы,  бросив  штурмовые лестницы,
побежали назад,  один  за  другим  падая  на  бегу.  Парадно маршировавшие
колонны растерянно остановились, потом рассыпались по ямам.
     Бессменно стоявший на страже третьего бастиона с  самого начала осады
контр-адмирал  Панфилов,  человек  баснословного спокойствия,  посмотрел и
сказал уверенно:
     - Нет, не дойдут!
     А между тем от передовых траншей англичан,  переделанных за последние
дни  из  русских ложементов,  до  исходящего угла бастиона было не  больше
трехсот шагов.  Град ружейных пуль и  картечи остановил на полпути все три
колонны,  из которых в одной было шесть тысяч человек,  в другой -  две, в
третьей - тысяча.
     Убит  был  генерал  Джон  Кемпбель,  ранены  сэр  Броун  и  несколько
штаб-офицеров.
     Однако Большой редан во  что бы  то ни стало должны были взять в  это
утро. Десять минут растерянности прошло, и англичане снова пошли на штурм.
     Теперь они продвинулись ближе к веркам,  их остановили только засеки,
устроенные здесь  по  кавказскому образцу полудугою перед  рвом  и  валом.
Сооружения  эти,   очень  нехитрые,  оказались,  однако,  неодолимыми  под
губительным огнем  почти в  упор.  Напрасно английские стрелки пытались то
разбирать руками засеки,  то,  прячась за ними,  вступать в  перестрелку с
русскими,  стоявшими на бруствере:  картечь их выбила быстро.  Отступление
англичан обратилось в безудержное бегство.
     Третья попытка взять если не  Большой редан,  то хотя бы одну русскую
батарею между ним и Пересыпью, кончилась тем же. И когда Пелисье предложил
Раглану снова послать свои войска на штурм, тот решительно отказался.


                                   VIII

     А  между тем  сам  Пелисье видел еще  возможность крупного успеха:  в
прорыв русских позиций на  батарее Жерве,  как раз по соседству с  третьим
бастионом,  был  уже  послан целый линейный полк  во  главе с  полковником
Манеком.
     Но гораздо раньше его опасность,  угрожавшую Малахову кургану с тылу,
со стороны его горжи, увидел Хрулев.
     Он дал шпоры коню, гикнул, как уральский казак, и поскакал наперехват
бежавшим  полтавцам,  с  которыми  было  и  несколько человек  матросов от
орудий.
     - Сто-ой!..  Сто-ой, братцы! Куда-а? - кричал он неистово на скаку...
- Ди-ви-зия целая идет, а вы бежите!
     Он оглянулся на ординарцев; ближе других к нему скакал боцман Цурик.
     - Цурик! К генералу Павлову скачи, чтобы дивизию сюда! Скорей!
     Боцман хлестнул арапником поперек брюха  свою  лошадку бурого цвета с
чалой холкой и поскакал к церкви.
     Витя  знал,  что  около  церкви Белостокского полка  стоял в  резерве
генерал Павлов,  но  при  нем  было всего шесть рот якутцев,  а  совсем не
дивизия. Слово "дивизия" было пущено Хрулевым просто для подъема духа.
     Однако и  одного  вида всем известного генерала в папахе,  бурке и на
белом коне - Хрулева - оказалось довольно, чтобы бежавшие остановились.
     - Навались,  ребята!  -  крикнул один из них, матрос, черный от дыму,
как негр, без фуражки и с банником в руках.
     - Навались,   навались,  братцы!  -  закричал,  поймав  на  лету  это
чудодейственное народное словечко, Хрулев.
     А между тем французы,  зарвавшиеся слишком вперед,  частью строились,
остановившись тоже,  частью поспешно забирались в домики по скату Малахова
кургана,  наполовину разбитые бомбардировкой,  и  открыли оттуда стрельбу,
поджидая свою дивизию, настоящую, подлинную, идущую за ними следом, первую
дивизию первого корпуса, которую вел генерал д'Отмар.
     Не минутами измерялось теперь время - секундами. На Малаховом подняли
уже красный флаг -  сигнал большой опасности.  На  помощь к  прорвавшемуся
батальону майора Гарнье вслед за  девятнадцатым линейным полком спешно шли
большие силы,  тогда как на  помощь полтавцам прискакал один только Хрулев
со своими ординарцами.
     Вдруг Витя увидал в стороне каких-то солдат-рабочих с лопатами...
     - Идут! Идут! - закричал он звонко, подняв в их сторону руку.
     Хрулев обернулся к нему и тут же двинул белого в сторону рабочих.
     - Какого полка, братцы?
     - Севского! - ответили солдаты.
     - Бросай лопаты!.. В штыки! За мной!.. Благоде-е-тели! Выручай!
     Бросить лопаты и взять в руки ружья, бывшие за спиной у каждого, было
делом двух-трех секунд.
     И вот севцы,  -  их было всего около ста сорока человек,  -  со своим
ротным,  штабс-капитаном Островским,  без  выстрела  кинулись в  штыки  на
французов, успевших кое-как построиться, подтянув отсталых.
     Этот штыковой бой был короткий:  французы не вынесли напора севцев, -
часть их попятилась назад, к батарее Жерве, часть рассыпалась по домишкам.
     Тем  временем оправились и  пришли  в  порядок полтавцы.  Теперь  они
бежали,  штыки наперевес, преследовать отступавших, а севцы остались перед
домишками,  откуда  французы  расстреливали по  ним  большой  запас  своих
патронов.
     За  стенами строений они  чувствовали себя гораздо лучше даже,  чем в
своих траншеях.  Из ближайшего же к севцам дома,  в котором засело человек
двадцать,  поднялась в окна и отверстия в стенах, пробитые осколками бомб,
такая частая пальба, что дом окутало дымом, как при пожаре, а севцы падали
один за другим.
     - Вперед,   братцы!  -  скомандовал  Островский  и  бросился  к  этой
маленькой крепости с саблей, а за ним его солдаты.
     Но пуля попала ему в лоб над переносьем, и он упал с размаху.
     - Ура-а! - закричали севцы, забыв о запрете кричать "ура", прикладами
выбили дверь,  ворвались в  дом  и,  как  ни  яростно защищались французы,
перекололи всех.
     Однако засевших в домишках,  как в укреплениях,  было немало, человек
триста, в то время как севцев из роты оставалось пятьдесят, не больше.
     Хрулев же  в  это время метнулся к  полевым батареям Малахова,  чтобы
направили выстрелы сюда, на свои же домишки.
     Но  скоро  понял  и  капитан Будищев на  своей  батарее,  куда  нужно
повернуть дула легких орудий.
     - А  ну-ка,  прорежь,  молодец!  -  то  и  дело  командовал он  своим
комендорам.
     Чтобы лучше разглядеть действие своих пушек по домишкам, он взобрался
на бруствер. Он был весь в дыму и экстазе боя. И вдруг свалился он головою
вниз, прижав к груди правую руку: штуцерная пробила ему сердце.
     Так на батарее своего имени погиб этот храбрый моряк.
     А  в  это  как раз время беглым маршем подоспели,  наконец,  якутцы с
генералом Павловым,  и  кстати:  вслед за батальоном Гарнье пробилась сюда
еще и большая часть первого батальона полка Манека; перед французами снова
пятились полтавцы,  -  севцы же  были почти перебиты,  вступив в  неравную
борьбу с засевшими в домишках.
     Дали  знать,  чтобы  прекратили орудийный  огонь  по  Корабельной,  и
началась жаркая  штыковая схватка.  Две  роты  якутцев  ударили с  фронта,
остальные с флангов;  окруженные с трех сторон французы не выдержали, хотя
бились упорно, ожидая своих на помощь.
     Часть их поспешно отступила снова на батарею Жерве, часть рассыпалась
по  домишкам,  и  это  заставило якутцев разделить свои  силы:  одни гнали
отступавших,  другие принялись за  домишки,  откуда продолжалась стрельба,
при