раковину-перламутреницу,  -  долго вертел ее перед глазами и бережно клал,
наконец,   на  прежнее  место,   чтобы  тут  же  взять  другую.  Ведь  эти
незначительные с  виду мелкие предметы могли быть до последнего пятнышка и
изгиба изучены им в детстве...
     Когда  он  увидел  неказистую с  виду,  старенькую,  красного  дерева
тумбочку на  высоконьких ножках,  он  долго не  мог от нее оторваться.  Он
глядел на нее широко раскрытыми,  растроганными глазами и оглянулся только
затем,  чтобы  увидеть кого-то,  с  кем  можно  бы  было  поделиться своей
радостью.
     Она поняла, что ей надо было подойти к нему, и она подошла. И положив
свою руку на  одно из  бронзовых колец на  крышке тумбочки,  он сказал ей,
волнуясь:
     - И ты тоже...  ты тоже так! - При этом он показал ей на другое такое
же кольцо рядом.
     Потом он  потянул за  кольцо,  глядя на  нее  чуть-чуть  лукаво,  как
фокусник, и она потянула, - крышка разошлась, и из глубины тумбы поднялась
еще одна доска - средняя, - получился столик, причем на этой средней доске
оказалось два ряда медных подставок для бутылок, рюмок, стаканчиков.
     - Скатерть!  - сказал он торжественно. - Это скатерть... как она, ну,
как?
     Он  задвигал  пальцами от  усилия  припомнить трудное  слово,  и  она
подсказала:
     - Самобранка!
     - Само...  вот!..  Само-бранка!  -  повторил  он  с  усилием,  однако
удовлетворенно.
     Но вслед за столиком-кабаре находил он на каждом шагу хорошо знакомые
ему  предметы,  а  когда дотащился до  кухни,  то  нашел и  слишком хорошо
знакомого человека, свою няньку Феклушу. Он помнил ее уже старухой, но все
кругом него почему-то,  как и  он сам,  конечно,  звали ее девичьим именем
Феклуша.  Теперь она была уж  совсем дряхлая,  должно быть под восемьдесят
лет,  и  голова у  нее  дрожала,  и  желтая кожа лица,  вся из  прихотливо
сплетшихся морщин,  обвисала  бессильно;  только  глаза  светились  еще  и
глядели остро.
     Дмитрий Дмитриевич не узнал бы свою няньку в этой старухе,  как и она
не могла бы узнать того, кого водила когда-то за ручку и таскала на руках,
в этом усатом,  искалеченном на войне офицере.  Но ей сказали, что приехал
барчук Митя,  и она первая постаралась <узнать> его, а потом уже вспомнил,
<узнал> ее он.
     И  так трогательна показалась Елизавете Михайловне встреча ее  мужа с
его древней нянькой,  что даже и  она,  настороженно держащая себя в  этом
загадочном для  нее  доме,  почувствовала,  что  глаза  ее  стали влажны и
заволокло их вдруг, точно туманом.
     Но вот старушка испуганно шепнула вдруг:
     - Барин пришли! - и не по возрасту проворно юркнула в двери.
     Слуха  она  не  потеряла:  действительно,  голос  Василия  Матвеевича
послышался со стороны парадного хода - крыльца.
     Елизавета Михайловна вопросительно посмотрела на мужа, не поняв, чего
могла испугаться Феклуша,  и повела его обратно,  в гостиную,  куда вскоре
явился  и  Василий Матвеевич,  снявши в  прихожей свой  лисий  полушубчик,
бобровую шапку  с  плисовым верхом и  высокие кожаные ботинки,  в  которых
прохаживался он по своей усадьбе, делая утренний осмотр хозяйства.
     - Встали-с?..   И  в  добром  здоровье-с?..   Очень,  очень...  очень
приятно-с!..  Приятно, что в добром здоровье встали-с! - весь так и засиял
он,  целуя руку Елизаветы Михайловны и чмокая звучно племянника в щеку.  -
Ну, вот-с, теперь мы и кофейку можем напиться-с!
     Как   ни   была   огромна   любознательность  деревенского  обитателя
касательно осады Севастополя и  всей вообще войны в  Крыму,  но  она  была
удовлетворена все-таки еще накануне, в день приезда гостей.
     Правда,  суетливо  хлопотал  он  тогда,  чтобы  досыта  накормить их,
наголодавшихся,  по его мнению,  в  дороге,  и  потом уложить их на отдых,
необходимый после такого длинного пути,  но в то же время так же неустанно
и выспрашивал их, находя все новые и новые вопросы.
     Отвечать ему приходилось,  конечно, Елизавете Михайловне, а, глядя на
племянника,  дядя  часто  и  сокрушенно качал головой,  бормоча по  адресу
англичан и французов:
     - Ах, злодеи, злодеи, что сделали!.. Ведь вот же мало им, ненасытным,
своего, - чужого добра захотелось! Ах, злодеи!
     И никак не могла тогда Елизавета Михайловна определить,  жалеет ли он
действительно ее Митю и как было бы лучше всего ей с ним держаться.
     Теперь, пройдясь по  свежему  зимнему  воздуху,  дядя  имел  какой-то
заразительно взвинченный вид; он жестикулировал всем телом, он приплясывал
как-то,  когда даже стоял на месте;  от него  так  и  пышало  застоявшейся
энергией, и даже руки его, которые он потирал все время, были ярко-красны,
как лапы у гусака.  Роста он был несколько выше среднего, но сутул; однако
даже и сутуловатость эта делала его похожим теперь на человека, готового к
отважному прыжку через барьер.
     Кофе внесла девка,  которая накануне  помогала  гостям  выбраться  из
саней;  но  что-то  такое  непозволительное  усмотрел дядя в том,  как она
подавала на стол стаканы;  он внезапно выпрямился и поглядел  на  нее  так
многозначительно,  поджав  при  этом губы,  что та чуть не выронила из рук
подноса.
     Однако  это  прошло мимолетно,  как  облачко на  ясном  небе.  Угощая
домашней сдобою, дядя спросил вдруг Елизавету Михайловну:
     - А насчет медицинских пиявок вы какого мнения, дражайшая?
     - Насчет пиявок? - удивилась вопросу Елизавета Михайловна.
     - Да-с!  Обыкновенных пиявок медицинских!  Я  спрашиваю вас,  потому,
что,  представьте себе,  не  так  давно говорил с  одним лекарем,  так он,
изволите видеть,  сомневается в пиявках...  Да-с! Со-мневается, невежда! Я
даже был вынужден ему сказать:  <Жаль,  молодой человек,  ваших родителей,
которые деньги свои кровные потратили на  образование ваше-с!..>  Вот я  и
сейчас волнуюсь, чуть только вспомнил это!
     Елизавета Михайловна поспешила его успокоить:
     - Как же так можно сомневаться в пиявках? В Севастополе за них готовы
большие деньги платить, да и в Симферополе тоже.
     - Ну, вот видите, вот видите! - подскочил на месте дядя.
     - Их не хватает... Их назначают врачи, но их очень трудно добыть.
     - Ага!  Вот  именно!  Именно-с!  Добыть трудно!  А  я,  здесь вот,  в
глуши...  скушайте, пожалуйста, вот этот коржик румяненький!.. Я оза-рился
мыслью и... развожу-с!
     - Кого разводите?
     - Пиявок-с!
     И  Василий  Матвеевич  победительно посмотрел  сначала  почему-то  на
своего племянника, потом на Елизавету Михайловну.
     Даже Дмитрий Дмитриевич удивленно поднял брови и спросил:
     - Пиявок?.. Разве... можно?
     - Ага! Вот-с! В этом вся суть дела! Оказалось, вполне можно-с! Пиявка
существует чем именно?  -  Кровью-с!  Всасывает чужую кровь, тем и жива...
Вот я и задался мыслью:  нельзя ли, думаю, мне, худоумному, обработать эту
самую пиявку так, чтобы и из нее что-нибудь высосать для своей пользы-с!
     Тут он очень ловко сделал из своих бритых губ что-то вроде присоска и
красными гусачьими лапами подгреб к  ним воздух.  На пиявку,  впрочем,  он
походил  при  этом  мало,  но  какое-то  разительное  сходство  с  пауком,
нацелившимся на муху, мгновенно нашла в нем Елизавета Михайловна и глядела
на него с тревогой, спрашивая его:
     - Как же все-таки вы их разводите?
     - О-о,  как!  Это  имеет свою историю!  Вы  к  медицинским пиявкам не
приглядывались? Не имели с ними дела-с?
     - Не приходилось как-то. Хотя я и была в госпитале, но в такое время,
когда там было не до пиявок, а только операции делали, и то не успевали.
     - Это где же так именно было не до пиявок? - несколько опешил дядя.
     - Во время канонады... когда и в самый госпиталь ядра летели...
     - Ага!  Так!  Это могло быть.  Читал,  читал. Канонада! Это, конечно,
совсем другое дело,  и тогда отца-мать забудешь,  не только пиявку...  Это
понятно-с...  А  неужели  Мите никто из ваших там врачей не прописывал для
здоровья этак дюжину пиявочек к затылку...  или там к руке, к ноге, а? Ну,
да,  впрочем,  вы сказали,  что их доставать там было трудно,  тогда я все
понимаю-с!
     Он  потер руки,  откинулся на  спинку кресла,  принял сосредоточенный
вид, как будто готовясь прочитать целую лекцию, и продолжал:
     - Пиявка,  - это пришло мне в ум еще тогда,  когда в <Северной пчеле>
писали:  <Раз Наполеон III прошел в  императоры,  значит  надобно  ожидать
войны!..>  Коротко и ясно!  Вроде кометы с двумя хвостами-с!  Раз,  думаю,
ждут войны,  следственно,  понадобится много пиявок! Это так как-то у меня
слепилось одно с другим, и разорвать не могу. А как Меншикова-князя послал
государь к султану турецкому,  я сам себе сказал:  <Действуй>.  Так, стало
быть,  весной пятьдесят третьего года я и начал действовать. Пиявка, думаю
себе,  где она любит водиться? В болоте? Хорошо-с!.. Есть у меня подобное?
-  Имеется,  как  не  быть!  А  водятся  ли у меня-то в болоте моем пиявки
медицинские?  Вот оказался коварный, можно сказать, вопрос! Конские пиявки
водились,  а  ме-дицинских-то  - этих-то как раз и не было-с!  Вот с чем я
столкнулся на первых порах:  не было медицинских,  - значит,  их надо было
еще  раздобывать  где-то на завод,  а потом уж разводить.  Конская пиявка,
позвольте  вам  доложить,  она  иззелена-черная  и   ростом   большая,   а
медицинская  поаккуратнее  и  посветлее,  и  тут  у  нее  рисуночек  такой
желтенький имеется,  на брюшке-с,  - чиркнул для наглядности  пальцами  по
своему   жилету  дядя,  весьма  игриво  поглядев  при  этом  на  Елизавету
Михайловну. - Шесть полосок желтоватых с красниной если на пиявке имеется,
это  и  есть  врачебная-с!  Самый верный признак!  Даже и цветом она пусть
совсем на конскую похожа и ростом тоже,  - был бы только рисуночек на ней.
Теперь  вопрос:  болотце  мое  -  или  его можно озерком назвать - от дома
далековато, а между тем пиявка - штука тонкая, за ней следи да следи, а уж
если  следить за ней нужно,  стало быть,  поселять ее надо возле дома-с...
Одним словом,  я сделал такой прудок у себя  в  саду;  моху  лесного  туда
набросали  на  дно,  торфу,  кочек  болотных  во  всей  целости по берегам
воткнули,  - полная обстановка пиявочная,  одним словом! Плодись, матушка,
весели хозяина!
     - Где же все-таки вы достали пиявок для развода? - спросила Елизавета
Михайловна.
     - Купил-с таких,  знаете ли, уже ставленных, - они, конечно, обошлись
дешевле мне,  чем если бы совсем новеньких,  а мне ведь на завод, - не все
ли равно?..  От жары чтобы не перевелись они у  меня летом,  я прудок свой
обсадил ветлою,  ветла растет бойко и  тень как раз над водой дает.  А для
зимы, чтобы живых пиявок иметь, я завел вроде как бы пиявочную оранжерею-с
- теплицу, которую отопляем по мере сил и возможности, хотя это уж большой
добавочный расход оказался.  Но что же делать, - взялся за гуж, не говори,
что не дюж.  Скриплю, а топлю. Это свое заведение я вам могу показать хоть
сегодня.  Правда,  я там уже сам был,  - с нашим народом нельзя без своего
глаза:  только не досмотри, и все дело пропало-с! Но ради вас я могу и еще
раз туда пройтись,  -  наклонил он голову в  сторону Елизаветы Михайловны,
как бы совсем забывая о своем племяннике. - А пока только объясню вкратце,
в чем там суть. Это рядом с прудом вырыта яма большая, а в яму опущен сруб
в  сажень глубиной,  в  три  шириной,  в  четыре длиной...  Так  что вроде
купальни, а над ямой изба, настоящая изба, с окнами большими, чтобы им там
светло было,  этим тварям,  а  то  они в  темноте ведь и  заснуть могут...
Железная печь,  и через всю избу железные трубы идут!  Теплица!..  Вода не
застывает,  солнышко в окошки светит,  летние настроения налицо!  Плодись,
милая, весели хозяина!
     - Что  же...  плодились?  -  спросил  внимательно  слушавший  Дмитрий
Дмитриевич.
     - Был приплод!  - торжествующе ответил дядя. - Был! И говорят знающие
люди -  большой!  Так что с  гордостью могу сказать:  теперь у меня уже из
полутораста штук образовались тысячи!
     Он  помолчал  несколько  секунд,  как  бы  наслаждаясь  эффектом,  им
произведенным, и повторил уже более сдержанно и скромно:
     - Да,  тысячи... И, кроме того, я ведь должен же был кое-что читать о
пиявках,  -  как же иначе-с?  Иначе нельзя.  И вот я убедился, что Линней*
прав,  да,  Линней был  прав,  когда причислял пиявок к  живородящим.  Они
рождают живых маленьких пиявчат,  -  представьте себе, дражайшая Елизавета
Михайловна! И не мало-с: до тридцати штук приходится на одну мамашу-с! Вот
какие оказались плодущие!  Так мамаша и  выносит их всех на себе погреться
на  солнышке,  я  это наблюдал собственными глазами-с!  Но  ведь пиявки не
могут же плавать так,  как,  скажем,  ерши или налимы,  нет! Им нужно было
дать возможность греться на солнышке и  греть свой приплод.  Я положил для
этого  обыкновенный плетень  на  воду,  и  вот  решена  задача-с!  Плетень
плавает,  как все равно плот на реке,  а  к  нему уж может прилипнуть хоть
пятьсот пиявок,  хоть и вся тысяча.  На плетень этот я тоже приказал кочек
болотных насажать, чтобы для них, как это говорится, родная стихия была-с.
Молодые - они, как червячки, - держатся хвостиками за мамашку, а сами цвет
имеют гораздо светлее ее.  С неделю она их так таскает на себе, а потом уж
эти канальи говорят ей:  <Адью,  мамашок, теперь уж мы сами начнем плавать
на свой риск и страх!>
     _______________
          *їЛїиїнїнїеїйї Карл   (1707   -   1778)   -  известный  шведский
     естествоиспытатель.

     И  даже умиление в голосе этого любителя пиявок послышалось Елизавете
Михайловне,  и,  чтобы  убедиться,  действительно  ли  это  умиление,  она
сказала:
     - Я  слышала,  что  по  империалу за  штуку платили раненые офицеры в
Севастополе и все-таки не могли достать, сколько нужно было.
     Дядя так и подскочил, чуть дело дошло до империала.
     - Вот видите,  видите,  что это такое за мысль меня осенила,  а?  Тут
ведь с  одной стороны польза человечеству,  явная польза,  самая очевидная
для всех... за исключением дурака этого, о котором я говорил; а с другой -
ведь  это  целый капитал,  посудите сами-с!  Из  тысяч могут выйти десятки
тысяч пиявок,  из десятков сотни...  Потом миллионы,  а?  Мил-ли-оны! - Он
закрыл глаза рукою,  точно ослепленный небесным видением,  и  даже головою
покрутил.  -  Миллионы, да ничего нет хитрого-с! И если за каждую пиявку я
тут, у себя дома, на месте, так сказать, производства, буду получать... не
по империалу,  конечно,  а  только по казенной цене,  самим правительством
установленной,  то и то ведь я могу быть, как это говорится, сват королю и
кум Ротшильду, а?.. А?.. Просто и ясно-с!


                                    V

     После  завтрака Василий Матвеевич действительно повел гостей показать
им свой пиявочник -  избу просторную, снаружи довольно опрятную, внутри же
весьма таинственную.
     Ведать ее приставлен был Тимофей <с килой>,  прозванный так в отличие
от другого Тимофея,  конюха,  и  третьего  Тимофея,  <Татарина>,  который,
впрочем,  был ничуть не татарин, но когда-то давно, еще в молодости, внося
в барский дом тяжелую поклажу,  забыл при  этом  снять  шапку,  -  просто,
заняты  были  обе  руки,  -  за  что  и получил от Василия Матвеевича свое
прозвище.
     Этот третий Тимофей был плотник,  а  кила первого Тимофея -  багровая
шишка величиною с куриное яйцо -  торчала сбоку подбородка, выпячиваясь из
реденькой русой бороденки.
     Елизавета Михайловна заметила, что был этот Тимофей очень суетлив, но
в то же время как будто и проникнут сознанием важности порученного ему,  а
не кому другому дела с  пиявками.  Кроме того,  у него была,  по-видимому,
непобедимая привычка к словечку <ась?>.
     Приведя гостей и показывая им с увлечением свою затею,  Хлапонин-дядя
рассказал между  прочим,  что  вода  здесь  проточная,  -  <иной пиявки не
уважают>,  -  а  чтобы они не  уползали из своей ванны,  в  отверстия труб
вставлены медные решетки.
     - А  ну-ка,  объясни господам,  для  чего  же  именно разорился я  на
медные,  -  ведь железные,  например, были бы дешевле, - обратился Василий
Матвеевич к Тимофею.
     - Ась? - потянулся к нему, встряхнув волосами, Тимофей, так что можно
было подумать,  что он  глух;  однако он тут же откачнулся,  стал,  как во
фронт,  и проговорил заученно:  - По той самой причине медные решетки, что
бессравненно способнее!  Железная поржавеет,  пропадет,  и что тогда может
выйтить? Все как есть пиявки будут пробовать, как бы им отседова увойтить,
и прямым манером увойдут... А медная решетка, эта ржи не боится-с.
     - Ну вот,  видите, почему медные, - победоносно поглядел на Елизавету
Михайловну хозяин. - А скажи-ка, температуру какую ты здесь держишь?
     - Ась? Касательно температуры как вашей милости приказать было угодно
для зимнего времени,  так и  держу-с:  двенадцать по градуснику чтобы,  не
менее  того,  сключая когда  дрова  очень  шибко горять,  -  тогда даже  и
двадцать пять набежать может от нагрева труб-с.
     - Вот  тут  и  градусник,  -  кивнул на  стену Василий Матвеевич,  но
Елизавета Михайловна только  глянула  в  ту  сторону,  однако  не  подошла
проверять.
     В  избе было три  больших окна,  поэтому вполне светло,  но  все-таки
темная,  почти черная вода  казалась бездонной и  жуткой,  и  это  чувство
какой-то   жути  еще  усиливалось  от  торчавшего  посередине  островка  с
болотными кочками на нем.
     Дмитрий Дмитриевич тоже с  видимым недоумением оглядывал тут потолок,
стены, воду, мостки со всех четырех сторон, наконец сказал:
     - А конюшня?
     - Ась?  -  потянулся к нему Тимофей,  встряхнув волосами, и ответил с
достоинством:  -  Конюшня,  барин,  это, примерно будучи сказать, совсем в
другом месте-с!
     Когда дядя вел под руку племянника показывать ему конюшню,  Елизавета
Михайловна нашла нужным спросить о том, что было ей более понятно:
     - Как же все-таки можно топить железную печку так,  чтобы тепло долго
держалось на двенадцати градусах?
     - Требуется так,  чтобы не меньше двенадцати,  но,  конечно, разве на
этих подлецов вполне положиться можно?  Он  то  нажаривает так,  что трубы
красные,  как огонь, то чуть у него ночью вода не замерзает! А печка, хоть
и железная, она в середине кирпичом выложена, тепло держать может, да ведь
он ночью спит, мерзавец, а не топит.
     - А вообще-то зачем именно надо топить?
     Этот вопрос удивил дядю так, что он даже приостановился на шаг.
     - Ка-ак  же так зачем?  Затем,  дражайшая,  чтобы пиявки были живые и
зимою!  Приезжают ведь покупщики и зимой...  Полагаю, что и в зимнее время
людям приходится ставить пиявки.
     - А-а,  вот  что!  Значит,  ваши  питомицы начали  уже  приносить вам
пользу?
     - И людям тоже, - скромно добавил дядя.
     Конюшня,  когда  к  ней  подошли,  показалась Елизавете Михайловне не
более, как конюшней, но совсем другое впечатление получилось у ее мужа.
     Во-первых,  это было то  же самое длинное,  низенькое и  с  камышовой
крышей,  как  и  дом,  здание,  украшенное над  воротами  гипсовой конской
головой.  Одно ухо головы этой,  как было им лично отбито в детстве, так и
осталось.  Стойла в  два  ряда,  застреленные сороки,  висевшие на  тонких
бечевках под  поперечными балками над  проходом между  стойлами;  узенькие
маленькие окошечки,  так как лошади,  не в пример пиявкам,  не нуждались в
свете,  -  все  это было то  самое,  что он  привык видеть здесь давно,  в
детстве.
     Дмитрий Дмитриевич стоял забывчиво,  как зачарованный, и странно было
ему самому ощущать,  что резкий запах конюшни этой, запах, такой привычный
и  милый его  сердцу артиллериста,  почему-то  связывается в  его памяти с
запахом цветущих лип и рокочущим жужжаньем бесчисленных майских жуков...
     Липы  эти  стояли  тут  же  в  стороне,  -  несколько штук,  больших,
развесистых, старых, но теперь, обернувшись, он напрасно искал их глазами:
их срубили, видимо, даже выкорчевали и пни. Но чувствовался под